Будет День (СИ)

— Der ruhigen Nacht! — пожелал ей по-немецки спокойной ночи Шаунбург.

Штейнбрюк промолчал. А через мгновение в проеме двери вместо девушки появился официант из ресторана. Он вежливо пожелал, господам, доброй ночи и, поставив на стол коньяк, сельтерскую, сахарницу, молочник и две чашки с кофе, поспешил оставить мужчин одних. Вот он закрыть за собой дверь не забыл.

И Штейнбрюк его не разочаровал. Вообще, следует отметить, что несмотря на общую нелюбовь к товарищу Сталину лично и к коммунистической партии в частности, имелись у Ицковича некоторые весьма укоренившиеся сантименты по отношению к "комиссарам в пыльных шлемах". Шло это еще из детства, от рассказов "пламенного революционера" дяди Давида, командовавшего в гражданскую партизанским отрядом где-то в Восточной Сибири, и весьма художественных повествований другой персональной пенсионерки — тети Цили Бунимович, приходившейся Олегу, на самом деле, седьмой водой на киселе, но имевшей партийный стаж аж с одна тысяча девятьсот одиннадцатого года, когда она юной гимназисткой вступила в партийную организацию Бунда в Вильно. Разумеется, взросление, эмиграция, открытие архивов и всякие разоблачения, хлынувшие в эфир и на бумагу с началом перестройки, изменили его взгляды, но что-то — вопреки логике и доводам разума — все же оставалось глубоко запрятанным в сердце, душе, или еще где — да хоть бы и в подсознании, — и теперь Ицковичу, неожиданно попавшему в это самое "прекрасное и ужасное" время, совсем не хотелось оказаться разочарованным. По идее, им всем — ему и ребятам — было бы куда легче, окажись асы советской разведки на поверку "шлюмперами" и дураками. Но верить в это почему-то никак не хотелось, и Олег был теперь даже рад, что Отто Оттович оказался никаким не говнюком, а, как и следовало ожидать, крепким профессионалом с железными нервами и хорошей ясной головой. Тем интереснее было с ним "играть", и тем почетнее — его, Штейнбрюка, переиграть.

— Разумно, — кивнул Штейнбрюк. — Но возникает вопрос, зачем вам, в таком случае, нужна фройлен Буссе?

— Мой каприз, — откровенно усмехнулся Баст и посмотрел собеседнику в глаза. — Но, знаете, герр Мейнерт, если кому-нибудь придет в голову, ловить меня на ее прелести… hupen — оскалился он, нарисовав в воздухе указательным пальцем правой руки то самое, о чем говорил. — Я буду крайне разочарован.

— Создается впечатление, что вы нас, то ли провоцируете, то ли испытываете… — сейчас Штейнбрюк как бы размышлял вслух, и Баст решил ему не мешать. Пусть подумает. Ведь думать не вредно, не так ли?

— Вы, в самом деле, хотите сделать из нее певицу? — после затянувшейся паузы спросил Штейнбрюк.

— Не знаю, — равнодушно пожал плечами фон Шаунбург. — Разумеется, с ее Wackelpudding можно и в кордебалет… но это будет как-то неправильно, не находите?

— А что правильно? — поднял бровь Штейнбрюк.

— Вернуться к обсуждению общих принципов нашего сотрудничества и забыть как страшный сон о возможности, не дай бог, пробовать завербовать кого-то из чужой команды.

— Считаете, господин Шаунбург, нам вас не завербовать?

— Фон Шаунбург с вашего позволения, господин Штейнбрюк, — улыбнулся Баст, стремительно возвращая удар. — Полагаю, что при некоторых обстоятельствах завербовать можно любого. Даже tovarischa Kobu… — он намеренно не назвал Сталина — Сталиным и не без тайного умысла произнес эти два слова "по-русски". — Думаете, нет?

Штейнбрюк удар выдержал, чем еще раз доказал, что не случайно оказался на столь высоком посту в военной разведке СССР. Он тоже усмехнулся, как бы показывая, что оценил осведомленность противоположной стороны, но ни о чем, из сказанного ранее, не сожалеет. Кем бы он был, если бы не попробовал выиграть "на шару" хотя бы пару дополнительных очков?

— Думаешь, они нам поверили? — спросила Татьяна и достала из сумочки маленький кожаный портсигар, который вечность назад — вчера утром — подарил ей Ицкович. Ему надоело смотреть на то, как она мучается с сигаретными пачками. — До сих пор поверить не могу…

"А пора бы уже…"

Ну что ж, на самом деле это был один из самых животрепещущих вопросов, и от ответа на него зависело все — буквально все — остальное. А вопрос этот, вполне гамлетовский, следует заметить, формулировался на удивление просто: "А ты кто такой!?"

Ну, кто ты такой, Олег Семенович Ицкович, в самом-то деле, чтобы тягаться с самим корпусным комиссаром Штейнбрюком, руководившим особым отделом армии на Западном фронте еще в грозном 1919 году? И вообще, кто вы все такие, граждане "попаданцы", чтобы надеяться переиграть сразу двух самых "эффективных менеджеров" эпохи, советского и немецкого? Вопросы эти витали вокруг, как неприкаянные души, с того самого момента, когда все трое — или теперь уже следовало говорить о пятерых? — решили сыграть в покер с "железным веком" и, разумеется, не на деньги, а "на все".

Однако по-настоящему, как ни странно, задумался Олег над всем этим только после отъезда Штейнбрюка в Москву с полной авоськой такой информации, что им — сотрудникам Разведупра РККА — проверять ее теперь и перепроверять, хорошо, если не до конца года. И ведь платить по счетам тоже придется. И Штейнбрюк все это хорошо знал и понимал. Это же аксиома: хочешь дружить, продемонстрируй свое желание, потому что любовь и дружба — это такие типы отношений, когда без взаимности не обойтись.

Последняя мысль заставила Олега снова взглянуть на Татьяну, которая неожиданно притихла пару минут назад, по-видимому, задумавшись о чем-то своем. Но стоило Ицковичу на нее посмотреть, она это почувствовала — "Ведьма! Впрочем, все бабы ведьмы…" — и, вынырнув из своего "где-то там", вернула ему взгляд.

— Неужели, ты заранее был уверен, что…

— Какой ответ ты хотела бы услышать? — сейчас он не шутил.

— Даже не знаю… — похоже, ее донимали те же вопросы, что и его.

— Думаю, что знаю ответ, — Олег все-таки вынул еще одну сигарету и закурил. — Нас, так называемых "простых людей", с детства воспитывают в уверенности что вожди — премьеры, президенты, генералы — это какие-то особые существа. Но знаешь, глядя на них — будь они советские, американские, израильские или русские — ни разу не увидел в этих особях ни единого проблеска гениальности. Иногда среди них попадаются способные, в редких случаях — талантливые, но гении? Гении занимаются теоретической физикой, пишут романы и философские трактаты, а политикой занимаются обычные, порой, даже не слишком умные господа.

— Но разведчики… — попробовала возразить Татьяна. — Эксперты разные…

— И что? — пожал плечами Олег. — Ты же сама обвела их вокруг пальца на допросах. Неужели ты думаешь, что женщина — топ-менеджер из Москвы двухтысячных — так сильно уступает по уму, жесткости или способности чувствовать момент, всем этим Берзинам да Шелленбергам? Ничуть. Уж поверь мне, я все-таки психолог…

— "Я психолог… о, вот наука!.."

— Если отбросить инфернальные намёки, ты идешь в правильном направлении, — улыбнулся Олег. — А теперь посмотри на вещи трезво. Вот Штейнбрюк. Кто он?

— Начальник Западного отдела Разведупра…

— А Витя бизнесмен и кандидат химических наук…

— Ты имеешь в виду образование? — нахмурилась Татьяна.

— И образование тоже, — кивнул Олег. — Какое у него, у Отто Штейнбрюка, образование? Школа… гимназия… не знаю, что там у них тогда в Австро-Венгрии было… затем офицерская школа, если он действительно офицер, или краткосрочные курсы каких-нибудь их "прапорщиков"… ну и, возможно, академия РККА. Я не знаю… Но пусть академия… И что? И я школу закончил, и, между прочим, хорошую, а потом медицинский факультет Техниона, и спецкурс по нейропсихологии в Карнеги-Меллон и докторат в Тель-авивском университете… Как думаешь, у кого кругозор шире и образованность выше? А ведь это я еще о Басте ничего не сказал, а он у нас доктор философии…