Рудиарий

– Я, – скромно признался Рысь. – Я полагаю, здесь пока не очень-то людно и можно снять шляпу – в ней не совсем удобно.

– Да, но, знаешь ли, это приличное заведение, и… – Феликс замялся.

– Слишком приличное для того, чтобы пускать сюда разного рода отребье типа куртизанок, воров и гладиаторов, – с усмешкой продолжил Юний. – Ты ведь именно это хотел сказать?

– Для гладиатора ты слишком умен, – покачал головой писатель. – Впрочем, и выглядишь как юноша из приличной семьи, по крайней мере я бы тебя запросто принял за такового… если бы не твой взгляд.

– Взгляд убийцы? – Гладиатор покривил губы. – Ладно, коли тебе неприятно сидеть с убийцей, выкладывай скорее все, что нужно, и я пошел.

– С тобой трудно разговаривать, – посетовал Феликс. – Ладно, выслушай, а потом позволь вместо извинений угостить тебя вином. – Он быстро огляделся и продолжил нервным свистящим шепотом: – Итак, передашь Септимию: все, что касается якобы бури, в которой зимой якобы погибли египетские зерновозы, – полная ерунда. Если еще не продал закладные, пусть не торопится. Зерновозы специально придержали до лета – цены на хлеб сейчас куда выше. Запомнил?

– Вполне.

– Только не вздумай никому сболтнуть по дороге, иначе…

– Не пугай, я же гладиатор.

Феликс неожиданно рассмеялся:

– И впрямь, что это я? Вижу, ты неплохой парень. Ну, так выпьем же!

Они выпили три кувшина, писатель заметно подобрел и стал рассказывать разные смешные истории, часто сетуя на огрубление нравов.

– Еще лет пятнадцать назад я неплохо зарабатывал на комедиях и драмах, – помахивая пальцем, разлагольствовал Феликс. – Их охотно ставили в театре Марцелла, золотые были времена. А потом мало-помалу сначала убрали из моих драм философию – дескать, это непонятно публике… Кстати, ты знаешь, что такое философия?

– Любовь к мудрости. – Рысь улыбнулся. Беседа начинала его забавлять, впрочем, юноша и раньше испытывал уважение к книжной учености и даже не так давно дал себе слово: если когда-нибудь разбогатеет, обязательно обзаведется собственной библиотекой.

– Верно! – одобрительно воскликнул Феликс. – Так вот, мудрости, оказывается, современная публика не понимает, тупая потому что. Сначала из моих пьес убрали философию, а потом и вообще слова – а зачем они, раз зрители все равно ничего не понимают? Так что теперь у нас не театр, а одна пантомима! Да ты не думай, Юний, я не жалуюсь, просто обидно, пишу я много, книги продаются – на хлеб хватает, не бедствую, хвала Юпитеру, не то что некоторые. Вот, вспоминают, как в старые времена было хорошо: цезарь заказывал книги, щедро платил, а до того, в скольких списках книжица разойдется и можно ли вообще ее продать, не было никому никакого дела. А зачем? Император платил щедро, вот и привыкли… А теперь все не так, и я думаю, это честнее, Юний! Если ты писатель, так живи писательским трудом и речами, а не участвуй в разных комициях и, прикрываясь высокими фразами об ответственности властей за «истинную» литературу, не проси у государства подачек, как последний нищий плебей! До чего дошло, уже Авл Нумидий Каррат-старший жалуется, что ему не хватает денег на содержание раба-переписчика! Между прочим, просит их у сената, уже все пороги обил, козел.

– А я вот так думаю: раз ты писатель, так пиши, что покупают, и живи за счет этого, – поддержал беседу Рысь. – Нечего выпрашивать всяких там переписчиков. Есть деньги – найми, нет – пиши сам. Чего тут выпрашивать-то?

– Правильно! – заказав четвертый кувшин, горячо одобрил Феликс. – Оч-чень правильно ты рассуждаешь, любезнейший Юний. Только вот зря они философию не берут!

– А ну ее. – Гладиатор махнул рукой. – Все равно в ней никто ничего не понимает. Вот был у меня когда-то один знакомый философ, Гретоликс, вожак галльской шайки, так уж он был умный – не стал дожидаться, пока легионеры прихлопнут мятеж, сбежал куда раньше, так никто его и не нашел. Вот она – философия! Послушай-ка, Феликс. – Гладиатор вдруг хлопнул себя по лбу. – Книжная лавка принадлежит сенатору Памфилию Руфу, так или нет?

– Да, она именно ему принадлежит, – кивнул писатель. – Сенатору.

– А где он живет, этот самый Памфилий?

– Не знаю. – Феликс пожал плечами. – У него дом где-то недалеко от центра и две виллы. Одна рядом, на Аппиевой дороге, вторая в Омбрии. Сейчас лето, наверное, вся семья Памфилия на вилле.

– И верно. – Рысь погрустнел. – Что ж, видно, придется подождать до осени, разве что боги будут особо милостивыми.

– Что ты там бормочешь, Юний? Хочешь еще вина?

– Нет. – Юноша покачал головой и поднялся, надевая шляпу. – Пожалуй, мне уже пора идти.

Он уже подходил к амфитеатру Флавиев, как вдруг вспомнил о Юлии Филии, девятнадцатилетней вдовице, прятавшей за показным цинизмом простое и доброе сердце. «Всем, кому можешь, помогай!» – так учил отец, и эти же слова ходили поговоркой в Риме. Всем, кому можешь, помогай. А ведь Юлия неспроста не давала о себе знать уже более трех месяцев. Наверное, что-то с ней случилось, скорее всего, девушку постигли неприятности денежного свойства. А ведь она как-то упомянула, что вложила приличные средства в египетские зерновозы, те самые, что, по словам писателя Гая Феликса, вовсе не были разбиты бурей, как считалось в Риме, и вот-вот должны были пришвартоваться в гавани Остия. И, если Юлия еще не продала долговые обязательства зерноторговцев, это могло бы спасти ее. Молодая вдова в свое время немало помогала Рыси, организуя толпы поклонниц, влиявшие на решение судьи в его пользу, и теперь хорошо было бы ей помочь, если она правда нуждается в помощи.

Всем, кому можешь, помогай! Не раздумывая, Юний резко свернул влево, переулками пройдя на длинную Тибуртинскую улицу, на которой и располагался небольшой двухэтажный особнячок Юлии Филии. Нет, даже при всем желании, – а что таковое у молодой вдовы имелось, в этом можно было не сомневаться, – она не смогла бы продать зерновые обязательства: кто б купил-то? Ну разве что кто-то осведомленный, из числа тех гнусных людишек, что специально придерживали зерновозные парусники, дабы повысить цены на хлеб и разорить многих людей, вложивших в эту торговлю свои капиталы. А ведь цены на зерно – государственное дело, и если бы император и сенат узнали об этом преступлении, они должны были бы немедленно реагировать: начались бы аресты и судебные разбирательства. А может, они уже начались? Нет, ведь о зерновозах пока вряд ли кто знает, кроме Феликса и его, Анта Юния Рыси, а до ланисты весть еще не дошла. Так скорее же, скорей! Сообщить Юлии хорошую новость, предупредить, чтоб не смела избавляться от векселей, ведь они вот-вот должны были принести приличный, очень приличный доход. Гладиатор прибавил шагу.

Двухэтажный дом на виа Тибуртина был абсолютно пуст! По-крайней мере, у Юния сложилось именно такое впечатление, когда он заглянул в распахнутые, безжизненно повисшие на несмазанных петлях ворота.

– Эй, есть кто-нибудь? – покричал юноша.

Ответом была мертвая тишина. В доме явственно чувствовалось запустение: повсюду валялись какие-то огрызки, мусор, пахло плесенью и еще чем-то вонючим – то ли прорванной канализацией, то ли поддельными сирийскими благовониями. Убедившись, что первый этаж дома пуст, Юний остановился у лестницы и прислушался: кажется, сверху донеслись какие-то слабо различимые звуки. Юноша насторожился: ну точно, рыдания! Юлия?

– Молодой человек! – проскрипел сзади чей-то голос.

Гладиатор резко обернулся и увидел только что вошедшего в дом маленького, плюгавого человечка в желтой тунике и накинутом поверх нее тонком плаще-люцерне. Чрезвычайно смуглое, коричневое лицо человечка испещряли морщины, большой, изогнутый клювом нос резко выступал вперед, обширная лысина была покрыта потом. Из-под нависших бровей сверкали маленькие черные глазки, в которых в равных пропорциях смешивались коварство и хитрость, по крайней мере именно так показалось Юнию.

– Чем могу помочь? – осведомился юноша.