Ваше благородие

А сбросить скорость он не смог. Тормоза не в порядке. Чаще надо проверять.

Катастрофа произошла метрах в двухста впереди. Он подъехал не спеша — случайный свидетель. С натурально озабоченным видом вышел из машины и осмотрел склон. Ясной лунной ночью откос просматривался отлично.

Вон темнеет что-то, похожее очертаниями на тело. В самом низу, на камнях, валяется развороченный «Харламов».

Он медленно начал спускаться, когда к месту аварии подъехал еще один, действительно случайный свидетель — трак с надписью «Джипси-Кола» во весь борт…

Ебать-копать…

— Че коза? — из кабины выпрыгнул крепенький водила.

— Чертовы байкеры, — Он кивнул, показывая на склон. — Кажется, двое из них свернули себе шею.

— Шайт… Нужно спуститься посмотреть, есть там кто живой или нет.

— Вызовите emergency, — пресек Он попытку спуститься. — Я врач, каждая минута на счету.

Водила убрался в кабину.

Они лежали рядом, так что сверху казались одним темным пятном. Первый был еще жив, но Он взглядом профессионала отметил: долго не протянет.

Опустился возле него на колено, снял шлем. Темные волосы, красивое узкое лицо залито кровью… Царапин или ссадин не было: кровь текла изо рта и из носа. Значит, травмировано легкое…

Унтер Сандыбеков.

Подстраховаться. Быстрое движение рук, хруст позвоночника.

Второй двигался. Пытался. Попытки сопровождались поскрипыванием разбитого стекла. Разило пивом — это хорошо, когда подъедут городовые, они сразу заметят, что парень пьян как грязь.

Когда Он нагнулся, чтобы снять шлем, глухие стоны перешли в довольно внятное бормотание.

— To earn you freedom…

— Не повезло тебе, парень, — тихо сказал Он, обхватывая ладонями его голову.

Тот попытался вырваться, разлепил залитые кровью глаза и совершенно отчетливо сказал:

— A seven-pillared worthy house…

— Тихо, тихо, — успокаивающим тоном, как ребенку, сказал Он.

Что-то внезапно грохнуло и со страшной силой ударило Его в плечо, отшвыривая назад, на камни. Он попытался встать, но пригвоздила боль.

— Сука! Падло!!! — заорал Он. — Да ты что…!? Ты что?!

В лицо ему смотрел сорок пятый калибр. Верещагин стрелял с левой, согнув ногу — упор для руки.

— Эй! — крикнул с дороги водила. — Бегите, сэр! Это драггеры! Психи!

Он и сам был не прочь убраться. Зажимая раненое плечо рукой, поковылял вверх по склону. Второй выстрел взметнул пыль в полуметре справа, третья пуля ушла вовсе незнамо куда…

— Полиция! — надрывался в микрофон водила. — Полиция, трасса Е-17, за Щебетовкой! Проклятый байкер едва не застрелил врача!

Сматываться… — Он сел за руль, неловко, левой завел. Бросило в холодный пот. Как же больно, мамочки…

Водила уже выковырял из-под сиденья штуцер и изготовился спуститься вниз…

— Куда вы, сэр?

— Пошел ты… — простонал Он, выжимая газ.

Только бы не окочуриться по дороге… Только бы не сковырнуться, как эти, с одного из этих сумасшедших горных “серпантинов”…

И опять был жаркий полдень, и пыль, и пот стекал между лопаток, впитываясь в рубашку и пиджак… Нестерпимо болело все, просто не существовало удобного положения для тела — и это было хорошо, потому что иначе окружающее стало бы слишком страшным для восприятия.

Верещагин мог не ходить на похороны. Сломаны нога, левая ключица, три ребра — уважительная причина. Но он пошел.

Все помнилось урывками. Женщины в глухих черных одеяниях и татарских платках. Длинноногая девушка в черном платье и шляпке с черной вуалью. Кэт. Катя Филиппова. Полковник Кронин. Полковник Ровенский. Барлоу. Володька в инвалидной коляске и его врач — поручик Маковеева. Дженис. Мулла. Какое-то изречение из Корана вместо RIPа — если бы все вышло по-честному, эта cтандартная солдатская могильная плита украсилась бы именно RIPом.

Он не верил, когда ему сказали в полиции. Не верил, когда сообщили по телевидению. Все было наоборот. Это не он, а Шэм удержался на мотоцикле лишние двадцаать метров, соскользнул не вперед, а назад и пришел в себя на каменистом откосе с полным крови ртом. Это не Шэму, а ему свернули башку, как цыпленку.

Это нечестно. Это все чертовски нечестно…

— Арт, вам не за что себя казнить. Он был обречен. Множественные разрывы внутренних органов, травма черепа… Вы бы его не спасли…

Востоков выдернул его из полиции. Востоков вызвал Флэннегана и тот просто сунул городовым в нос свою книжечку и приказал закрыть дело. Востоков поставил всех в клинике на уши, обеспечв помощь первого класса…

— Думаю, теперь у вас нет сомнений — уежать или нет…

“Я сделал это для того, чтобы жить здесь. Разжалованным, нищим, опозоренным — но здесь! Умереть, где родился, в конце концов!”

Запросто…

Слова пропихивались сквозь горло, как верблюд через игольное ушко.

— Сколько… времени… Займет у наших друзей… Оформление визы…

— Если я получу паспорт сейчас — три дня.

Артем полез в карман, достал чистенький паспорт, двенадцать лет спокойно пролежавший в сейфе кадрового отдела Горно-Егерской Бригады. Востоков упрятал его в карман черного пиджака.

— Ведите себя осторожно, — сказал бывший ОСВАГовец, а ныне — частное лицо Вадим Востоков. — Меньше показывайтесь на людях, запирайте двери, не открывайте незнакомым. Вам и сюда незачем было приезжать. Это самоистязание не вернет его к жизни…

— Да, — согласился Артем. — Но больше я ведь ничего не могу сделать для него…

— Не скажите… Кое-что вы сможете, но прежде вам нужно остаться в живых. Давайте не будем искушать судьбу — мадемуазель Филиппова любезно согласилась подбросить вас домой…

Дверь была не заперта.

Тамара вошла в квартиру, замирая от тишины.

— Арт?

В гостиной царил разгром. Книги валялись на полу грудами, вывернуты были ящики стола, кругом громоздились какие-то картонные коробки.

— Арт!

Он лежал на диване, который именовал «досадной укушеткой». Рубашка расстегнута, наполовину вытащена из брюк, пиджак и черный галстук валяются на полу, руки скрещены над лбом, закрывая глаза, как полумаска…

В правой руке зажат «кольт»-45.

Прежде чем она успела сообразить, что застрелившийся человек не может принять такой позы, был момент ужаса и боли.

— Иди сюда…— дрогнули губы.

— Положи пистолет.

Он опустил руку, разжал пальцы.

«Пьян?»

Тамара присела на край софы, тихо втянула носом воздух…

— Я не пил, — сказал Верещагин.

— Давно ты так лежишь?

Судя по виду, подумала она, со вчерашнего дня.

— С утра. Пришел с похорон… Хотел собраться… Потом… Голова закружилась.

Она представила себе, как он кружит по комнате, припадая на одну ногу, сваливая на пол книги и кассеты, выволакивает из кладовки все новые ящики и забывает, зачем он их вытащил, попеременно то пытается раздеться, то вдруг снова возвращается к разбросанным вещам, и в одном из ящиков стола обнаруживает пистолет…

О, Господи! И он провел в обнимку с этой железкой весь день?

— Откуда у тебя…?

— Отцовский. Состоял на вооружении британских коммандос. Единственное, что у меня есть… Кроме фамилии.

— Ты уже пришел в себя?

— Нет. Иди сюда.

Одной рукой он обнял Тэмми и притянул к себе.

— Как ты узнал, что это я?

— Твои шаги. Я ждал тебя.

— С пистолетом?

— Не только тебя.

Он больше не сделал ни одного движения. Лежал рядом с ней, тесно прижавшись, зарывшись носом в ее волосы. Она успела заметить, как припухли его веки.

Он плакал? Он? Плакал?

Она вспомнила то утро. Шамиль не плакал. Глаза его были сухи и угольно-черны. Ей было знакомо это состояние: когда душевная боль почти переходит в физическую. С того утра оно было ей знакомо — опустошительное, до дна высасывающее чувство потери. Эта бездна ненасытна… Но ей повезло. Он выбрался из пропасти. А вот Шамиль — нет. Пропасть никогда и никого не отпускает просто так. За все нужно платить. Но не слишком ли много с одного человека? Похоже, господа, что его банковский счет иссяк. Он банкрот, господа! Выверни карманы, покажи им, чтоб они отстали!