Лёд (ЛП)

— На себе, так. Сегодня написали, что Зимняя железная дорога должна быть запущена через шесть недель.

— Тотальные решения всегда будут лучше частичных решений; общие законы — всегда лучше законов исключительных. Если вы узнаете фундаментальные уравнения, из них всегда можно вывести частные описания. — Натянув перчатки, он приблизился к колодцу. Как раз извлекли ведро свежей породы. Доктор Тесла покопался в нем своей тростью и только потом разрешил выбросить ее в отвал. — Мне дали на выбор несколько мест, несколько домов. Как вы считаете, почему я остановился на этом?

Временами мне казалось, будто тьмечь перетекает здесь между людьми в самих словах, настолько очевиден ответ, когда вопрос уже задан.

— Здесь проходит Дорога Мамонтов.

— Прямо под нами. — Тесла стукнул тростью с термометром по полу. — Проток третьей степени по оценке геокриологов Победоносцева. Через каждый фут мы проверяем температуру, геологический состав, цвет льда и напряжение теслектрического тока. Докопаемся. И тогда…

— Вы подключите насосы тьмечи непосредственно к Дорогам Мамонтов.

На это Тесла сделал жест, не означающий ни «да», ни «нет».

— Здесь открывается больше возможностей. Но пока что мне бы не хотелось преувеличивать…

Землекопы сменились, новая пара спустилась вниз вместо уставших рабочих. Те, выбравшись на поверхность, схватились за бутылки, сделали по хорошему глотку. Пропотевшие сорочки парили.

— Они там не мерзнут?

— Это феномен сибирского льда. Вот спросите у профессора, это его парафия. Климент Руфинович! Как температура?

— Четыре и семь десятых, держится. — Старичок сунул блокнот под мышку, протер рукавом очки и указал огрызком карандаша на лестницу под стеной. — Сейчас спущусь для замера, посмотрим, изменилось ли что-нибудь. А что сказал Павел Павлович? — спросил он у Теслы.

— Полный отказ, он боится, что все завалится ему на голову.

Я-оно вопросительно глянуло.

— Мы думали ускорить работы, используя небольшие заряды взрывчатки на скальных породах, — вздохнул серб. — Господин профессор говорит, что применял подобный метод в Якутске.

— Правда, не под возведенным домом, — признал профессор Юркат.

— А не было бы разумнее растопить грунт? — спросило я-оно.

Климент Руфинович усмехнулся под носом.

— Вот это и есть самый надежный способ завалить на себя все здание. Гораздо лете направить силу взрыва, чем огонь. Правда, все это неважно. Видите этот лед?

— Какой?

Старичок встал у системы блоков и указал на противоположную стенку колодца, аршинах в четырех от поверхности.

— Видите, как в этом разрезе через почву проходят жилы, столбы и целые стенки льда? Как меняется его цвет? Здесь, под песком и гравием мы имеем эти срезы илистых сланцев, а вон там — снова молочно-белая жила, что так светится — вот это и есть хрустальный, цветистый лед.

Он живенько прошел к насыпи и вернулся с приличных размеров куском глино-льда. Показал: на прямом боку, словно отрезанном от геометрически правильной фигуры, в мозаику складывались хрустальные звездочки, искрящиеся бутоны льда.

— Имеется лед и лед. Вы думаете, что здесь имеется в виду замерзшая вода? Так я мог бы показать вам такие места, где вода бьет гейзерами из обледеневшей земли при минус шестидесяти градусах. И опять же, когда пробиваешь фундаменты в вечной мерзлоте, то всегда ждешь, чтобы утечка замерзла, и только потом бьешь лед. В земле образуются новые течения, новые ледовые барьеры, сдерживающие сток воды; Лед сам себе формирует барьеры. Точно так же и здесь: при четырех градусах достаточно любой мелочи, чтобы открыть воде новый выход, и тогда мы имели бы настоящий колодец — залитый водой вплоть до точки замерзания. И нужно было бы пробивать заново.

— При минус четырех градусах?

— Ха! — завелся Климент Руфинович. — В тридцатых годах прошлого века Российско-Американская Компания заказала в Якутске исследования глубины залегания мерзлоты. Купец Шергин начал бить ствол во дворе собственного дома; он шел, как и мы, проверяя слои и измеряя температуру. После десяти с лишком аршин Компания перестала давать ему деньги, потому что никаких изменений не наблюдалось: все минус четыре и минус четыре. Только Шергин уперся рогом, платил из собственного кармана; чем глубже, тем дороже. Сорок, пятьдесят аршин. Шестьдесят. Семьдесят И все время — минус четыре. Бедняга обанкротился, но так ни до чего и не докопался.

— И на сколько же он опустился?

— Сто шестьдесят три аршина. И все так же было четыре градуса ниже ноля. Впрочем, если кто заедет в Якутск, может сам тот колодец осмотреть. — Профессор поднял кусок льда к свету. — Видите, это истинный философский камень, затвердевшая тайна. Во всяком месте, на каждой глубине, независимо от температуры на поверхности — четыре градуса ниже ноля. Работники в шахтах Сибирхожето по-настоящему живут в штольнях, ведь даже при самых страшных морозах у них температура не меняется: минус четыре.

— Хмм, а на Дорогах Мамонтов?

— Вот! Это и вправду вызов! Увидеть люта под землей, это значит измерить его в разрезе, идущего по Дороге, прежде чем он выморозится на поверхности черным льдом — измерить его до того, в среде гранитов, песчаников и кварцев, распятого градиентами температур не в воздухе, но в илистых отложениях, в глинах, в известняках!

…Все записано в мерзлоте. Но что мы о ней знаем, кроме того, что она была здесь в течение миллионов лет? Возможно, люты когда-то уже посещали Землю, и мерзлота — это как раз остаток после них — подземное, миллионолетнее соплицово? Быть может, она сама по себе является безразличным физическим феноменом, мертвой средой, которая, лишь ударенная соответствующим материалом, с соответствующей силой — как в тысяча девятьсот восьмом — резонирует и разрушается, и в нем поднимаются волны, словно волны на море — и так «рождаются» люты…?

Mademoiselle Филипов свернула бумаги и, шепнув что-то на ухо сгорбившемуся Тесле, поспешила к выходу с рулонами под мышкой.

Профессор позвал рабочих. Те прервали работу, вскарабкались по лестнице. Он же, посапывая, спустился в глубину ямы.

— Оригинал, — буркнуло я-оно. — И долго он так «охотится» на лютов?

— С самого начала, — ответил Тесла. — Но что это вы такой мрачный? Снова, видно, придется выкачать из вас тьмечь до дна, чтобы хоть какая-то была улыбка. — Он схватил за плечо, потащил двумя столбами дальше. — Господин Бенедикт, я ведь не забыл про вашего отца. Вы поставили все на один метод, и, возможно, так оно и случится, что отправим вас в Сибирь с каким-нибудь насосом тьмечи для полевого употребления, надеясь, что вам его удастся протащить контрабандой под надзором Министерства Зимы и каким-то образом, украдкой применить на отце. Но, признайтесь сами, успеха таким путем вряд ли добьетесь. Но не беспокойтесь, я буду идти и в этом направлении; загляните через пару дней, как только мы начнем работу в лабораториях наверху. Тем временем, позвольте, я поищу другие решения. Можете мне довериться. Вот это, — указал он тростью на колодец, — я хотел вам показать, поскольку, если все полностью удастся… быть может, тогда никакая артиллерия, никакое оружие на лютов и не понадобится, и не нужно будет отдельно размораживать Отца Мороза. Дайте мне только время на проверку кое-каких гипотез. Завтра я еду на Байкал; там, насколько я слышал, какие-то биологи проводят керновое бурение на несколько десятков аршин, якобы, во льду озера видны корни Ольхонского соплицова. Профессор Юркат говорит, что в томском Технологическом Институте немцы измеряют мощность и разложение мерзлоты по изменениям электрического сопротивления в вертикальных зондах; я тут смонтировал для себя теслектрометр на солевой батарее и…

— Соплицово на острове Ольхон?

— Да. Вы…

— Ну, это…

— Ах! С удовольствием!

— Завтра…

— Сразу же с утра.

Профессор Юркат выбрался из колодца. — Уфф! — Вынул блокнот, смочил слюной карандаш. — Четыре и семь, и все тут.