Оружие юга (ЛП)

Качая головой, Чарльз Маршал вышел из кабинета. Ли занялся текущими документами. Он вообще не любил зарываться в бумагах, а за небольшой период президенстства он увидел их столько, сколько не видел за всю свою жизнь. Но независимо от того, нравится ему это или нет, это было частью его обязанностей, и поэтому он добросовестно исполнял их.

Отчет из Военного института Вирджинии привлек его внимание. Хендрик Ньювудт, один из ривингтонцев, привлеченных к работе там, был найден повешенным в своей комнате, по-видимому, самоубийство. Он оставил записку на своей кровати: "Мне надоел этот вечный надзор."

Губы Ли сжались. Постоянный надзор был ценой, за которую эти люди платили и будут продолжать платить за то, что им позволено жить. Эта фраза, с ее библейским смыслом, вновь зазвучала в его уме. Он вспомнил сказки о заточенных джиннах. Там убедительно рассказывалось, как несмотря на полученную ими ограниченную свободу, они все равно были опасны. Бенни Ланг и большинство других, казалось, поняли и приняли предложенные условия. Но Ньювудт был уже вторым из их числа, решивших расстаться с жизнью.

Ли не признавал саму идею самоубийства; ему казалось, что это окончательный отказ от ответственности. Тем не менее, эти люди из Ривингтона уже были отверженными, как никакие другие во всем мире. Они были брошены на произвол судьбы даже в их собственном времени. Во имя чего им жить?

Если бы он попытался облегчить им условия существования, то увеличил бы опасность для своего народа. И если своим решением он был отчасти виноват в их смерти, то он брал на себя это бремя. Офицер должен уметь делать это, иначе он никогда не будет в состоянии отдать приказ, который отправит его людей под вражеские выстрелы. А он теперь был не просто генералом, а главнокомандующим. Напомнив себе об этом, он перенес свои мысли обратно к Сенату. Как легко было бы, если бы он мог просто приказать верхней палате одобрить его законодательство! Но он не мог: конституция не позволяла такого. Но и бесконечно спорить с ними, отстаивая свое собственное мнение… так можно сойти с ума.

У входа в президентский особняк возник какой-то переполох. Ли оторвался от письма, которое он писал британскому министру. Топот ног, крик часового "Стой! Немедленно назад, слышите?" После ричмондского побоища, часовые относились к своим обязанностям более серьезно, чем раньше. Несколько голосов что-то кричали часовому. В общем шуме разобрать что-либо было сложно, но одно слово повторялось достаточно часто, чтобы быть понятым. "Проголосовали! Голосование!"

Ли вскочил на ноги и поспешил на улицу, забыв о письме. Он надеялся, что голосование может, наконец, произойти сегодня, но постоянные последние задержки вынуждали его к осторожности в ожиданиях.

Охранники стояли перед крыльцом, направив штыки на отряд журналистов у резиденции. Крики репортеров усилились, когда Ли появился в дверях. "Четырнадцать против десяти," - заорал один из них. "Четырнадцать против десяти, президент Ли! Что вы скажете об этом?"

"Четырнадцать против десяти, каким образом, мистер Хелпер?" - спросил Ли, изо всех сил стараясь скрыть беспокойство в голосе. - "Знаете ли, ваш ответ на этот вопрос будет иметь небольшое влияние на мои комментарии." Репортер из 'Ричмондского Курьера' засмеялся. Рекс Ван Лью из 'Эксперта' наконец уточнил: "Четырнадцать за, десять против, господин президент." Затаенное дыхание Ли сменилось одним длинным, счастливым вздохом. Он был готов к комментариям на этот случай (и еще множество было готово на противоположный случай), но все они вылетели прямо из его головы. Он сказал первое, что пришло на ум: "Господа, мы вступили на наш путь."

"А где наш путь, господин президент?" - спросил Вергилий Квинси из 'Либерала'.

"Куда он нас приведет, мы узнаем в свое время," - ответил Ли. - "Но я искренне рад, что мы начали путешествие."

"Ведь у вас нет рабов," - сказал Квинси. - "Как принятие этого законопроекта повлияет на вас лично?"

"Помимо того, что это делает меня самым беззаботным человеком в Ричмонде, вы имеете в виду?" - пошутил Ли, что подняло волну смеха среди журналистов. Сквозь смех, он продолжил: "Как вы знаете, Конституция устанавливает президенту зарплату в 25 000 долларов в год. Я намереваюсь вносить десятую часть этой суммы каждый год в выкупной фонд, предусмотренный этим законодательством, чтобы показать тем самым, что я не только на словах поддерживаю его". Это утихомирило журналистов, которые склонились над своими блокнотами, чтобы записать его ответ. Через некоторое время, Эдвин Хелпер сказал: "Как вы относитесь к перспективе того, что негры более не будут рождаться в рабстве после 31 декабря 1872?"

"Дата, которую я предложил первоначально Конгрессу, как конечную в этом смысле, былa 31 декабря 1870 года," - сказал Ли. "Я принял решение, учитывая определенное количество возражений, отложить этот день на два года, и вынужден признать, что дополнительный период позволит нам подготовиться более адекватно. Я рад, что негры начнут рождаться свободными еще во время моего срока президентских полномочий, а тем более приятно, что они получат полную свободу до начала ХХ века." Рекс Ван Лью напрягся, как собака, подбирающаяся к птице. "Почему-то было немало разговоров о ХХ веке в течение всего обсуждения этого законопроекта, сэр. Зачем беспокоиться и так много говорить об этом теперь, когда до этой даты все-таки больше тридцати лет?"

"Любой добросовестный законодатель, естественно, беспокоится за будущее своей страны, мистер Ван Лью, и говоря о ХХ веке - это просто удобный способ обозначить курс по отношению к этому будущему." Это был, конечно, уклончивый ответ. Двадцатый и двадцать первый века маячили в дискуссии потому, что сенаторы и конгрессмены могли реально судить об этих временах, а не просто думать о них. Но это была история, которая не должна была появляться в газетах.

Ван Лью, как умный и проницательный человек, видел, что Ли был недостаточно откровенен. Он снова поднял руку, но Ли сделал вид, что не заметил этого. Он дал слово Вирджилу Квинси, который спросил: "Что вы будете делать с мастерами, которые откажутся принимать оплату по частям, так чтобы их рабы могли начать работать на себя для полного выкупа?"

"Конгресс принял этот законопроект, я подпишу его, и он вступит в силу," - сказал Ли. - "Я мог бы добавить, что большинство наших граждан, зная мои взгляды по этому вопросу, решили все же наделить меня президентской властью. Я истолковываю это так, что они будут соблюдать закон."

"Не кажется ли вам, что за вас голосовали как за знаменитую личность, а не за ваши взгляды о рабстве?" - спросил Квинси.

"Моя личность и мои взгляды на рабство неразделимы," - ответил Ли. "На этом, господа, я боюсь, нам придется и закончить". Он направился в президентский особняк.

"А что вы можете сказать о Конституции, президент Ли?" - кто-то крикнул ему вслед. К тому времени Ли уже закрыл дверь. Он мог притвориться, что не расслышал вопроса, и он это сделал.

Он ощутил краткое чувство стыда при использовании этого обычного трюка политиков, но подавил его. Простая истина заключалась в том, что его законопроект нарушает дух Конституции Конфедерации. Противники закона просто ревели об этом в течение нескольких месяцев. Но он не хотел публично признавать, что они были правы. Перед тем, как он вступил в должность, он надеялся обойти в Конгрессе вопрос о создании Верховного суда в течение срока его полномочий. Теперь же он спрашивал себя, было ли это хорошей идеей. Судьи, вероятно, отменили бы закон или его важные разделы, если бы он предстал перед ними. Их не заботило хорошее ли это законодательство и насколько гладко оно будет работать.

Еще одна политическая хитрость, подумал он, и его рот скривился от отвращения. Но ненавидя саму эту идею, он сам теперь был политиком, маневрируя против своих врагов в Конгрессе, как в свое время против армии Союза. Обман и обход тоже были стратегией; так и сейчас нет причин, чтобы не использовать их. Его прислуга Джулия зашла в приемную с веником и тряпкой в руках. Она, должно быть, слышала его разговор с журналистами: когда она увидела Ли, то сделала ему реверанс, элегантный, не хуже любого другого, который он когда-либо получал от знатной белой леди. Не говоря ни слова, она повернулась и начала сметать пыль с безделушек на столе. Таким образом, она не видела глубокого поклона Ли в ответ.