Командор

Сам он ехал верхом, и Гли-Гли тоже, привязанная к седлу, а «чернецы» топали пешочком — лошадей на всех не хватало.

Ничего, мальчики у него крепкие, дорогу осилили.

Хайовентха сам вышел встречать Бледного Вендиго.

Дети и женщины попрятались, да и мужчины старались не попадаться ван Хоорну на глаза.

Албертус усмехнулся. Боятся, значит, уважают.

— Приветствую тебя, краснокожий брат мой! — торжественно провозгласил он.

Вождь онондовага, неплохо знавший язык «ингизов», тепло принял его и спросил, поглядывая на Гли-Гли:

— Это твоя скво?

— Нет, я украл её. И хочу, чтобы она пожила у тебя, мой брат. Можешь отдать её своему воину, если хочешь. Но помни: за нею непременно явится один человек. Он храбр и очень опасен, и он враг мне. У этого человека есть две большие пироги, которые плавают по бескрайней Солёной воде, одна чёрная, а другая красная…

— Длинный Нож! — вырвалось у Хайовентхи. — Мой народ слышал о нём. Он великий воин.

— Тогда твоему народу следует знать, — раздражённо сказал ван Хоорн, — что у этого великого воина имеются сотни «громовых палок»! И если ты, мой брат, пленишь этого… Длинного Ножа, то сможешь потребовать любой выкуп. Столько ружей, сколько у тебя пальцев на руках и ногах!

Вождя это впечатлило.

— Если мой брат убьёт Длинного Ножа, — понизил Албертус голос, — он совершит подвиг. Если он пленит его и заставит заплатить за себя мушкетами, то воины Хайовентхи совершат много славных подвигов, а его вождя будут бояться все — от Большой Солёной воды до Великой реки! Туда, кстати, я и направляюсь. Спущусь по ней до испанских владений…

Ван Хоорн, сощурившись, глянул в сторону запада, где чернел горный хребет, застя солнце, почти уже закатившееся. Только облака над вершинами пламенели багрянцем.

Великая река… Так назвали её чиппева. Миси-зииби.

Вождь Нанабожо будет ждать его на притоке Великой реки, Огайо. Так его назвали ирокезы, а если перевести слово «Охайо», то получится всё та же «Великая река»…

Ничего удивительного, тут всё такое — величественное.

И реки, и горы, и леса, и земля.

Тупые и недалёкие колонисты даже не представляют себе, какие колоссальные пространства тянутся за порогами их убогих хижин, за их жалкими наделами.

Переселенцев ещё совсем мало, но они прибывают и прибывают — французы, голландцы, англичане…

Эти людишки, гордо зовущие себя фрименами, полагают в безграничной наивности своей, что пересекли океан в поисках земли, и всё, что им надо, это новые и новые акры.

Нет, милые, больше всего вы нуждаетесь в умелом правлении!

В меру милостивом, но неизменно твёрдом.

Да если бы ваши усилия направлял умный и властный человек, уже всё Восточное побережье процветало бы!

Но нет, вы тащите на американские берега старые замашки, старые табу, старые догмы.

«Вам нужен я! — подумал Албертус. — Я, и никто другой!»

Просто некому больше объединить здешних католиков и протестантов, монархистов и республиканцев, всю эту дикую, сварливую, несдержанную толпу, исторгнутую Старым Светом.

Пускай короли по-прежнему мнят себя властителями тутошних земель, ему это не помешает. Он сплотит всех колонистов, а те поневоле, сами того не понимая, будут проникаться к нему всё большим и большим расположением.

И однажды, когда он решит, что время пришло, на этих берегах возникнет новая империя. С ним во главе, естественно.

Ван Хоорн судорожно вздохнул. Он и сам знать не знал, ведать не ведал, откуда у него этот таинственный дар убеждения.

Возможно, некий заряд животного магнетизма позволял ему внушать ближним его идеи, его мнения и цели.

Так было с самого детства, когда он впервые заметил: его горячие слова проникают людям в самое сердце, и те верят им, воспринимая желания маленького Альберта как свои собственные, идут за ним, как за мессией, и только что «Осанна!» не восклицают.

Не все, правда, одинаково податливы.

Люди думающие, волевые натуры подчиняются далеко не сразу. Этих нужно «обрабатывать» долго, искусно применяя слово, жест, выражение лица, взгляд, зато какое это удовольствие — поставить таких людей в строй своих соратников!

Его знают в Квебеке и Плимуте, Джеймстауне и Сан-Августине.

В туземных селениях ирокезов и гуронов.

Знают как пастыря или колдуна, лекаря или воителя.

Он всё больше и больше набирает вес в здешнем лоскутном обществе, становится важным и нужным человеком.

Самые смелые его хотения постепенно обретают плоть…

И тут появляется этот чёртов командор и всё портит!

Ах, если бы его можно было просто убить…

Да нет, как раз убить-то его можно, Олегар смертен, как все.

Но гибель Длинного Ножа не принесёт пользы, сперва этого зарвавшегося командора должно постигнуть бесчестье и позор, его нужно раздавить, размазать, растереть, смешать с дерьмом так, чтобы все отвернулись от него, потешаясь или брезгливо кривясь. Только тогда он одержит победу над Олегаром де Монтиньи!..

…— За этим хребтом — земли коварных мингов — напомнил Хайовентха.

¹ Минги — презрительное прозвище гуронов.

Албертус визгливо рассмеялся:

— Краснокожий брат мой, уверяю тебя — я коварнее всех мингов, вместе взятых! Я устроюсь на ночлег, а рано утром покину тебя. Лошадей я оставлю тебе, они мне будут не нужны. Но взамен ты дашь мне четыре лёгких каноэ из берёзовой коры.

— Хау! — сказал вождь. — Да будет так.

Ранним утром, когда солнце едва засвечивало на восходе, внося серые тона в черно-синюю палитру ночи, маленький отряд «чернецов» покинул пределы селения, и Хайовентха вздохнул с облегчением.

Втайне гордясь побратимством с таким человеком, каким был его гость, вождь побаивался Бледного Вендиго.

Слишком уж сильна его магия, и была она темна, как одежды воинов Человека-с-тысячью-имён.

Хайовентха нахмурился. Человек этот ушёл, а коварство его осталось…

Вождь решительно пошагал к «длинному дому», где жила старая Ватанэй.

Гли-Гли уже не спала.

Девушка сидела на коленях, на расстеленной медвежьей шкуре.

Её глаза были закрыты, она будто молилась или призывала духов.

— Гли-Гли? — окликнул девушку Хайовентха. — Ты здесь?

— Да, вождь, — молвила та, открывая глаза.

— Ты хорошо знаешь Длинного Ножа?

— Я спала с ним, — гордо заявила Гли-Гли, — и была его.

— Была?

— Ныне я — скво его друга.

— Длинный Нож придёт за тобой?

Девушка удивлённо посмотрела на ирокеза.

— Обязательно. Длинный Нож никогда не бросает своих.

— Даже если это смертельно опасно?

Лёгкая улыбка скользнула по губам Гли-Гли.

— Длинный Нож никого не боится. Он великий воин. У него были очень могущественные враги, но только вороны знают, где теперь их останки.

— И ты ступала на его большие пироги?

— Очень большие! На одной из них сорок пушек, на другой — пятьдесят.

— Пушек?

— Пушка… Она, как «громовая палка», только большая-пребольшая. Когда она стреляет, гремит гром, а пули у неё — с твою голову. Пары выстрелов будет достаточно, чтобы разнести весь этот дом.

— Значит, одной такой пироги хватит, чтобы разнести всю мою деревню?

— Большая пирога не сможет приплыть сюда.

— Я понял…

— Вождь, скажи, зачем ты, благородный воин, дружишь с подлым и неверным Бледным Вендиго?

— У него сильная магия…

— Когда Длинный Нож решит убить Человека-с-тысячью-имён, никакая магическая сила не спасёт его. Смерть Бледного Вендиго будет долгой и мучительной, он будет плакать, выть и визжать от боли, ибо нет в его сердце мужества.

Хайовентха долго молчал, потом встал и ушёл.

Даже если в словах этой красивой и смелой скво скрыта истина, воину не следует доверять суждениям подруг.

Вождь явился в дом Аххисенейдея, храброго воина и удачливого охотника, и сел к огню. Обе скво почтительно удалились.

— Слушаю тебя, о вождь, — почтительно обратился Аххисенейдей.