Смех баньши

— Перестаньте.

— Пожалуйста — все это очень легко устроить. — Она на мгновение обернулась ко мне: — И хочешь узнать или не хочешь — придется. — Она снова отвернулась. — Первый час рефлексор еще работает довольно беспорядочно, исследуя связи. Второй — уже с учетом опыта производя давление на самые уязвимые участки. Третий час — его еще никто не пережил, чтобы поведать, на что это похоже. Но есть мнение, что это не самая лучшая смерть на свете. Это квалифицированная казнь. Говорят, что и первый час убивал бы, и даже первые минуты, позволь этот аппарат человеку так легко от него избавиться. Но — не позволяет. — Продолжая говорить, Лидина все ближе подходила ко мне, а я подумывал о том, чтобы спутать ей карты, умерев на месте, пока она еще не подошла. — Мы намерены применить рефлексор по отношению к вашему сыну, генерал. Сейчас. Чтобы вы не думали, что мы просто блефуем.

— Вы не станете этого делать, — предупреждающе сказал отец немного севшим голосом. — Не стоит.

— А знаете, насколько он растягивает субъективное время? Это длится целую вечность. — Лидина остановилась надо мной, с улыбкой глядя вниз. — Рафер, если этот герой попробует дернуться или сказать еще хоть слово, пока я устанавливаю аппарат, выбейте из него на минутку сознание. Видите ли, генерал Гелион, кажется, наш восторженный мальчик всерьез полагал, что вы можете бросить его в таком отчаянном положении. Неужели это правда и вы способны на такой ужасный поступок? — На какой-то миг мой страх сменился яростью от этих слов. Как она смеет так на него давить? Видя, что я готов забыться и наговорить лишнего, Лидина приложила тонкий палец к губам и мягко покачала головой. Мой гнев бессильно увял. — Давайте, разубедим его.

Она неторопливо расстегнула мой воротник и приложила черную коробочку чуть пониже ключиц. При этом прикосновении что-то щелкнуло внутри аппарата, и тончайшие усики впились под кожу, закрепляя этот жуткий предмет на месте, как пустившее корни растение. Я на мгновение перестал дышать, от мерзкого ощущения волосы встали дыбом.

— Итак, один час сегодня, другой — завтра, в это же время…

— Прекратите этот чертов спектакль! — взорвался отец. — Оставьте его в покое! Я согласен пустить вас на Станцию.

— Черт, нет!.. — воскликнул я. Никто не обратил внимания. Наверное, я слишком тихо пискнул.

— Иначе вы просто не поверите в серьезность наших намерений, — пояснила Лидина и щелкнула переключателем. — Чтобы выиграть войну, нельзя вести игру на равных. В конце концов, это только первый час. Постарайтесь избавить его от второго. Когда все условленное будет готово, свяжитесь с нами.

Отец набрал в грудь побольше воздуха, собираясь высказать все, что он по этому поводу думает.

Сквозь меня побежали легкие щекочущие токи. Это электронный паук нежно пробовал нервную паутину, осваиваясь, прежде чем сыграть на ней, как на струнах.

— Прерви связь! — выкрикнул я, наконец совладав с голосом. — Быстрее!..

Он помедлил полсекунды, но так и сделал, кипя от бешенства. К его великому сожалению, он никого не мог убить через простой сеанс связи. Да еще не подлежащий записи.

— Ах ты, милый мой, — насмешливо проворковала Лидина, ласкающим движением запуская хищные пальцы в мои взмокшие волосы. — Ну да бог с ней, с демонстрацией. Ты же все понимаешь правильно — тебе этого все равно не избежать, не надо было так упрямиться, когда просили по-хорошему. Теперь, если сам хорошенько не попросишь, будут и второй раз, и третий. Но уж первый — в любом случае. И весь этот час ты ничего не сможешь остановить — ни заговорить о том, что от тебя хотят услышать, ни позвать на помощь, ни попросить пощады. Все надо делать вовремя. Может, хочешь сделать это сейчас? Конечно, поздно, но может, потом мы будем добрее?

— Любовь к искусству — великая вещь, — съехидничал я через силу. — Какая разница? У вас один стиль — уничтожение.

— Скорее, полное подавление. Только оно должно быть действительно полным. Через полминуты аппарат настроится. Хочешь знать, с чего всегда начинается? Посмотри на мою руку, — приказала она.

Я не хотел, но все же посмотрел. Она показывала мне раскрытую кисть с чуть согнутыми пальцами.

— Это твое сердце, малыш. Знаешь, древние говорили: разум помещается в голове, вожделение — в чреве, а воля — в сердце. Догадываешься, что я сейчас с ним сделаю? Последний раз я вижу тебя храбрым.

И пальцы резко сжались.

Стальные зазубренные челюсти капкана вонзились глубоко в пульсирующую мякоть. Крик намертво застрял у меня в горле. Кровь превратилась в кипяток, заструившийся обжигающими ручейками, а в груди закишел тугой клубок огненных змей, рвущихся наружу и жалящих ядом как во все уголки мозга, так и в самые кончики ногтей. Я еще сознавал, что это иллюзия, но понимание это стремительно таяло, по мере того, как острая боль усиливалась, становясь невыносимой, стирая все представления о каких-то границах и порогах и превращаясь в откровенную, совершенно чудовищную агонию. Я уже почти поверил в нее. Поверил окончательно, за миг до того, как с омерзительной ясностью ощутил, как мое сердце, не выдержав, взорвалось, лопнуло. Как виноград в давильне…

Конец? Как же. Только начало.

Черная волна накрыла меня подобием обморока, который был чем угодно, но только не тихим забытьем. Кошмарный сон, который невозможно отличить от яви. Слишком уж он был ярок, и ощущался грубо-материальным. Железные птицы с острыми клювами, акулы, острые шестерни, мерзкие твари и механизмы, ледяные иглы космического вакуума и золотой прилив раскаленной лавы, взбесившиеся стихии и томное торжество червя-победителя. Оргия смерти в ее самых гнусных ликах, методично сменяющих друг друга. Все, от чего мысль с содроганием ускользает, без малейшей возможности даже отвернуться. И такого понятия, как время, здесь не существовало. Как не существует — в аду.

Шестиглавая Сцилла распахнула зловонные пасти, усаженные тройными частоколами зубов, в которых стаей бешеных собак взвыл ветер и… исчезла, не утолив свой голод. Резко, как падает нож гильотины. Вместо нее из мягкой тишины и плотного тумана проступил призрак другой Сциллы. Она как будто тормошила меня, звала, что-то говорила, но я еще ничего не соображал и наконец-то ничего не чувствуя, начал тут же проваливаться в настоящий обморок. Не вышло. Галлюцинация зачем-то извинилась, и я смутно ощутил укол. Душная муть стала рассеиваться, возвращая сознание, пока еще весьма относительное, вместе с крупной ледяной дрожью ужаса.

У меня вырвался дикий вопль. Я скорчился, зажмурился, ожидая, что вот-вот меня опять примутся приканчивать каким-нибудь умопомрачительным образом, и только потом понял, что наконец вывалился в пусть не намного, но все же «лучшую», реальность. Я был совершенно морально уничтожен, раздавлен, стерт в порошок, растоптан в прах. И отчасти я был все еще там… Сцилла осторожно потрясла меня.

— Успокойтесь. Все кончилось. Это были только иллюзии. Всего лишь дурной сон. С вами все в порядке. Придите в себя. Нам нужно уходить отсюда. Вы меня слышите?

Весь дрожа, я кивнул, глотая слезы. Дурной сон… Конечно. Сердце все еще на месте и явно работает — еще как! Вот-вот разнесет грудную клетку и снова размажется по стенам… И вымок насквозь я всего лишь от пота, а не в аквариуме с пираньями… и это совершенно точно не серная кислота. Я попытался вернуть себе хоть каплю самообладания. Дохлый номер. Однако… — только почти. К своему изумлению, я начал понемногу успокаиваться. Совсем чуть-чуть. Но и это после всего было просто невозможно. Наверное, я был обязан этим какому-то зелью Сциллы. Но непонятно — зачем ей смягчать произошедшее? Недоумение с ожиданием подвоха заставило меня открыть глаза.

— Ну вот, — сказала она мягко, когда я взглянул на нее уже почти осмысленно. — Не бойтесь. Это вам сильно не повредило. Я отключила аппарат, как только они ушли. Вам достались только четырнадцать минут, а не час. Тоже скверно, но могло быть хуже…