Вся трилогия "Железный ветер" одним томом

Новый приступ кашля скрутил командира. Дождавшись, когда судороги перестанут сотрясать ослабевшее тело подводника, Радюкин ответил:

— Аномальная реакция организма. Плюс стресс главного ответственного, недосып и общее ослабление организма. Мы еще очень мало знаем о медицине радиации, — добавил он, будто извиняясь за собственный недосмотр.

— Лечить?

— Уже лечим, — произнес Русов. — Даем йодистый калий, готовим переливание плазмы, белковая диета… Но запас калия мал.

Крамневский несколько секунд мутным взглядом смотрел на желтую стену и место, где она переходила в чуть изогнутый потолок. Обычно неслышная и почти неощутимая на ходу вибрация корпуса била в череп, как будто командир «Пионера» приложил голову к отбойному молотку. Частые уколы боли простреливали от сердца к зубам.

— Почему так мало медикаментов для борьбы с облучением? — спросил он, наконец, с трудом сдерживая внезапную вспышку ярости. Разум Илиона понимал, что это реакция психики на напряжение, болезнь и общий эмоциональный фон. Но от понимания легче не становилось. Мутное, темное желание выплеснуть ярость и злобу на все и всех поднималось из глубин естества и почти целиком затопило его сознание.

— Лечить облучение — это все равно что «лечить пулю», — мягко объяснил Радюкин, прекрасно понимая состояние Крамневского. — Беда в том, что мы не только облучились, но многие еще и дышали радиоактивной пылью. Теперь в костях содержатся радиоактивные кальций и фосфор. Защиты практически нет — вернее, есть… но принимать эти медикаменты нужно заранее и в токсической дозе. Сейчас наша задача — убрать источники облучения внутри организма. Лечение сводится к тому, что мы сначала вымываем из костей радиоактивный кальций, а потом пытаемся вернуть нормальный. Не было нужды брать с собой большой запас таких медикаментов, господин капитан…

— Командир! — рявкнул Илион, с силой ударяя кулаком по столу. — Я же говорил — командир, и никак иначе! Капитаны — на «купцах»! Не было нужды, значит?!

— Я понял, — спокойно и ровно промолвил ученый. — Я понимаю, командир, прости.

Крамневский припечатал стол ладонью и открыл рот, собираясь высказать все, что думает, о сухопутных крысах, которые жизнь просидели по кабинетам и решили, что знают о море, но Радюкин опередил его.

— Илион, если ты сейчас пойдешь в разнос, мы все пропадем, — сказал он, неожиданно накрыв ладонью подрагивающие пальцы подводника. — Без здравомыслящего командира — никто не вернется. А мы должны вернуться. Эта чертова пыль… она странная. Тонкая, как ил, и содержит самые разные элементы, я боюсь, что там органика, прожаренная атомным огнем. Неважно, растения, животные или просто земля. Это пыль атомного взрыва.

С минуту Крамневский сидел недвижимо, тяжело и шумно дыша, пока его взгляд не прояснился. Злобный маньяк понемногу уступал место смертельно уставшему и тяжело больному человеку, держащемуся на одной силе воли. Заметив, что командир понемногу успокаивается, Радюкин убрал руку и закончил:

— Действительно не было нужды. Такого рода лекарства — не аспирин, они сами по себе очень токсичны. Это как встречный пал, чтобы сбить пожар — тот же огонь, только разрушений получается меньше. Их нет смысла брать бочками на весь экипаж, потому что нормальное применение требует госпитализации и полного покоя. Снизить рабочую нагрузку на экипаж мы не можем. Что возможно — это йодистый калий, симптоматическая терапия для всех, и льготный режим для трех-четырех наиболее пострадавших. Все.

— Ясно, — отрывисто произнес Крамневский. — Время?

— Мы сделали отдельную симптоматическую карту на каждого члена экипажа и тщательно дозируем лекарства, — вновь вступил в разговор Русов. — Неделю работоспособности гарантировать можно, дальше люди просто начнут падать с ног.

— А со стимуляторами?

— Стимуляторы… — старпом потер подбородок. — Никто не пробовал подхлестывать организм, поврежденный радиацией.

— … эта чертова пыль… она странная. Тонкая, как ил, и содержит самые разные элементы, как ил… и я боюсь, что это — органика, прожаренная атомным огнем. Неважно, растения, животные или просто земля. Это — пыль атомного взрыва, — проговорил Радюкин, сцепив пальцы в замок, и только побелевшие костяшки выдавали напряжение. — Атомные испытания. Мы должны вернуться и сообщить об этом, даже если придется всплывать и выдавать в эфир открытый текст.

— Мы фоним, — сообщил реактор-инженер. — После этой клятой пыли, слабо, но фоним. Все продули, вымыли дважды все пресной водой, чтобы без коррозии, но фон остался. Надо молиться, чтобы у шакалов наверху так же не было внешних радиометров. Иначе нас вычислят в момент, а форсированного режима реактора мы уже не обеспечим — сорвет всю заклейку. Не уйти ни в глубину, ни на скорости.

Крамневский посмотрел на Трубникова и спросил:

— Что с материалами?

Начальник команды радиоэлектронной разведки «Пионера» всегда имел очень злобный вид, благодаря глубоко посаженным глазам и тяжелому взгляду. Усталость и ненормированная работа не прибавили ему доброжелательности. Ответ последовал незамедлительно.

— Все носители, записи и аналитические материалы ежесуточно пакуются в герметичные капсулы и особые контейнеры. На контейнерах кодовые замки, коды вводятся заново каждые шесть часов. Если пренебречь процедурой, термитные заряды уничтожат записи. Даже если нас потопят и вновь поднимут, это ничего не даст противнику. Хотя… Не думаю, что в этом есть смысл. Но регламент соблюдается неукоснительно.

Крамневский задумался. Ему очень хотелось чаю на травах, такого, каким угощал Радюкина. Но чай закончился, а если бы и остался, Илион пребывал в уверенности, что желудок его не примет, последние несколько часов командира субмарины выворачивало наизнанку при одном виде еды. Организм принимал только воду, и то через раз.

Жаль. Немного терпкого, бодряще-ароматного напитка сейчас было бы так кстати…

— Подготовьте все, — медленно, тяжело заговорил он, взвешивая каждое слово. — И…

Илион посмотрел на своих подчиненных, глаза часто моргали, зрачки темнели в паутине красных прожилок, но взгляд был тверд.

— И перенесите в батискаф. Мы возвращаемся.

— Значит, нулевой вариант, — вздохнул Шафран.

Подводники как по команде встали, расходясь в полном молчании. И это молчаливая готовность почему-то напугала научного консультанта больше всего. В их движениях, емких жестах, чуть опущенных плечах была молчаливая, обреченная готовность.

— Господа, минутку, — воззвал Радюкин. — Это что за «нулевой вариант»? Не будете ли так любезны посвятить меня? — с едким сарказмом вопросил он.

Шафран быстро взглянул на Крамневского, который привалился к переборке, прикрыв воспаленные глаза, и опустился обратно на жесткое сиденье.

— Я втолкую, — сообщил он.

Теперь их осталось трое — командир, ученый и механик.

— В Морском Штабе долго думали, что делать, если нам придется пробиваться с боем, с врагом на винтах, — начал Аркадий. — Но ничего не выдумывалось. Единственная возможность — подкреплению пастись недалеко от зоны перехода, чтобы вовремя встретить и прикрыть «Пионера», но это невозможно. И все-таки один вариант появился.

Шафран достал из кармана затрепанную карту севера Атлантики.

— Вот здесь «глаз тигра», ткнул он пальцем в схему. — Там, где буква «я» у «Ирмингерская котловина». А вот здесь, южнее, на восточном склоне хребта Рейкьянес, в свое время была поставлена станция акустической разведки и наблюдения.

— Кем поставлена? — спросил Радюкин.

— Нами, — исчерпывающе пояснил Аркадий. — Это еще до того, как вступили в действие акустические поля и стационарные береговые антенны. Таким образом, планировалось отслеживать английские и американские подлодки. Всего станций было… — Шафран на секунду замялся. — Больше. Но со временем их закрыли и демонтировали, кроме этой, последней. Тогда как раз начался очередной бум «мокрых металлов», движение и донное строительство в регионе оживилось, и вывозить стало как-то неудобно. Про станцию дружно решили забыть. Она хорошо замаскирована, старого образца и старых материалов, такие объекты даже на консервации дольше десяти лет без присмотра и ремонта не живут — съедает стихия. Время само убрало бы все следы.