Око силы. Четвертая трилогия (СИ)

За время пути товарищ Кречетов успел приглядеться к своим спутникам, и лично им подобранным, и навязанным со стороны. Меньше всего хлопот доставлял второй посол, представитель его святейшества господин Чопхел Ринпоче. Монах по-русски не говорил и к общению не стремился. Его опекали четверо таких же молчаливых лам, готовивших послу обеды и каждый вечер разбивавших шатер для его ночного отдыха. Все прочие, спавшие у костров под открытым небом, пожимали плечами, но, естественно, не вмешивались.

«Серебряные» ветераны занимались своим привычным делом – неторопливо, основательно и даже въедливо, не нуждаясь ни в подсказках, ни в понуканиях. Охранение и караулы выставлялись вовремя и в нужных местах, оружие всегда было в полном порядке, разве что внешний вид, к явному неудовольствию барона, по-прежнему никак не соответствовал уставному. Бородатые таежники одним своим обликом были способны обратить в бегство шайку средних размеров.

Ревсомольцев было пятеро, включая товарища Чайганмаа Баатургы и ее безмолвную спутницу, представленную как «инструктор молодежного отдела», на самом же деле – обычную служанку. Трое остальных, молодые серьезные ребята, вооруженные не только карабинами, но и луками, поначалу пытались заявлять о своих особых правах, но были быстро усмирены и поставлены в общий строй. В головной дозор их, однако, не пускали за излишнюю горячность и ввиду полного отсутствия боевого опыта. В общем, отряд получился неплохим и вполне управляемым, если бы не три вечные язвы – барон, товарищ Мехлис и, конечно, Кибалка.

Из этой троицы Унгерн был наиболее безобиден. Он с самого начала выбил себе право ехать впереди, дабы обозревать дорогу, и, если не считать крайней сварливости, особого вреда не наносил. На привалах и ночевках старался держаться в стороне, подальше от прочих. Товарищу Кречетову каждый раз приходилось настоятельно приглашать его бывшее превосходительство выпить чай у общего костра. Но тут подстерегала первая и главная опасность – пламенный большевик товарищ Мехлис. «Масон вавилонский» и «недобитая контра» были способны язвить друг друга часами в любое время дня и ночи. Приходилось рассаживать их вне досягаемости кулачного удара, а на походе ставить в противоположные концы колонны.

Сам по себе товарищ Мехлис был хоть и трудно выносим, но по-своему полезен. Как-то незаметно он взял на себя всю хозяйственную часть, чем весьма облегчил командирские заботы. Вел подробный дневник, заполнял расходную книгу и время от времени читал бойцам лекции о международном положении. Были в его поведении и некие странности. Так, черная повязка, закрывавшая давно исчезнувший синяк, по-прежнему украшала комиссарскую физиономию, не иначе, в качестве молчаливого упрека.

Иногда Льва Захаровича тянуло на песни, главным образом почему-то украинские. Голосом пламенного большевика бог не наградил, но слушать было вполне возможно. С душой пел товарищ, хоть и напрочь отрицал ее существование.

Кибалка же… Кибалка!.. Иван Кузьмич, не выдержав, застонал сквозь зубы. Первую неделю шкодный племянник пытался не показываться на глаза, а товарищ Кречетов столь же упорно старался в упор его не видеть. Потом как-то утряслось, боец Иван Кибалкин стал в общий строй и даже начал потихоньку наглеть, пользуясь явным благоволением «серебряных» ветеранов. Иван-старший мужественно терпел, рассудив, что такова, вероятно, его расплата за все грехи вольные и невольные.

Кибалка каждый вечер увивался вокруг Чайганмаа и ее спутницы, а также требовал отправить его «в разведку» и научить стрельбе из пулемета. Оставалось порадоваться, что в отряде нет тяжелых гаубиц.

Эх!..

…Не горюйте, не печальтесь – всё поправится,

Прокатите побыстрее – всё забудется!

Разлюбила – ну так что ж,

Стал ей, видно, не хорош.

Буду вас любить, касатики мои!..

2

Иван Кузьмич проснулся за полночь – излишек вечернего чая просился на волю. Пройдя в конец лагеря ради нужного дела, Кречетов заодно осмотрелся и привычно оценил обстановку. Помянутая не внушала тревоги: часовые не спали, черные гребень над головой был пуст и тих, в небе показались неяркие осенние звезды. Тучи ушли, что тоже порадовало. Два дня назад отряд как следует промочило дождем, и повторения совершенно не хотелось.

Кречетов, с удовольствием вдохнув холодный бодрый воздух, вернулся к погасшему костру, присел на войлок и принялся сворачивать «козью ногу». Папиросы в отряде кончились еще месяц назад.

– У меня к вам партийный разговор, товарищ Кречетов!

Самокрутка едва не выпала из рук. Бессонный комиссар Мехлис был уже рядом, тоже с «козьей ногой», но наполовину выкуренной.

– Угу, – безнадежно отозвался Иван Кузьмич. – И чего на повестке дня?

Представитель ЦК присел рядом, многозначительно прокашлялся.

– Враг трудового народа Унгерн…

Кречетов с раскаянием вспомнил шкодника Кибалку. С племянником все-таки проще. Гаркнул, дал по шее – и спи себе спокойно до самого утра.

– …Ведет антинаучные провокационные разговоры. Пока еще в узком кругу…

– В вашем? – на всякий случай уточнил Иван Кузьмич. – И почему – антинаучные?

– Пока в моем, – буркнул Мехлис. – А вы что, товарищ Кречетов, предпочитаете выждать, пока враг перейдет к массовой агитации и пропаганде? Листовки начнет расклеивать?

Красный командир прикинул, куда можно наклеить листовку, находясь на марше, и без всякой симпатии поглядел на полускрытую повязкой физиономию Льва Захаровича.

– Касательно же антинаучности могу доложить, что современная марксистская наука не признает поповской мистики с ее потусторонними мирами и прочими Шамбалами. Блаватская и Рерих – суть продукты разложения капиталистической цивилизации, ее гниющие зловонные отбросы! Мы такое обязаны отвергать с порога. Ибо коммунист… – Кречетов привычно проследил взлетающий к зениту острый длинный палец – …стоит на твердой скале материалистического учения… Этот вражина уже пугал вас своей Агартхой?

– Скорее предупреждал, – рассудил Иван Кузьмич. – Но если это выдумка, чего волноваться? Лишней бумаги у нас нет, так что и с листовками не получится. Барон – он вообще ушибленный, на такого обижаться не стоит.

– Бдительность теряете, товарищ! – рассудил Мехлис, принявшись сворачивать новую самокрутку. Выходило это у него не особо удачно, видать, привык пламенный коммунист к барским папиросам.

– Курить, между прочим, вредно, – не без злорадства сообщил добрая душа Иван Кузьмич. – Это вам каждый марксист подтвердит.

Длинные пальцы, набивавшие табаком листок бумаги, дрогнули.

– Не курил несколько лет, – странным извиняющимся тоном пояснил Мехлис. – Слово дал, теперь перед самим собой стыдно. В Столице закурил перед отъездом – и покатилось…

«Козью ногу» он все-таки свернул, щелкнул зажигалкой.

– Барон, конечно, не совсем в своем уме, но все-таки не сумасшедший. Он говорит, что был в Агартхе, и сам в это верит. Если Агартхи не существует, то что он видел? Унгерн не пьет, наркотиков не употребляет, у него, как я заметил, превосходная память. Вы правы, он не пугает, скорее, предвкушает. Мне он подробно описал, что делает тамошний Блюститель с грешными членами РКП(б). По-моему, этот белогвардеец просто в восторге, что ему поручили доставить нас в Пачанг. Вроде как, знаете, к сказочному людоеду на завтрак.

Кречетов недоуменно поглядел на собеседника. Полноте, Мехлис ли это? И голос другой, и взгляд, и речь. Подобные метаморфозы уже случались, и каждый раз Ивану Кузьмичу начинало казаться, что перед ним совсем иной человек.

– В биографии Унгерна есть странный пробел. Он действительно поехал в 1912 году в Монголию, якобы для того, чтобы поступить в тамошнюю армию. В Монголию барон прибыл – и немедленно пропал на несколько месяцев. Ни в какой армии он не был, в Ургу даже не заехал, консул хотел розыск объявлять. Когда Унгерн наконец-то появился, то ничего объяснять не стал. Вернулся в Россию, продолжил службу. Именно тогда он бросил пить, чем весьма прежде грешил. Кстати, и белогвардеец он очень сомнительный. Колчака ненавидел, офицеров ставил к стенке – зато не жалел сил для создания свой мифической Желтой империи. Впрочем, не такой уж и мифической. Монголию отвоевал, пытался захватить ваш Сайхот, вел успешные переговоры с китайскими генералами на севере.