Боги не дремлют

– Ну, вы преувеличиваете, – фальшиво улыбаясь, успокоил я, – вы еще нас всех переживете!

– Нет, эта ночь станет последней в моей жизни! – с непонятной мне патетикой воскликнул он. – Мне цыганка нагадала еще в той, далекой жизни, что я умру в лесу от руки маленького человека. Все ее предсказания сбылись… Я попал в прошлое, стал богат и знаменит… Теперь вам придется выполнить последнюю волю умирающего друга! – неожиданно добавил он.

Другом он моим не был, выполнять его просьбы я не собирался, но спорить не стал. Мало ли что может сказать напуганный человек.

– Я хочу отдать вам самое дорогое, что у меня есть! – продолжил он. – Вы должны поклясться, что будете заботиться о моем наследстве!

– Поклясться? – переспросил я, не понимая, что он имеет в виду, Матильду или его замечательный ларец, и ответил уклончиво. – Зачем же так, пусть лучше все останется у вас.

– Я умру, а человечество должно получить… узнать, это крайне важно, – настойчиво говорил он.

Я подумал, что если речь зашла обо всем человечестве, то забота о Матильде, пожалуй, отпадает.

– Этот великий труд результат всей моей жизни, размышлений, наблюдений и выводов! В этих трудах не только мои открытия, в них я описал свою жизнь, со всеми ее взлетами и падениями. Можете поклясться, что выполните мое последнее желание?

Тут я окончательно запутался в предположениях, перестал понимать, о чем он говорит, и легкомысленно пообещал:

– Ну, если так, то, само собой. О чем разговор, большому кораблю, большое плаванье!

– Я знал, что не ошибся в вас! – сказал он, смахивая скупую мужскую слезу. – Вы очень похожи на одного друга моей юности. Мы с ним расстались из-за нелепой ошибки, и если бы не роковая случайность, то до сих пор были бы вместе! Мы бы вместе с ним перевернули мир! Вы совсем как он, у вас потрясающее сходство, Если бы не прошло столько лет, я бы решил, что он это вы.

У меня возникло подозрение, что он говорит ни о ком другом, как обо мне.

– В этом ларце, – продолжил Пузырев, – мое главное сокровище, мои рукописи! Многолетний титанический труд! Философия, техника, математика, космогония, история! Вы должны ознакомить с моим наследием все прогрессивное человечество!

Несмотря на драматизм ситуации, я едва сдержал смех. Представил себе лица грабителей, когда вместо золота и брильянтов, они обнаружили в ларце мудрые мысли несравненного Пузырева!

– Я, конечно, постараюсь донести, – после долгой паузы, сказал я, с трудом поборов веселость, – но боюсь, что все прогрессивное человечество пока не доросло. Как бы оно не извратило саму идею…

– Ах, как вы меня понимаете! Я тоже думал об этом! Действительно, мои идеи слишком сложны для среднего человека, но великие мыслители, ну там Ломоносов или Карл Маркс, меня обязательно оценят и проникнутся… Ломоносов еще жив?

– Нет, к сожалению, уже умер, – удивившись такому невежеству, ответил я.

– Жаль, а Карл Маркс?

– Он еще не родился.

– Вот и хорошо, когда родится, пусть тогда и почитает. Я, когда учился в институте, тоже читал его книжки. В сущности, довольно дрянные и запутанные. Я вам говорил, что у меня законченное…

– Высшее образование, – договорил я за него.

Свеча начала трещать и мы одновременно на нее посмотрели. Она почти догорела, фитилек уже плавал в лужице из воска и собирался погаснуть.

– У вас еще есть свечи? – спросил я.

– Не нужно зажигать новую! – покачал он головой, – знаете, свечи такие дорогие, мне приходится экономить. Мы и в темноте посидим.

– Ну, в темноте, так в темноте, – согласился я и задул огарок. – Постарайтесь уснуть. Утро вечера мудренее.

– Да, конечно, – согласился он. – Если только оно для меня наступит!

Дождь продолжал стучать по крыше кареты. Матильда тихонько посапывала рядом со мной. Я закрыл глаза и вернулся в прерванный сон.

Настало утро и Аврора, с трудом пробившись сквозь тяжелые осенние облака, своими розовыми лучами пробудила нас ото сна. Когда мы проснулись, оказалось что Виктор Абрамович уже не дышит. Я проверил у него пульс и на своем корявом французском, сообщил трагическую новость супруге:

– Votre mari est mort!

– Что, значит, мой муж умер?! – переспросила она на прекрасном русском языке. – Вы это говорите серьезно?

– Посмотрите сами, – ответил я, поражаясь, как быстро француженка освоила чужой язык, – под ним лужа крови. Он ведь отказался сделать перевязку…

– Вот это да! И что же мне теперь с ним делать?! – вскричала вдова.

Глава 5

Похоронили Виктора Абрамовича в селе Бабенки. Из-за отсутствия могильщиков пономарь с дьячком, при пассивном участии пузыревского кучера, за особое вознаграждение вырыли могилу, и местный священник, только по старости лет, не сбежавший в леса при нашествии супостатов, как положено его отпел. Вдова, тоже, как принято, плакала над хладным телом, и, мешая французские и русские слова, сокрушалась о замечательной душе, золотом сердце покойного. На этом все и кончилось.

Хотя я и относился к Пузыреву с непреодолимой иронией, когда пономарь и дьячок опустили тело в могилу, мне стало грустно. В конце концов, он был не многим лучше или хуже большинства из нас. Грешил тщеславием, был поверхностен, глуп и жаден; рвал, что и где мог, греб под себя, когда получалось, заедал жизнь ближним, но, в общем, оказался довольно безобидным чудаком и, как выяснилось, даже пекся о благе человечества.

Всю ночь и утро непрерывно шел дождь, мы с Матильдой вымокли до нитки, и с кладбища отправились в дом священника сушиться. Местный поп, отец Константин относился к нам насторожено, но по христианскому милосердию, отказать в приюте не смог, Теперь, когда кончились грустные ритуалы, я спросил у француженки, почему он скрывала, что хорошо говорит по-русски. Все оказалось предельно просто, Пузырев хотел иметь женой «настоящую» иностранку, к тому же аристократку, а не бедную дочь французской гувернантки, выросшую в России.

Батюшка жил в обычной крестьянской избе, так называемой пятистенке, В первой комнатушке у него было что-то вроде горницы, во второй спаленка. Эту комнату он уступил нам. Священник он вдов и бездетен, потому собственного хозяйства не держал и решал бытовые проблемы доброхотной помощью старух прихожанок. Теперь, когда жители попрятались в лесу, обходился сухомяткой.

Похоже, что поминки с господской пищей и напитками, из запасов Пузыревых, его очень утешили. Священник со служками с жадностью голодных людей набросились на скоромное и, наверное, про себя благословляли Господа, за своевременную кончину раба божьего Виктора. Когда тризна была завершена, батюшка нас благословил и ушел в храм молиться за победу русского оружия над супостатами.

Матильда была грустна и даже всплакнула. Что с ней дальше делать я не знал, бросать на произвол судьбы не позволяла совесть, а брать на себя заботу о незнакомой женщине, мешали собственные непонятные обстоятельства. Вообще, последнее время мне порядком доставалось от жизни и недругов и больше всего хотелось не новых романтических приключений, а стабильности и покоя.

Французов в Бабенках не было, те, что стояли тут на постое, ушли утром, так что я мог без риска быть обвиненным в дезертирстве, поменять форменную одежду на свою старую, гражданскую, теплую и непромокаемую. Однако по здравому размышлению, решил пока остаться в военном, все-таки платье середины двадцать первого века, в начале девятнадцатого, смотрелось вызывающе.

В поповском доме было тепло и уютно. Пахло деревом, дымом и сухими травами.

Я рассказал француженке о завещании мужа, и мы с ней открыли таинственный ларец. Оказалось, что Пузырев не соврал, ничего кроме бумаг в нем не оказалось.

Вдова восприняла это спокойно, сказала, что знает о занятиях мужа, он, мол, большой ученый и ничем кроме науки не интересовался. Я слушал ее, стараясь не встречаться взглядом. Отношение к Виктору Абрамовичу у меня было однозначное.