Повелитель Самарканда

Они сели за грубо сколоченный стол, и слуга принес им вина. Они пили и молчали, и Этриаль раздумывал над тем, что произошло. Наконец он произнес:

— Нет нужды говорить, что я благодарен тебе за то, что ты задвинул засов и привел меня в безопасное место. Клянусь Кромом, эти люди сумасшедшие. Я только спросил, какого короля они несут к могиле, а они бросились на меня, как дикие кошки. И к тому же на носилках не было никакого трупа — только деревянный идол, украшенный золотом, драгоценностями и цветами, политый протухшим маслом. Что… — Он внезапно замолк, вытащив меч, потому что с улицы послышался шум.

— Они уже забыли о тебе, — рассмеялся Ормраксис. — Расслабься.

Но Этриаль подошел к двери и осторожно выглянул в щель. Переулок, в котором находилась гостиница, пересекал вдали улицу, по которой теперь двигалась процессия. Настроение толпы изменилось: монахи несли увитого цветами идола, поднятого вверх, и люди танцевали и пели, крича от восторга и радости так же неистово, как вопили от горя. Этриаль с отвращением фыркнул.

— Теперь они воют: «Адонис жив», — сказал он. — Только что они кричали: «Таммуз мертв» — и рвали на себе одежду и ранили друг друга кинжалами. Клянусь Кромом, Ормраксис, говорю тебе — они сумасшедшие!

Мидиец захохотал и поднял чашу.

— Этот народ сходит с ума во время своих религиозных празднеств. Они празднуют воскрешение бога жизни, Адониса-Таммуза, которого убивает Ваал-Молох — солнце во время летнего солнцестояния. Сначала они носят мертвого идола бога, затем воскрешают его и приветствуют, как ты только что видел. Это еще ничего — ты бы посмотрел на идолопоклонников в Гевале, священном городе Адониса. Там люди режут сами себя и бросаются в грязь, чтобы быть растоптанными толпой.

Галл размышлял над услышанным несколько минут, потом озадаченно покачал головой и глотнул из своей чаши. У него появился вопрос к мидийцу:

— Зачем ты рисковал жизнью, спасая меня?

— Я видел, как ты бьешься с толпой. Это было нечестно — тысяча на одного. Кроме того, между нами есть родство, хоть отдаленное, но кровное.

— Я слышал о твоем народе, — сказал Этриаль. — Он ведь живет далеко на севере, так?

— За землями Наири и истоками Евфрата, — ответил Ормраксис. — Постепенно он переходил на юг из степей, год за годом завоевывая долины ала-родианцев. Некоторые передвигались в одиночку и маленькими группами вдоль Евфрата и Тигра, становясь наемными солдатами. Это движение продолжается уже три или четыре поколения.

— Значит, ты родился в этой стране? — спросил галл.

— Не в Финикии. Я родился в долине Наири и двигался на юг как охотник и купец. На границах Аммона я встретил народ, отдаленно родственный моему племени, и поселился там.

Этриаль не задал больше никаких вопросов: он знал об Аммоне не больше, чем об Атлантисе. Но рассказ Ормраксиса навел его на некоторые мысли.

— Скажи, во время своих странствий и скитаний в этих землях не встречал ли ты или не слышал ли о человеке по имени Шамаш?

Ормраксис покачал головой:

— Это ассирийское имя, так они называют одного из своих богов. Но я никогда не встречал человека с точно таким же именем, без добавлений вроде Ишуми-Шамаш или Шамаш-Пайлис. Как он выглядит?

— Высокого роста, хотя ниже, чем мы с тобой, и мощный. С темными глазами и иссиня-черными волосами и бородой, которую завивает. У него дерзкая и высокомерная манера держать себя. Он похож на жителей Тира, но в тоже время и не похож на них, ибо там, где они избегают битвы, он, наоборот, ищет ее. Черты его лица также не очень похожи на их лица, хотя у него крючковатый нос и выражение лица, чем-то напоминающее этих людей.

— Ты в самом деле описал ассирийца, — сказал Ормраксис со смехом. — На юго-востоке, за Евфратом, ты встретишь тысячи людей с такими приметами, но, возможно, тебе не придется идти так далеко, потому что в воздухе пахнет войной и Шаламану-асшир, король Ассирии, идет с боевыми колесницами на принцев Сирии. Я не думаю, что это только базарные слухи.

— Кто этот Шаламанишир? — спросил галл, переиначив имя на семитский манер.

— Величайший король всей земли, чья империя раскинулась от южных долин Наири до Моря восходящего солнца и от гор Загроса до палаток арабов. Ему принадлежат Ассирия, Каркемиш хиттитов, Вавилония и болота Халдеи. Его предки, короли, жили прежде в Ашшуре и Ниневии, но он построил Калан — королевский город и украсил его богатыми дворцами, словно рукоять меча драгоценными камнями.

Этриаль посмотрел на Ормраксиса с сомнением: переходы на высокопарный стиль были больше свойственны семитам, чем арийцам, но галл вспомнил, что мидиец провел на востоке, возможно, большую часть жизни.

— А как правители Сирии? — спросил галл. — Они точат топоры и готовятся к войне?

Так говорят, — подозрительно ответил мидиец.

— У меня нет золота, — пробормотал галл. — Который из этих королей заплатит мне дороже за мою силу?

Глаза Ормраксиса блеснули, словно он давно ждал этого вопроса. Он наклонился к галлу и что-то хотел сказать, но внезапный крик снаружи прервал его. Он вскочил на ноги, как пружина, и повернулся к выходу с мечом на изготовку.

В дверях стояли несколько солдат в блестящих доспехах, знатный господин в пурпурном одеянии и одетый в лохмотья бродяга, который выскользнул из гостиницы сразу поле того, как в нее вошли Этриаль и Ормраксис. Бродяга показывал на мидийца и кричал:

— Это он! Это Кхумри!

— Быстро! — прошептал мидиец. — Бежим в боковую дверь!

Но в ту же секунду в боковую дверь ввалилась толпа солдат. Зарычав, Ормраксис отпрыгнул от двери, и солдаты по приказу одетого в пурпурное господина бросились на мидийца. Тот раскроил череп ближайшему солдату, отразил удар копья и подлетел к человеку в пурпурном, который закричал, прося помощи. Солдаты окружили мидийца, и один из них схватил Ормраксиса за руки сзади. Меч Этриаля обезглавил нападавшего, и спина к спине два товарища начали отбивать удары. Но гостиницу наполняли новые и новые солдаты. Кругом грохотала сталь, раздавались крики ярости и боли. Новая сокрушительная атака солдат оторвала двух арийцев друг от друга. Этриаля отбросило на перевернутый вверх ножками стол, и полдюжины мечей старались поразить его. Этриаль рычал, истекая кровью. Одного из врагов он пронзил насквозь, выпустив наружу его внутренности. Но чья-то железная булава обрушилась на шлем галла. Голова его закружилась, в глазах помутилось, но он не отступал. На голову галла снова и снова сыпались удары, пока он не повалился на пол без сознания, словно древо под ударами топора.

Этриаль медленно приходил в сознание. В голове стучало и болело, все тело ломило. Какой-то свет показался перед его глазами — он понял, что это свеча. Он находился в маленькой комнате с каменными стенами. «Должно быть, тюрьма», — подумал галл. Он лежал на кушетке, и над ним склонился человек, перевязывая ему раны. Галл решил, что враги не хотят позволить ему умереть легко и оживляют, чтобы помучить. Рука Этриаля, словно бросившийся на жертву питон, схватила человека за горло прежде, чем тот успел сообразить, что раненый пришел в себя. В комнате были еще другие люди, но на галла почему-то не посыпались удары, как он ожидал. Лишь чьи-то руки схватили его за плечо, и кто-то закричал по-финикийски:

— Постой! Постой! Не убивай его! Это друг! Ты среди друзей!

Слова прозвучали убедительно, и галл разжал смертельную хватку. Его жертве спасло жизнь только то, что к галлу еще не вернулись полностью силы. Однако парень повалился на пол, задыхаясь и кашляя. Его подхватили, застучали ему по спине и влили в горло вина. Он наконец оправился и с упреком взглянул на чужестранца. Тот, кто успокоил разбушевавшегося галла, рассеянно теребил бороду и задумчиво смотрел на Этриаля. Это был человек среднего роста, с характерными финикийскими чертами лица, одетый в пурпурный наряд, означавший знатного господина или богатого купца.

— Дайте еды и питья, — приказал он, и раб принес мясо и большой кувшин вина. Этриаль почувствовал страшный голод. Заглотнув чуть не полкувшина вина, схватив огромный кусок мяса двумя руками, он начал поглощать пищу, разрывая ее сильными, как у зверя, зубами. Он не спрашивал, зачем и почему: голодные годы приучили варвара сразу брать пищу, когда она появляется перед ним.