Цветочек аленький (СИ)

Пятится ставленник новгородский, смелость растеряв, о милости умоляет, обещая погосты на каждые полста верст выстроить.

Милостиво Ольга воинов своих останавливает, решив наместника не менять. Ведь испуганный враг, какое-то время добрым другом будет.

Поутру дань собрав, часть дружины вместе с оной в Киев Ольга отправляет, сама с остатком воинов, в земли псковские выдвигается. Прежде чем тиуна местного навестить, в родные Выбуты наведаться хочет. Коня пришпоривая, подальше от богатырей своих, что вместе с ней в авангарде движутся, отъехать хочет, ибо негоже воинам видеть, слезы, что на глаза, от тоски по родителям, наворачиваются.

Вот и полесье родное заканчивается, и на пригорке, где рассвет занимается, река Великая видна. Здесь она — Ольга молодой и не мужней в водах купалась, здесь в дряхлой лодке с Игорем познакомилась, здесь с отцом, от матери прячась, рыбу неводом ловила. А за рекою лес дремучий начало берет, где юной девицей, в ночь на Купалу, цветок сорвала. А вон и избушка родная видна, вся покосилась, без руки крепкой. Отец стар уже и мать с годами не молодеет, не кому за домом смотреть, а Ольга в делах своих об отчем крове позабыла. Тяжко княгине в воспоминания пускаться, но мысли бурным потоком бегут, об очи слезами солеными ударяясь.

Спешившись с коня, Ольга на людей, ее встречать вышедших, внимания не обращая, к дому родному кидается. А в доме мать одна, отец уж лет пять как помер, от дочери вестей не дождавшись. Диким зверем ревет княгиня, себя проклиная. Как могла она, годы эти домой не являться? Как могла, позабыв, кто жизнь ей дал да душу свою в сердце ее вложил, в родные земли годами не стремиться? Ведь нет для человека пути праведней, чем тот, что к дому родительскому ведет. Нет ничего прочнее связи, той, что родом твоим дана.

Мать, за муками дочерними наблюдая, успокоить ее не пытается. Затаилась в сердце материнском обида лютая на ту, что, из чрева её выйдя, забыла о тех, кому жизнью обязана. Пусть теперь кровью сердце княжеское обагрится во славу отца, что дочь не видя, с тоски помер.

— Горька ли участь тебе, доченька? — Ольгу матушка спрашивает.

— Горше, чем было когда либо. Почему весть не послали? Почему таили от меня это? — Слезы, по щекам размазывая, на коленях подле матери сидя, дочь, отца потерявшая, спрашивает.

— А чего посылать, коли некому? Была дочь, да издохла, властью своей захлебнулась, мать с отцом не поминая. Как княгиней стала, так глаз своих постыдных и не казала. Чего теперь-то явилась? Неужто совесть в душе гнилой проснулась? Сколько слез горьких пролито было, в волнение у окна вестей с отцом ждали. А не было гонца с весточкой! Будь ты проклята, паскуда княжеская! — Со словами этими злыми, плюет в Ольгу женщина отчаянная. И такая боль, да тоска в глазах старческих, что не люб ей уж свет этот, где в одиночестве жизнь доживает. Ничего не говорит Ольга, повернувшись дружинникам наказывает, дров на зиму нарубить матери старой, да воды из колодца натаскать по более. А сама, на коня вскочив, покидает деревню, тетке Любомиле на прощание наказав, за матерью ее приглядывать, да вести о здравие ее гонцом в терем княжеский отсылать.

Воинов в Псков направив, княгиня в родных местах задерживается. С собой десяток дружинников позвав, по деревне гуляет, о жизни простой спрашивая. Соседи охотно рассказывают, как болезнь лютая батюшку Ольгиного одолела, долго мучая, агонией терзала. И в бреду лихорадки, все дочку отец поминал, да о судьбе ее горькой сетовал. Жалел батюшка дочь любимую, о гуляньях Игоревых слыша, да зная, что не смогла Ольга сына ему народить. А как про дочь Малову услыхал, так и помер с горя, не узнав, что его дитя в скором времени и сама сыном разрешилась. Тризну по мужу справив, вдова горемычная дочь и прокляла, не желая ей боле ни добра, ни радости.

Горюет Ольга у могилы отцовской, но, тризну справив, уезжать собирается, ибо зима, по пятам ступая, ускоряться вынуждает.

Наведя порядок в землях Псковских, да дань собрав, приказывает княгиня погосты ставить, и зерном груженная в Киев к сыновьям отправляется.

В дороге путников метель лютая застает, ветрами терзая, охапки снега в лицо бросает. Зябнут воины, да делать нечего, ждут дома жены и дети малые, надо к ним поспешать, некогда греться останавливаться. Ольга уж и пальцев на ногах не чует, но коня вперед гонит, в меха плотнее заворачиваясь. Вьюга плетью ледяной щеки обжигает, под ворот подлезть норовя, да укусить посильнее. Нет мочи муки терпеть, да дорога дальняя и до ночи далече, надо по боле расстояние покрыть, прежде чем лагерем становиться. К полудню, не выдержав погоды лютой, Ольга команду дает лагерь разбить, шатры поставить, да костры по жарче развести, коли хворост осушить смогут. Затрещали веточки, дымным зловонием пространство заполняя, но никто не сетует, все к огню жмутся, согреться пытаясь. Ольга, обувь сняв, ноги снегом растирает. К ней солдатик молодой подсаживается, помощь свою предлагая. Безбородый еще, но собой пригожий, да крепок той силой, что богатырской зовется.

— Дай помогу тебе, Ольга, ноги разогрею? — Спрашивает молодец, да багровеет, стыдом заливаясь.

Усмехнувшись, Ольга, позволяет, ступни ледяные в руки теплые протягивая. А сама, не хуже юнца этого, в краску впадает, себе признаваться не желая, как по ласке мужской соскучилась. Не был муж ей верен, не был с нею рядом, когда тело женское любви жаждало, а теперь и нет того, кто постель ее согревать будет. Пусть хоть воин молодой, стопы ей разогреет, хоть немного душу усталую, по рукам мужским истосковавшуюся, побалует.

— Как звать тебя, вояка? — Спрашивает Ольга, радуясь, что ноги оттаяли уж, а мужчина все их не пускает.

— Владимир я, варяжской крови буду. Отец мой под Новгородом родился, а я как в три вершка дорос, так и в Киев на службу отправился.

— Неужто так войны хотелось?

— Да молод был и глуп, думал хорошо в дружине быть, весело. Все мальчишки в войну потешаются, а я взаправду хотел. Чтоб бойцом ярым быть, да девкам нравиться. Не знал тогда, что страшно это, смерть людскую видеть. Что нет веселья в грязи и крови, кишки из брюха, людей неугодных Киеву, выпускать.

— Так что ж домой не вернулся? — Княгиня теплом разморённая, уж в полудрему погружаясь, речь плавную слушает.

— Привык. Ведь воином раз став, назад дороги нет. Не смогу уж к жизни прежней вернуться. Без походов, боев, кровь горячащих, да без батьки нашего Свенельда и указов его.

— Нет мира в сердце дружинника, и быть иначе не может. — Речь грустную воевода прерывает, в шатер княжеский заходя. Грозно брови хмурит, с недовольством на Владимира глядя, выйти вон его просит.

— Утомил тебя, Ольга, болтун этакий? — Свенельд княгиню спрашивает.

— Знатный парень, да молод еще, вот и не ведает, как со мной разговаривать пристало. Не серчай на вояку, развлек он меня речами своими, да тоску развеял.

Смотрит Свенальд на Ольгу и диву дается. Неужто, княгиня его гордая, сердце женское имеет, да вниманию мужскому рада. Хотя чего дивиться то? Молода и красива женщина, да вдовой раньше времени стала, оттого и тоскует, что гибнет краса ее в застенках терема. Как цветы по весне дождя ждут, так и женщины до срока увядают, коли некому приголубить их. Долго не думая решает Свенельд к ночи Владимира в шатер Ольгин отправить. Коли дело это под контроль взять, то и княгине радость и воеводе выгода. Полезным будет мысли да планы женщины этой знать, ведь в опочивальне то они все дюже болтливые.

— Чем задумался, Свенельд? — Замечая, что не слышит воевода, Ольга грозно спрашивает.

— Да, вот ладно ты придумала, меру дани огласить. Благодарен народ на землях наших, я сам спрашивал.

— Не благодарности ищу, а порядку ради дела делаю. Вот скажи мне, друг любезный, что сгубило мужа моего?

— Известно кто — древляне вероломные. — Дивится вопросу Свенельд.

— Нет, не прав ты. Хороший ты воин, да человек глупый. Жадность сгубила князя нашего. Не пойди он трижды дань с земли той собирать, так до сей поры живой был бы. Потому и мера нужна. Порядок Руси нужен. Ослабла земля великая, войной, да раздробленностью гонимая. Чем добрей и щедрей князь будет, тем охотней люд простой власть его поддерживать станет. Нельзя слово народное не ценить. Бунт не только силой давить можно, но и ласкою успокаивать. Народ добрее — подать вкуснее.