Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) (СИ)

В глубине я легко терял направление, и сам толком не понял, как оказался у "нашего" затончика, перегороженного сеткой.

И завис в воде, подгребая руками и разведя согнутые в коленях ноги…

…Щука была огромна. В воде предметы кажутся больше, да. Но такие поправки я делать умел ещё там. И в щуке было не меньше трёх метров.

Она "стояла" за сетью на месте так же, как я, только двигала хвостом. Влево-вправо. За сетью было немало рыбы — самой разной, в том числе — пять или шесть

____________________________________________________________________________________________________________________

1. Остров, где идут постоянные войны, на который попадает герой книги Герберта Уэллса "Мистер Блетсуорси на острове Рэмполь".

"блямб" — карасей с полотно БСЛ (большой совковой лопаты). Щука не обращала на них внимания. Я видел сбоку её тело, похожее на клинок огромной финки-илве. Видел отливающие белёсым плавники, белое с зелёными пятнами брюхо, крупную чешую, зелень водорослей на хребте…

Щука была самой сильной в озере. Она царствовала здесь, она умела убивать любую добычу и давно уничтожила всех соперников. Там, за сетью, была добыча, за которой не требовалось гоняться. Чистая вода. Водоросли. Свет. Ничуть не хуже, чем в остальном озере. Даже спокойнее — ведь она не могла знать, что такое сеть…

И всё-таки в том, как она стояла на месте, глада за сеть, было что-то окончательно-обречённое. Там, в сытом закуте, было всё. Кроме того, к чему она привыкла. Что составляло смысл её существования.

Щука понимала это. Что такое сеть — не понимала. А в чём свобода — понимала.

Чистая вода. Водоросли. Свет. Покорная добыча.

Или бой, для которого она родилась. Для которого её создала природа.

Ловушки бывают разные. И только самое умное на свете существо — человек — может попасться в ловушку без стен, решёток, сетей. В ловушку — по собственной воле… Забыв, для чего рождён.

Или заставив себя забыть, потому что…

Удушье толкнуло меня вверх…

…Я долго сидел над заводью, обхватив себя руками и дрожа в тщетных попытках согреться, хотя холодно не было. Щука — отсюда её тоже было видно — стояла на прежнем месте. За нею металась рыбная мелочь. Они хотели просто вырваться. Низачем. От страха.

Щука хотела жить.

Встав, я рывком сдёрнул сеть с левого приколыша и ослабил её. Всего на миг — мне не хотелось выпускать остальную добычу, которая этого не заслужила.

Щуке этого хватило для одного-единственного рывка, унёсшего её за пределы ловушки.

ГОВОРИТ ЛОТАР БРЮННЕР

Я чувствую себя изменником, но Танька мне больше чем нравится. Я, наверное, сумасшедший. Так сказал Хайнц. Он, кажется, готов был меня вообще прирезать. Проклятье, да полгода назад я бы сам бросился на свой нож, если бы мне кто-то сказал, что я могу влюбиться в недочеловека. И, в конце концов, есть же Эльза!

Если сказать правду, то я понимаю, что к Эльзе мне не вернуться. И ещё неизвестно, чем закончилась бы восемь дней назад встреча с чернокожими, не окажись там этих русских. Я и сейчас вижу их костёр в километре от нас. Глупо! Ведь днём мы общаемся — худо-бедно, но общаемся, жизнь заставляет… Мне, кстати, кажется, что большинство наших ребят тоже не прочь ближе познакомиться с юными большевиками. Уже одно то, что они бросились на помощь, не задумываясь, вызывает уважение.

Конечно, среди них есть несколько не менее упёртых, чем Хайнц или Дидрих. Но, когда напали негры, даже этот их Алекс, который потом затеял драку с Юнгвальдом, не задумался. По-моему, мы ведём себя неправильно. Последние месяцы мы идём по Европе и России. Даже идиоту будет ясно: тут есть общий враг, которому всё равно, кого резать: арийцев, большевиков или демократов. И тут нужно держаться друг за друга, как магнитам. Тут нечего завоёвывать, тут полно жизненного пространства и слишком мало людей, чтобы речь могла идти о священной войне германской нации. Да и нации нет, как таковой. Хайнц, конечно, настоящий лидер, этого нельзя не признать. Но он не умён, если честно. Мы уже похоронили пятерых, и трёх из них убили не чернокожие, я уже писал об этом. И в обоих случаях — и с чехами, и с поляками — инициаторами были мы.

Как бы он завтра не придумал повторить тот же опыт с русскими… И дело не в том, что их больше. Просто хватит этого безумия.

Не Татьяна ли на меня так повлияла? Не слишком-то она похожа на недочеловека. Она красива, умна и отлично развита физически. (Да и вообще — они не производят впечатления "дегенеративных азиатов".) С ней интересно… А ещё интереснее — один ли я встречаюсь с русскими девчонками? Там свободна не одна Татьяна. Правда, они страшные пуританки, страшнее наших лютеранских предков! Но я всё-таки попробую поцеловать её ещё раз. В смысле — ещё раз попробую.

Если будем живы.

* * *

— Ночь прошла — будто прошла боль…

Спит Земля — пусть отдохнёт,

пусть…

У Земли, как и у нас с тобой,

Там, впереди,

Долгий, как жизнь,

Путь…

Я возьму

Этот

Большой

Мир,

Каждый день, каждый

Его час…

Если что-то

Я забуду —

Вряд ли звёзды

Примут

Нас…

Я возьму щебет земных птиц,

Я возьму звонких ручьёв

плеск,

Я возьму свет грозовых зарниц,

Шорох ветров,

Зимний пустой

Лес…

Дождь сёк крышу нашего шалаша. Было темно, порывисто и многоголосо шуршали листья. Я лежал на спине, закинув руки за голову и, закрыв глаза, слушал, как Танюшка поёт:

— Я возьму память земных вёрст…

Буду плыть в спелом, густом

льне…

Там, вдали — там, возле синих звёзд —

Солнце Земли

Будет светить

Мне…

… - А ты помнишь, из какого это фильма? — спросила она, когда допела.

— Ага, — я открыл глаза. — "Москва-Кассиопея". Мы на него всей компанией ходили — ещё до того, как я с тобой познакомился… Потом играли на стройке в этот фильм.

— А я с отцом ходила, — Танюшка повозилась в темноте и вдруг задумчиво спросила: — Помнишь, там у них, на звездолёте, была сделана комната "до 16 лет не входить"? — я угукнул. — Я вот думаю, они что, правда смогли бы шестнадцати лет дождаться?

— Да там один вошёл, — вспомнил я, — его же выперло, автоматически.

— Да я не об этом, — возразила Танюшка. — Я вообще. Звездолёт, трое мальчишек, три

девчонки, никого взрослых, а они же там все уже друг в друга перевлюблённые… Дотерпели бы?

Я задумался. Если честно — такая мысль мне в голову в связи с этим фильмом ещё не приходила.

— По-моему, нет, — решил я наконец. — Даже точно нет. конечно, это начало семидесятых, они воспитаны были куда строже, чем мы, но всё равно, мне кажется, они ещё до шестнадцати… ну как бы… — Танюшка засмеялась, и я не стал договаривать. — Да и вообще, — мне вдруг стало грустно, и я почти зло продолжал, — да и вообще не долетели бы они никуда, если бы не эта свёртка пространства. Двадцать пять лет в один конец — они же лет через десять максимум друг друга поубивали бы!

— Почему, они же друзья… — заспорила Танюшка и осеклась. А я всё-таки продолжил:

— Друзья, да… Если бы мне кто сказал, что Сергей на Саню может с палашом броситься… Что мы до такой степени способны разлаяться… Это вот нам было куда разбежаться. А куда на космическом корабле бежать? перебили бы друг друга к чёртовой матери…

— Ты, Олег, так говоришь, — обиженно сказала Танюшка, — потому что у нас так получилось. Просто со злости. Тебя послушать, так и мы с тобой друг друга рано или поздно зарезать должны!

— Может, и зарежем, — ляпнул я. Танюшка даже воздухом задохнулась… а потом я ощутил вдавившееся в шею лезвие её ножа.

— Ну а если я тебя и правда сейчас зарежу? — вкрадчиво спросила она.

— Если тебе это доставит удовольствие — режь, — тихо сказал я, чуть откидывая голову подальше. — Только когда сонную перережешь — поцелуй меня. Сбоку, чтобы не забрызгаться. Это будет самая лучшая смерть, которую только можно представить… Давай, режь, Тань. Можешь медленно.