Назначенье границ

Что подумает человек, получивший камнем по затылку? Ничего… во всяком случае, сразу. Подумать могли бы его товарищи, но они оказались то ли слишком глупы, то ли излишне решительны. Остановились, завертели головами — высматривайте, господа, ищите: крыш много, да и стемнело уже, — но и не подумали убраться подальше, прихватив раненого.

Зато при виде бегущего человека с обнаженной шпагой они оживились, разумеется. Не распознав в новоприбывшем единомышленника, два остолопа, переодетых мушкетерами, бросились в драку. Неумны, но ретивы — едва ли не худший случай.

Победа осталась за вторым «мушкетером», но тут уж Пьетро не стал дожидаться, пока в гости пожалует кто-нибудь еще. Дикий виноград, которым был увит особняк, мог бы выдержать и двоих. Прыжок на забор, прыжок вниз…

— Buona sera! [5] — выпад, батман… — «Отыди, Сатана»? Вы это мне, сударь? — нынче вечер открытий, не иначе. — Вы невежливы… — и платок на этом лице лишний; а вот лицо — знакомое. Этот человек не переоделся мушкетером, он мушкетер и есть. Из тех, кто слишком внимательно слушает проповеди Архиепископа Тулузского. — Вам лучше отдохнуть… Не спорьте, вы утомлены… — и последний удар, повыше локтя. — Ваше Преосвященство, я взял на себя смелость принять в ваше отсутствие ваших гостей… и вы-то не будете поминать Сатану, я надеюсь?

Единственной причиной, по которой епископ Ангулемский не впал в черную меланхолию при виде Пьетро ди Кастильоне, было то, что проклятая меланхолия никогда не появлялась, когда была нужна. А в здравом уме и твердой памяти канцлеру было неловко спрашивать взрослого человека, дворянина и генерала его собственной (хорошо, королевской) армии, не принадлежал ли кто из его, генерала, предков к славному семейству кошачьих и не от этого ли предка унаследовал ди Кастильоне привычку тащить в дом всякую добытую им живую и полуживую дрянь. Потому что арелатцы не в счет, мы с ними и так воюем, с романцами тоже можно что-нибудь придумать, в конце концов, они, скорее всего, действовали по собственной инициативе, до Равенны далеко, получить приказ они вряд ли успели… а вот что прикажете делать с «крестоносцами» архиепископа, двое из которых, вдобавок, живы?

Ну что ж, последуем примеру бедной дочери лесничего: горох в один мешок, гречку в другой, золу — в огород, гальку — на садовую дорожку. Охрану подозвать, нет, сударь, я не совсем сошел с ума, я не езжу по этому городу только с кучером и секретарем, да и кучер-то не совсем кучер. Трупы — в пустой дом, живых — связать и туда же, если пришли в себя, оглушить. Одному остаться, стеречь. Вы — в резиденцию, за людьми. Сколько считаете нужным. Да, генерал, я тоже все заметил. В особняке была прислуга, хоть и немного, была охрана, хоть и небольшая. А на шум не высунулся даже привратник. Так что перемещаться к камину мы погодим. Мы подождем здесь, благо карета велика, секретарь может пересесть на козлы, а погода — весенняя.

— Как жаль, что вы не дама… — сказал канцлер. — Если бы меня застали перед собственным домом в карете с дамой, я всегда мог бы сказать, что она мне исповедовалась…

Поймет?

— Beneditemi, o padre, perché ho peccato… [6]

Понял. Если Марк жив и здесь, я теперь могу об этом молчать. Если под Рагоне действительно случилась чертовщина, я могу об этом молчать. Дьявол облизнулся, облизнется и Трибунал.

— Сколько вы не исповедовались, пока не важно. Скажите, что произошло — и почему вы предпочли искать меня тайно? Где генерал де ла Валле?

— Генерал де ла Валле, я полагаю, погиб. Пропасть я решил, предположив, что явное возвращение повредит и мне, и вашему племяннику, — ди Кастильоне созерцал свои перчатки. — Что произошло… на это не так уж просто ответить.

— Моему племяннику… — епископ кивнул. — Для суда достаточно двух свидетелей, если я вас правильно понял. Значит то, что вы видели, тоже можно определить как колдовство. Предварю ваш вопрос. Мой племянник ночью перед боем наблюдал с холма огромную вражескую армию, которой на самом деле в долине еще не было. Он показал эту армию генералу де ла Валле — генерал увидел то же самое и, по словам Ренье, ничуть не удивился.

— Вероятно, юноша что-то напутал. Марк говорил о том, что три армии выйдут в долину после рассвета, так и получилось.

Епископ Ангулемский посмотрел на грешника так, словно тот только что признался, что возжелал жену, вола, осла и самого соседа. Темноволосый романец внимательно разглядывал обитую бархатом стенку кареты за правым ухом собеседника.

— За пять часов до заседания штаба Марк де ла Валле по настоянию Ренье поднялся на один из холмов и наблюдал с него «море огней», как выразился мой поэтичный племянник. И это зрелище не исторгло из него ничего серьезней вялого «черт побери».

— Вряд ли три армии всю ночь ходили туда и обратно, — Пьетро усмехнулся — только выдох, правильное лицо с четкими мелкими чертами осталось неподвижным, словно полированный мрамор. — Вот только я утром своими глазами видел как арелатцы двигались в сторону Рагоне. Не только видел, но и ощущал, если вы меня понимаете. Они успели перестроиться и пытались занять единственную удобную позицию — их даже почти подталкивать не пришлось. Что же касается Марка… сьер Дювивье, вероятно, спутал предельное удивление с его отсутствием.

— Вам трудно предположить, что они ходили туда и обратно? А в то, что они прошли десятки лье по нашей территории, не оставив следа, вам поверить легко? Я не говорю про огонь с неба, вы его, скорее всего, тоже ощущали. — Хотя, возможно и в степени недостаточной… почему все не наоборот, почему он не может выяснять сейчас у Марка, что делал генерал ди Кастильоне… и даже не обязательно покойный.

— В летающие армии мне поверить куда легче: генерал де ла Валле сказал, что так будет — так и случилось. Огонь с неба я наблюдал с достаточно дальнего расстояния, Ваше Преосвященство, и отчасти сожалею об этом.

— Что именно говорил де ла Валле? И когда? И почему сожалеете?

— За несколько минут до нашего прощания командующий сказал, что к утру вражеские войска окажутся в окрестностях Рагоне и будут этим весьма огорошены. Столкнувшись с противником, они — особенно франконцы — могут попытаться отступить или и вовсе потеряют голову и рассеются по округе. Мы не должны этого допустить. Приказ, как вы понимаете, звучал очень странно. Но мы его выполнили. Сожалею же… — Пьетро повернул голову к маленькому окошку, забранному цветным стеклом. — В этом случае нам не пришлось бы задаваться одним и тем же вопросом.

Что с Марком. И что он сделал…

— Почему он был в этом уверен? На что он ссылался? На моих людей?

— На заседании штаба он ссылался именно на вашего человека с той стороны.

— А в разговоре с вами?

— На помощь того, кого можно было бы назвать дьяволом. Почти…

— Он сказал «почти» или это ваши выводы?

— У Марка появилась роза, большая белая роза, словно только что из Толедо или с королевского герба. Я спросил, неужели это нам поможет? Он кивнул. Я пошутил, что, должно быть, ему встретился патриотический дьявол. Он ответил, что я почти прав. Не думаю, что слово «почти» относилось к патриотизму…

Епископ задумался.

— А почему вы спросили его про цветок?

— Его невозможно было не заметить.

— Графу де ла Валле неоткуда было взять розу к северу от Реймса?

— Нет. Он бы нашел, и время года с местом не стали бы помехой… — Пьетро подавил усмешку. — Ваше Преосвященство, окажись у меня сейчас в руках Святой Грааль, вы смогли бы подумать только, что после недавнего поединка мне неоткуда было взять посуду?

— Такие мелочи для вас не помеха. — кивнул епископ. — И вы конечно не могли сказать сразу, что роза, по крайней мере для вас, отличалась от обычного цветка как Святой Грааль от бочки водовоза. Сьер Дювивье запомнил только, что роза была белой и пышной и что ее сорвали недавно.

— Тем лучше для сьера Дювивье, — вполне серьезно кивнул ди Кастильоне. — Однако ж, вы правы, именно в такой степени она для меня и отличалась. Предположу, что только для меня. Прочих офицеров она не заинтересовала вовсе, и я могу их понять: четыре армии куда более занимательны, нежели украшения на костюме командующего. Беда в том, что цветок… слепил глаза.