Музыкант. Том 1 (СИ)

Так что этот вариант меня не очень устраивал со всех сторон. Блин, что же делать?! Как еще можно отомстить за смерть родного человека? В памяти всплыл фильм «Яды, или всемирная история отравлений». Красиво, особенно если яд подействует не сразу. Но, во-первых, где раздобыть такой яд, а, во-вторых, как его подсыпать или подмешать? Да и хотелось бы, чтобы на смертном одре Шапкин знал, за что подыхает.

А может быть, забить на это дело? Поступить, как сказано в Писании: «Прощай — и будешь прощен»? Наверное, я не настолько религиозен. Нет, в храм ходил, случалось, не без того, был даже поп знакомый, не дурак выпить, кстати. Кое-какие заветы, вероятно, я выполнял, но прощение в данном случае в мои планы не входило.

Следующие два дня я подкарауливал Шапкина у его дома, и выяснил, что живет он на 3-м этаже. А встречает его, судя по голосу, женщина, скорее всего жена. Называла она его даже не Проша, а Прокоша, я впервые слышал такое ласкательно-уменьшительное от имени Прокофий. Детских голосов не слышно, может, бездетные, а может быть, дите или дети (сколько их может быть?) в каком-нибудь пионерлагере или у бабушки в деревне.

А вскоре у меня созрел план коварной мести. Проснувшись, я лежал в своей кровати, пялился в покрытый паутиной трещинок потолок и прислушивался к трели какой-то птахи за окном, когда меня словно обухом по голове ударило. Эврика! Это как раз то, что надо. Помереть Шапкин не помрет, черт с ним, пускай и дальше коптит небо, но помнить он будет всю оставшуюся жизнь.

Для реализации плана сначала требовалось переговорить с мамой. Она уже крутилась на кухне, где ей удалось оккупировать одну из конфорок, на которой грелась кастрюля с водой и кусочками мяса, а мама тем временем шинковала капусту. Похоже, на обед будут щи. А нет, борщ, вон же еще свекла лежит.

— О, проснулся, иди умывайся и завтракай. Сырники на столе, на тарелке под полотенцем. Чайник можешь в комнате на электроплитке разогреть.

— Мам, мне нужно с тобой поговорить.

— Что-то серьезное?

Она сразу напряглась, на лбу собрались морщинки.

— Да нет, ничего такого… Просто мы с Му… с Витькой заходили в училище, нам сказали, что к 1 сентября нужно написать сочинение о работе родителей. Ну я и хотел напроситься к тебе в больницу, посмотреть, чем ты занимаешься.

— Ох ты ж, сыночка, ну чем я там могу заниматься?! Обычная медсестра в хирургическом отделении. Ну если так надо, то я поговорю со старшей медсестрой, Любовь Павловна женщина строгая, но отзывчивая, может быть, пойдет навстречу.

Вот так я и попал в Городскую клиническую больницу имени С. П. Боткина. Приехал к 8 утра вместе с мамой, мне в ординаторской вручили порядком вылинявший халат моего размера, и при помощи химического карандаша я стал с серьезным видом конспектировать в ученической тетради, что приходилось делать дежурной медсестре в хирургии.

В отделении было 18 палат, в которых обитали как ходячие, так и лежачие, но это в основном послеоперационные. Шесть из восемнадцати палат мамины, помимо нее в эту смену дежурили еще две медсестры — одна совсем молодая, тонкая, словно тростиночка, а вторая ее полная противоположность: оплывшая настолько, что, казалось, халат на ней вот-вот разойдется по швам, и еще с отвратительной бородавкой на подбородке, сразу переходящем в плечи. Ну и старшая медсестра Любовь Павловна, благодаря которой я и смог попасть в больницу. Немолодая, то и дело мявшая в пальцах «беломорину», выкурить которую можно было только за пределами отделения, при моем появлении подмигнула мне и выдала:

— Ничего не болит, аппендикс не тревожит? А то мигом вырежем.

И сама же хрипло расхохоталась своей шутке, от которой мне немного поплохело. Несмотря на тут же всплывший в памяти эпизод из «Покровских ворот»: «Резать к чертовой матери, не дожидаясь перитонитов!» Но в целом женщина оказалась нормальная и, как мне поведала мама, всю войну отъездила на санитарном поезде.

В 9 утра начался обход с заведующим отделением Платоновым. Мама в числе лечащих врачей и санитарок сопровождала врача по палатам, записывая его указания. Заведующий покосился на меня, спросил, что здесь делает этот молодой человек, маме пришлось объясняться.

— Ну пусть и про работу врача упомянет, — усмехнулся обладатель чеховской бородки и очков в роговой оправе.

Час спустя нужно было подать больного в операционную, тот кое-как взгромоздился на каталку. Помог маме довезти пациента до операционной. Затем еще троих неходячих больных возили на рентген. Потом мама развозила обед, раздавала таблетки, ставила уколы и капельницы… Перекусить у нее получилось только урывками, в три захода, а меня усадила за стол в ординаторской и велела есть спокойно захваченную из дома еду. Мне только этого и надо было. В один из моментов, оставшись один, я разогнутой скрепкой вскрыл простейший замок медицинского шкафчика и стащил из него пузырек с хлороформом, который тут же оказался в недрах моего заранее принесенного портфеля. Надеюсь, пропажа обнаружится не сразу.

В 20.00 мама наконец засобиралась домой, сегодня ей никого не пришлось подменять, оставаясь в ночную. По графику она снова выйдет уже завтра вечером, будет дежурить до послезавтрашнего утра.

До дома мы добирались на метро, по пути успев заглянуть в магазин и купить хлеба на ужин. Едва переступив порог жилища — Катька где-то гуляла — мама позволила себе скинуть туфли и себе рухнуть на кровать, пролежав так неподвижно несколько минут.

«А ведь мама еще вполне не старая женщина, как же ей, наверное, тяжело приходится без мужа», - подумал я.

— Мам, давай я про больницу песню спою, а ты пока полежи, отдохни и послушай.

— Про больницу? — приподнялась она на локте. — И что это за песня?

— Называется «История болезни», недавно сочинил.

Опять пришлось врать, приписывая себе авторство песни Высоцкого. Но вот захотелось маме сделать приятное, а особо-то песен про больницы я и не знал, в памяти всплыла только эта.

Взяв гитару, я ударил по струнам и захрипел, не очень убедительно подражая Владимиру Семеновичу:

Песня маме понравилась, обещала рассказать коллегам. А я на следующий день ближе к вечеру поджидал Шапкина в его подъезде с пузырьком хлороформа, куском марли и набором для татуажа. То есть с иголкой, кончик которой был обмотан нитью, оставляя голым самое острие, и пузырьком туши. Именно так мы делали в детстве друг другу наколки, на память о тех годах у меня на том теле остался уже не очень четкий рисунок якоря — помню, что мечтал одно время стать моряком. Спросите, зачем мне все это?

А мой план был таков: подкараулить Шапкина в подъезде, спрятавшись за дверью, и когда он зайдет — усыпить его с помощью смоченной в хлороформе сложенной в несколько слоев марлей. Затем оттащить под лестницу, которая могла спокойно скрыть двух человек, и по-быстрому наколоть ему на лбу слово «Убийца». Как мне казалось, план поистине изуверский, как он после будет сводить эту наколку — я даже не представлял. В моем отрочестве один мой одноклассник перед вступлением в комсомол выжигал наколку сигаретой. Наверное, и Прокофию Игоревичу придется подвергнуться какой-то аналогичной процедуре.

Вот только чем ближе было время ориентировочного появления председателя профкома, тем меня больше колотило. Часов у меня не было, поэтому я мог только догадываться, сколько сейчас времени, глядя во двор сквозь окно коридора первого этажа, и готовый в случае появления Шапкина тут же рвануться вниз, на исходную. А также в случае появления кого-то из жильцов. Совсем ни к чему, чтобы моя физиономия у кого-то осталась в памяти, благо что все четыре двери на лестничной клетке не имели глазков.