Лёд (ЛП)

Восемь утра по местному времени, Солнце подчиняется астрономии Лета, но на земле — Зима. Я-оно задрало голову, пытаясь заглянуть вовнутрь купе, мимо которого как раз проходило, атделения панны Мукляновичувны, но окно было занавешено. Наверняка сляг, ясное дело, дрыхнут; я-оно тоже должно было спать — если бы не настойчивое воспоминание вчерашних слов прокурора Разбесова, и если бы не чудовищное похмелье…

Скрип-скрип, нет, это не эхо в метели, это кто-то, идущий сзади, спешащий шаг в шаг. Остановилось, отвернулось.

Дусин.

— День добрый.

— Приветствую.

Он тоже остановился.

Стиснуло зубы. Не собирается я-оно отзываться первым, даже если бы пришлось торчать здесь до отхода Экспресса.

Советник поспешно закончил застегивать пальто, воротник наставил торчком, натянул на уши лисью шапку.

— Вы уж простите. Когда бы вы не покинули поезд, в течение всего этого дня, пока мы не прибудем в Иркутск — я буду вас сопровождать.

— Ах! — Замигало, когда снежинки сцепили ресницы. — И что на это княгиня?

— Их Светлости…

— Поссорились.

— Вечером, перед танцами…

— По моей причине.

— Не желая того…

— Вы проговорились князю. Он поверил в то, что…

— Теперь они не…

— Не разговаривают друг с другом.

Так чьим же человеком, в конце концов, является Захарий Феофилович Дусин? Присматривалось к нему сквозь кружащую белизну. Тот стоял, сунув руки в карманы пальто, с гордо поднятым подбородком, змеиный взгляд прожигал метель.

— И вы уже полностью лишились ваших мартыновских или там ледняцких страхов?

— Его Светлость приказал, Дусин пошел. Ее Светлость приказала, Дусин тоже пошел. Так что не спрашивайте, чего боится Дусин.

Я-оно откашлялось.

— Но, возможно, сейчас это и ложь, может, именно сейчас именно княгиня вам приказала — пойти за мной, сунуть мне нож в почку, как только отвернусь спиной к ангелу-хранителю.

— Я не лгу!

Лгал? (Теперь глянуть, как прокурор Разбесов!) Не лгал.

Отправилось к вагону Теслы. Дусин в двух шагах сзади.

Открыл Фогель. Шарфом он прикрывал рот от мороза, вторую руку подал, помогая подняться. Он хотел помочь и Дусину, но я-оно отрицательно покачало головой. — Подождите снаружи! — Седой охранник поглядел странно и задвинул дверь перед носом советника. Потом снова насадил на нос очки, протерев перед тем их платком.

Я-оно разглядывалось по вагону.

— Доктор Тесла есть?

Фогель указал за одеяла, развешенные поперек вагона, от корпуса самого большого агрегата до кучи жестяных ящиков. Тяжелую ткань отвернуло тростью. Это было что-то вроде предбанника, придуманного, чтобы задержать тепло в самой дальней части вагона, где находились постели охранников, самовар, а теперь еще и массивная чугунная печка, дымоходная труба которой выходила из вагона через верхнее окошко, уплотненное просмоленными тряпками. Доски пола толстым слоем покрывали старые сенники, дырявые шкуры, мешки с тряпками; по всему этому шло словно по болотистому торфянику. На табурете у печки в расстегнутой черной шубе и в котелке сидел Никола Тесла; сгорбившись, он что-то записывал в оправленной в кожу книжке. На лежанке, под одеялами и засаленным полушубком похрипывал Олег. А над фыркающим самоваром склонилась mademoiselle Филипов, именно она первая схватилась с приветствием.

Правда, взглянув вблизи, она надула губки и заломала руки.

— Mister Бенедикт, да на кого же вы похожи, вам же следует лежать, видно, с вами не так хорошо, как говорил доктор Конешин, а еще эти танцы, вам не следовало бы, ну вот, вы же еще хромаете, и что же вы с собой делаете?

Поцеловало ее теплую ручку.

— Они нас понимают? — спросило я-оно по-французски.

— Кто?

— Наши канцелярские рыцари.

— Нет. Не знают…

— Но могут понять, то, что наиболее главное, — отозвался Тесла, поднимая глаза от записной книжки. — Если то, что рассказывают про Страну Лютов, является правдой.

Хромая, подобралось к нему, подхватило изобретателя под руку; гладкий мех шубы выскальзывал из пальцев в перчатке.

— Помните наш разговор? — шепнуло я-оно. — Возле таежного костра.

— Да, — он глянул сверху, втягивая сухие щеки. — Вам не нужно спрашивать.

— Хорошо. Насос Котарбиньского — Фессар повредил машину, я сам видел.

— Насос… Ах, этот. — Он бросил взгляд на мадемуазель Кристину. — Я еще вчера отремонтировал. — Тесла поднялся, щелкнул пальцами, обтянутыми белой тканью. — Уже подаю.

Мы перенесли его из передней части вагона, поставили на ящик возле самовара. Серб сбросил с него мешок.

— Меня и раньше интересовало, — буркнуло, стяговая перчатки, в то время как доктор Тесла подключал к аппарату черные кабели и впрыскивал между движущимися металлическими штуками теплую смазку. — Что конкретно приводит эту штуку в действие, не вижу каких-либо…

— Думать, думать, молодой человек! Когда я кручу ручкой и механическую силу превращаю в тьмечь, то в обратную сторону…

— Понятно, энергия из теслектрических аккумуляторов. Интересно, это более производительно по сравнению с паровыми и нефтяными машинами?

Изобретатель пожал плечами.

— Ведь это только прототипы, один раз считаю так, другой раз — эдак, посмотрим. Ну да, более производительные. Ладно, пожалуйста.

Голой ладонью схватило зимназовый ствол, Никола Тесла нажал на курок.

…на мадемуазель Филипов, которая приглядывалась нисколько не с испугом, не с гневом и упреком на светлом личике, которое мороз украсил конфетным румянцем, но с какой-то нездоровой интенсивностью, с каким-то ироничным удовлетворением, немигающими, прищуренными тазами. При этом она постукивала каблуком по ящику и дула в свои вязанные крючком рукавички. Не может такого быть, вот сейчас взорвется она возмущением, горькими упреками, затем, надувшись, убежит. Нет, не так: бросится, стиснув кулачки, на Николу, на машину, вырвет провода, растопчет. Нет-нет, иначе: сама схватится за зимназовый провод, встанет перед Теслой, пускай тут же откачает из нее тьмечь, пускай стреляет! Или еще не так: девушка сломается, вся ее ирония из нее испарится, и она разрыдается, топая ногами в детской неудовлетворенности в мешки и тряпки. Нет, не так, иначе:

Она вынула из кармана платочек.

— Приведите себя в порядок.

— Merci bien [202].

Оттерло подбородок, на котором собралась слюна, что вытекла из неосознанно раскрытого рта.

— Остаешься? — спросила Кристина у Теслы.

Тот не ответил, наклонившись со сморщенными бровями над насосом, который в это время начал странно покашливать и посвистывать; серб только поднял руку. Mademoiselle Филипов поняла.

— Ладно… господин Бенедикт, в таком случае…

— Прошу меня извинить…

— За что же вы извиняетесь?

Она застегнула пальто, поправила накидку и, приказав Фогелю проследить за самоваром, вышла; тут же заскрежетала отодвигаемая дверь.

— Чего она хотела? — ничего не понимая, спросило я-оно. Где перчатки? Левый карман, правый; обнаружило их всунутые за цепь агрегата. Как же без боли натянуть их на не подчиняющиеся, разбитые пальцы? Никак не удается. — Уй… Опасалась, что снова приключится какое-нибудь несчастье, но теперь…?

— Я разговаривал с ней ночью, — тихо ответил Тесла, все еще по-французски, не поворачиваясь. Фогель забренчал крышкой чайника, Олег протяжно застонал во сне. Серб глянул на охранников. — Она слишком много выпила, мы сидели долго, в конце концов, я все ей рассказал.

— То есть…?

— Все, мой недогадливый приятель, весь ваш незрелый план.

— Мой — что?

— Да идите уже!

Вздохнуло по глубже, раз, другой. Ботинки погружались в грязном матраце из соломы и опилок; поезд стоял, тем не менее, весь товарный вагон раскачивался в стороны под нестойкими ногами. Вышло за затянутый одеялами предбанник и только потом вспомнило про трость; повернуло обратно. Доктор Тесла даже и не глянул; он уже отключил трансформатор и теперь подключал к извлеченным наверх тунгетитовым внутренностям машины какой-то измерительный прибор, изготовленный из термометра и стеклянной колбы, поросшей губчатой дрянью.