В третью стражу (СИ)

— Извини, Танюша, — сказал Федорчук. — Но лучше так, чем иначе.

— Спасибо, Витя. — Улыбнулась она, и Федорчук выстрелил в ее красивое лицо, а в дверь уже ломились, но в обойме, слава богу, еще семь патронов. И семь пуль: шесть в дверь, седьмая — себе под челюсть…

А камера… тюрьма… Все это исчезло вдруг, и Степана перенесло на плоскую крышу двухэтажного каменного дома под палящие лучи полуденного средиземноморского солнца. Италия? Палестина? Нет, скорее, Испания… Во внутреннем дворике чадит вонючим выхлопом маленький грузовичок, в кузове среди выкрашенных в зелёный цвет деревянных ящиков, — мужчина в синем рабочем комбинезоне и с полотняной кепкой на голове сосредоточенно зачищает и скручивает какие-то провода. Закончил, вытер вспотевший лоб снятой кепкой и повернулся к Матвееву, словно хотел чтобы Степан увидел его лицо и узнал.

Витька…

Наголо бритый, осунувшееся загорелое лицо, и вид смертельно уставшего человека.

Загнанный волк… опасен вдвойне.

Мгновение выпало из восприятия, и вот уже грузовик стоит на большой площади у тротуара. Фронтон католического собора, помпезное, но обветшалое здание какого-то присутствия, и множество возбужденных солдат, окружает машину. Федорчук в кабине. Сидит за рулем и смотрит как сквозь толпу пробираются к нему несколько офицеров. Испанцы… немец…

— Господин Лежен! — Кричит немец. — Вылезайте!

И накатывает, наваливается странная, нереальная тишина. Да нет, какая же тишина, если Матвеев слышит звук работающего мотора и воронье карканье? И… И в этой сюрреалистической тишине раздался веселый голос Витьки: «Ну что, пидоры, полетаем?» И два толстых провода с оголенными концами в его руках находят друг друга. И огненный шар разносит в стороны обломки грузовика и кусочки человеческой плоти. И падают, падают солдаты скошенные кусками металла и дерева… И… Стоны раненых, крики уцелевших и кровь на камнях брусчатки. И… И все. Занавес. Финита ля комедия…

Взрыва Степан уже не услышал. Его вышибло из остановившегося мгновения и забросило куда-то совсем в другое место: просторный подвал, пол и стены отделаны кафелем, из-под потолка свисают массивные кованые крюки,- такие на бойне удерживают говяжьи и свиные туши. В двух шагах от стены — низкая скамейка точно под крюком, с которого свисает петля-удавка из тонкой проволоки. Два человека в чёрной форме, с двойными серебряными молниями в петлицах, подводят к скамейке третьего, — в гражданской одежде, со связанными за спиной руками и мешком на голове. Вздёрнув под руки, ставят смертника на скамейку, ловко накидывают на шею петлю и…

Я или Олег? Из-под мешка, на разорванный ворот белой рубашки, и дальше на грудь, стекает тонкая струйка крови. Тело, чуть покачавшись, расстается с головой и, практически без паузы, с грузным шлепком падает на кафельный пол, голова, подскакивая и разбрасывая кровавые брызги, откатывается к стене.

Кто был повешен, Матвеев понял не сразу, пропустив за судорожными размышлениями последнее перемещение. Вокруг Степана лениво колыхалась вода, сдерживаемая лишь стенками большой ванны. Жутко хочется закрыть глаза, но взгляд прикован к раскрытой — слегка потускневшей стали — опасной бритве фирмы «Вилкинсон», что лежит на туалетном столике. Вода постепенно окрашивается багровым, веки набухают свинцом, а в дверь уже настойчиво стучат. На полу перед раковиной дотлевает кучка бумаг. Ветер, врывающийся в распахнутое окно, сдувает пепел с краев импровизированного костра, поднимает в воздух, кружит, разносит по ванной комнате. Дверь в гостиничный номер ломают.

Ничего, — думает Матвеев, закрывая глаза, — вроде бы успеваю. Жаль, что нет пистолета… и кинжала нет, а прыгать в окно, — неизвестно как получится… Успеваю?

Значит, там, в подвале был Олег. А показалось, что это был его конец, ведь про Олега он, кажется, знал, что тот успел застрелиться. Или не успел? А кто тогда — в лёт, как утка, — получил пулю в спину, перепрыгивая с одного дома на другой на Рю де ла Редженс в Брюсселе? Нет ответа. Но вот же, гостиничный номер — где? — и ванна, с горячей водой, уже совершенно красной от крови из вскрытых вен, и он, Степан Матвеев собственной персоной, прислушивается сквозь шум в висках к тому, как ломают дальнюю дверь.

Успевает?

Да, он все-таки успевает, им ещё возиться и возиться. Дверей три и каждая завалена так, что без тарана не возьмёшь…

Жаль, что всё получилось именно так, — взгляд снова упирается в бритву…

Как же он мог забыть? Бритвой по горлу, куда как надежнее! Забыл… Но не страшно: уж на это-то простое действие у него точно хватит и сил и времени.

Жаль, что все получилось именно так…

Был ли этот сон вещим? Возможно. Но даже если и нет, что с того? Воспоминание о нем, как о реально прожитой жизни, сидело в плоти души, словно заноза или, вернее, не извлеченная вовремя пуля. Сидело, «гноилось», причиняя страдание, порождая горькую тоску, и не было забвения, вот в чем дело.

Может быть, об этом стоило поговорить с Олегом. Это ведь его профиль, но тогда пришлось бы, вероятно, рассказывать обо всем. Однако именного этого Степан делать и не хотел. Зачем? Вполне возможно, Цыц и сам видел такие сны. Да и неправильно — по внутреннему ощущению неправильно — было бы забывать то, что показало ему в ту ночь то ли провидение, то ли измученное недоговоренностями подсознание, то ли свойственный ему, как ученому, здравый смысл, помноженный на знания и логику. А вывод на самом деле был прост до ужаса. Взявшись за то, за что они дружно взялись здесь и сейчас, другого исхода трудно было бы ожидать. Так что, возможно, это был и вещий сон, а, может быть, всего лишь своевременное предупреждение, что жизнь не компьютерная игра и не авантюрный роман. В ней, в жизни, разведчики и подпольщики чаще умирают и в большинстве случаев умирают некрасиво. И значит, вопрос лишь в цене. Стоит ли игра свеч?

«Стоит», — решил Степан, закуривая.

Если вспомнить, это ведь именно он был «адвокатом дьявола» на памятной трехсторонней встрече в Амстердаме.

Три человека не в силах повернуть колесо истории вспять. — Сказал он тогда Олегу. — Ты ведь это собрался сделать, не так ли? Так вот, мы его даже притормозить вряд ли сможем, не то, что остановить.

Так он тогда сказал, потому что так и думал. Однако теперь — и полугода не прошло — все представлялось совсем по-другому. Вот, казалось бы, случайное действие — убийство Генлейна, а какие, черт возьми, последствия! И ведь Олег клянется и божится, что никаких «многоходовок» у него тогда в голове и в помине не было. Генлейн всплыл в памяти почти случайно притом, что Ицкович толком не знал даже, кто он такой этот чешский учитель физкультуры и на кого на самом деле ставит в своей борьбе за равноправие немцев. Советская школа, как известно, самая лучшая в мире, и там им всем рассказали, что Генлейн фашист. А ставил этот фашист, как оказалось, отнюдь не на Гитлера. Он был, разумеется, немецкий националист, но не нацист в духе германской НСДАП и ориентировался скорее на Австрию и, как ни странно, на Англию, с разведкой которой был связан. Но все это знал Степан и знал не тогда, а теперь. А вот тогда, когда полупьяный от «эффекта попаданчества» Ицкович ехал в Прагу, единственное, что было известно наверняка, так это то, что у лидера партии судетских немцев в 1936 году нет еще — просто не может быть — серьезной охраны. Эта-то «малость» и решила дело, и, гляди-ка, куда она их теперь привела!

Во-первых, судетский кризис случился на два года раньше «намеченного» и в совсем иной политической обстановке, осложненной к тому же еще одним политическим убийством — на этот раз маршала Тухачевского в Париже. И Мюнхена нет, и пока не предвидится, и Франция настроена весьма воинственно, если не сказать, агрессивно и явно антинемецки. И не только Франция. Теперь после крови — и, надо сказать, большой крови, — пролитой в Судетах, сдаваться на милость победителя, буде ими окажутся немцы, чехам, никак не с руки. И, кажется, в Праге кое-кто это уже твердо осознал и выводы, однозначные, из этого осознания сделал. Бенеш [328] — демократ хренов — договорился с националистом Гайдой [329], возвратив того уже в апреле на действительную службу и, что характерно, в той же должности, с какой генерала убрали десять лет назад, обвинив — вот юмор-то где! — в шпионаже в пользу СССР. И вот, теперь уже заместитель начальника чешского генерального штаба, генерал Гайда, — «пробивает» в парламенте «новый план вооружений» и откровенно готовит страну к войне на два фронта: против Австрии и Германии, имея при этом за спиной опасную до крайности и ничего не забывшую Польшу [330]. Но и в самой Германии не все так гладко, как случилось в известной истории. О том, что немецкий генералитет был на самом деле отнюдь не в восторге от резких «телодвижений» своего фюрера им — то есть, Степану и остальным — Ольга рассказала еще в Арденнах. Однако в реальной истории армия быстренько заткнулась, стоило Адольфу «переиграть» Антанту в вопросе о ремилитаризации Рейнской области. И вот теперь, когда Гитлер получил такой афронт, положение в Германии безоблачным уже отнюдь не выглядело. И в Судетах пощечина, и в Рейнской области au creux de l'estomac [331]. Впрочем, обольщаться не стоило. Оппозиция в Германии еще по-настоящему не созрела, да и не успеет созреть, если ей, разумеется, не помочь. Уже в начале мая появились первые признаки того, что Англия продавит все-таки возвращение Рейнской области Германии. Не совсем так, как хотел Гитлер, но в качестве компенсации за «умиротворение» Судет. Так что свой политический козырь Гитлер все-таки получит, и с этим, к сожалению, ничего уже не поделаешь. И все-таки, все-таки… Два, казалось бы, случайных «теракта», а на выходе совсем другая история, а на носу еще и Испания, и другие задумки в запасе имеются. Так что, выходит, все не зря.