Вся трилогия "Железный ветер" одним томом

— Весьма внимательно. Я помню школьный курс экономики и понимаю, о чем вы говорите. Но пока не вижу связи с толпой садистов, которые вломились к нам в прошлом году.

— А связь самая прямая, — Радюкин не выдержал и встал. В тесной лаборатории можно было сделать лишь два шага в одну сторону и обратно, но даже эта имитация ходьбы помогала собраться с мыслями. — Теперь представьте, что война закончилась. Все враги либо побеждены, либо сдались, либо не представляют интереса в силу слабости и бесполезности. Что дальше?

— Интересный вопрос… — Крамневский вновь энергично потер затылок. — Кажется, я краешком ума понимаю, но все равно суть ускользает. Поясните.

— Война закончилась. Точнее, больше нет врагов, которых можно побеждать и грабить. Но общество и экономика, нацеленные на непрерывную агрессивную экспансию — остались. Под ружьем миллионы людей, которые не умеют ничего, кроме как воевать. При этом год за годом пропаганда вбивала им в голову, что именно такое занятие наиболее достойно и почетно. Миллионы человеко-лет и огромные ресурсы вложены в военное производство, обогащая фабрикантов и промышленников. Сформировалась целая каста военных руководителей, настоящих Dux Bellorum, «военных вождей», которые считают себя солью земли. Для них война — не бедствие, а живительный источник, из которого черпаются слава, богатство, сознание собственной исключительности. Власть, наконец. Что теперь с ними всеми делать?

Да-а-а, — протянул Крамневский. Нельзя сказать, что доктор наук раскрывал какие-то сокрытые истины, все сказанное Радюкиным было вполне логично, убедительно, опиралось на уже достаточно солидный массив информации, полученной группой радиоперехвата. Но командир «Пионера» неожиданно поймал себя на мысли, что ему не хочется думать над этим. Совершенно не хочется. Слишком мрачные глубины открывались на этом пути, слишком страшно и обыденно все складывалось. Илион вдруг подумал о том, что придумав для себя образ Харона, перевозящего в своей ладье весь мир, он остановился на красивой, образной метафоре, не стараясь наполнить ее по-настоящему реальным содержанием и представлением.

— Если бы у них была какая-то иная политико-экономическая формация, возможно имело бы смысл попытаться как-то стравить пар, провести постепенную, пусть и болезненную перестройку, — развивал дальше свою концепцию Радюкин. — Снять с баланса огромную армию, реструктурировать военную промышленность. Но не для такого общества, которое помешано на идеях собственной исключительности, вседозволенности и сладости грабежа. «Война окончена! Всем спасибо, все свободны! Поздравляю, господа, военные заказы отменяются, теперь вы будет производить не броневики с двойной наценкой, а трактора, с нормой прибыли в десять процентов. Поздравляю, господа рабочие, ваши места сокращаются, родине больше не нужны горы оружия, и еще десять миллионов человек готовы пополнить ряды безработных. Поздравляю, господа военные, несколько миллионов человек возвращаются из армии в мирную жизнь и производство, нам больше не нужно столько офицеров, вам придется переквалифицироваться! Да и генеральская каста тоже больше не нужна, разве что полицейские силы и небольшой армейский костяк для поддержания порядка». Кто выдвинет такую идею? И сколько он после этого продержится у власти? У нас, после Мировой войны, все это было, хоть и в десятки раз меньше. И у нас были великие экономисты, способные указать путь от пропасти, и великие государственные деятели, готовые повернуть на этот путь. У них ничего этого нет. Вы когда-нибудь видели, во что превращается за полгода спортсмен, бросивший тренировки слишком резко?

— Нет, это как-то слишком… глупо. Это путь в пропасть!

Доктор указал на ту самую катушку, от которой его морозило до сих пор.

— Трехчасовая массовая казнь в прямом радиоэфире с использованием высокотехнологического пыточного арсенала… Думаете, их можно мерить нашими мерками морали и мотивации? Мы смогли решить принципиальную проблему перепроизводства капитала уходом в Мировой океан и полной перестройкой экономической модели империализма. Теоретически можно было бы попробовать другой полюс — национализацию капитала, государственное планирование и принудительное распределение, такая система сработала в одном далеком месте. Но для них эти пути закрыты. Зато открылся иной. Наш мир — идеальный полигон, куда можно сбрасывать армии, технику и сумасшедших милитаристов. И главное — если дела пойдут скверно, всегда можно отступить, наглухо закрыв дверцу.

— Дико… Дико! — не выдержал Крамневский. — Переносить войну в другой мир, в другое измерение! Только для того, чтобы все продолжалось по-старому?

— Да, бредово и дико. Использовать революционную технологию или уникальный природный процесс таким способом — это даже не забивание гвоздей микроскопом. Это прикуривание от городского пожара. Для вас, для меня, для нашего общества, наших ценностей. Но не для них, — Радюкин остановился и присел на свободный краешек стола и испытующе спросил. — Какая эмоция сейчас у вас сильнее — кажущаяся абсурдность предположения? Или вам противна сама мысль, что злодеи не выскочили прямиком из геенны, а решают затяжные экономические проблемы посильными методами?

Крамневский долго молчал. Радюкин решил, что достаточно размялся и вернулся обратно за стол. Судя по часам, скоро должна начаться очередная радиопередача развлекательного толка. Слушать их было очень тяжело, но эти тяжеловесные, фантастически убогие по содержанию постановки оказались весьма полезны с точки зрения социального диагноза миру «детей Астера». Болезни, проблемы и чаяния общества неизбежно отражаются в его культуре и развлечениях. Егор Владимирович взял наушники и вопросительно взглянул на командира. Крамневский молча встал и, не оборачиваясь, вышел. Похоже, он был не рад своему решению заглянуть к доктору за неформальной беседой. Радюкин грустно проводил его взглядом и щелкнул переключателем. Сквозь треск помех он услышал уже знакомый голос.

— … Тем неожиданнее оказался облик того, кто последним сошел из кабины локомотива на землю; на фоне сброда благородство, излучаемое им, прямо-таки ошарашивало: высокий, атлетического сложения представитель человеческой расы в расцвете сил. Волосы цвета соломы, безупречно белая кожа, голубые сияющие глаза. Мускулатура, конституция, внешность — все в нем было гармонично и совершенно. Каждый квадратный дюйм обличал в нем носителя чистой и беспримесной крови…

Глава 16

Былое.

— Рядовой от науки Пропп, вы явно рождаетесь заново!

Франц улыбнулся краешками губ. Когда профессор пытался шутить, остроты получались крайне неудачными, но при этом развлекали именно своей тяжеловесностью.

Хотя… Следовало признать, что сейчас в словах Айнштайна скрывалось зерно истины. Франц не питал иллюзий относительно своих талантов в области высокой науки, но годы работы бок о бок с профессором превратили заурядного лаборанта в весьма опытного инженера и технолога. Практика работы по принципу «это должно действовать как-то так, но я занят другим, так что займитесь» иногда творит чудеса.

— Замечательно, — Айнштайн отступил на шаг от высокой угловатой колонны составленной из множества черных прямоугольных ящиков, опутанных проводами как дерево лианами. — Да, то, что нужно. Вакуумные колбы готовы?

— Нового образца, с уменьшенной толщиной стенок, — с легкой ноткой самодовольства отозвался Пропп. — Привезут завтра. Вместе с новыми костюмами, они огнеупорные.

— Хорошо!

Айнштайн обошел вокруг «фазовой зоны» метрового радиуса, огражденной невысоким — по колено — барьером из белых веревочек, натянутых между проволочными стойками. Обернулся к помощнику и неожиданно подмигнул ему с залихватским видом.

— А ведь получается, дружище, получается! Тот стакан воды оказался судьбоносен, он достоин того, чтобы быть вписанным в историю науки.

— Не сомневаюсь, — искренне согласился Франц.

— Что же, с этим вопросом мы, можно сказать, решили… — профессор на глазах поскучнел и осунулся, словно цветок над газовой горелкой. — Но что делать с откатом, я даже не представляю…