Владивосток - Порт-Артур

   Но одно дело надеяться, при поддержке "Авроры" догнать и торпедировать тяжело поврежденную "Адзуму". Столкновение же с абсолютно исправным броненосным крейсером, с полными угольными ямами и погребами боезапаса - это смерть и для одинокой "Лены", и для "Авроры", если та попробует вмешаться. Именно поэтому он, в своей последней радиограмме, намекнул Засухину, что "Аврора" должна идти топить транспортники. Приказывать старшему по должности он не мог, но оставалось надеяться, что намек поймут. Тогда гибель его корабля хоть не будет напрасной.

   Первый пристрелочный залп японцев лег недолетом в милю, дистанция была запредельна даже для восьмидюймовок. Пока. Но с каждым часом японец приближался на 10 - 15 кабельтовых, и через час снаряды начнут долетать. А через три - придется или взрывать погреба, или идти в последнюю торпедную атаку. Что тоже закончится гарантированной гибелью "Лены".

   - Трехтрубный корабль на горизонте на зюйд-вест! - донесся с марса крик сигнальщика.

   Мгновенно перебежав на левое крыло мостика Рейн стал, тихо матеря клубы дыма мешающие наблюдению, вглядываться в горизонт. Так, и кто трехтрубный мог к нам сюда еще пожаловать? Идет контрокурсом, флаг отсюда не разглядеть, сигнальный из-за нашего дыма даже дым на горизонте прошляпил, только корабль и заметил, не иначе о последней в своей жизни винной порции замечтался, шельмец... Англичанин? Вряд-ли... Или японец, может быть они наш опыт парной охоты переняли? Или...

   - Радиограмма с "Авроры"! - влетел на мостик посыльный из радиорубки.

   "Лене" идти Владивосток. Без фокусов. Быть во Владивостоке не позднее 18 сентября.

   "Похоже, что Засухин не просто просчитался с курсом, а сознательно мелькнул на горизонте, демонстративно направляясь в сторону вражеских транспортов", - понял Рейн. Но вот что он никак не мог взять в толк, так это зачем командир "Авроры" сознательно пошел на практически верную гибель своего корабля, ради спасения его, гораздо менее ценного, "не настоящего" крейсера?

   Он не знал, что в приватной беседе перед выходом в море Рудев строго настрого наказал Засухину, что оба корабля должны вернуться к 18 сентября. Причем "Лена", "с ее бездонными угольными ямами и высокой скоростью, фактически единственный наш эскадренный угольщик", вернуться, в случае чего, должна даже ценой гибели "Авроры". По планам штаба эскадры после возвращения из крейсерства "Рион" (бывший "Смоленск") будет вновь забит снарядами для Артурской эскадры, и бункероваться с него никак не получится. А без быстрого угольщика - "может сорваться предстоящая нам операция, способная изменить ход всей войны" ибо - "если что-то пойдет не так, как планируется - "Лена" наш последний шанс на обратный путь".

   Хотя Руднев и употребил слова о гибели "Авроры" скорее в качестве красивой метафоры, Засухин их принял всерьез. Он, "сложив два и два", понимал, что речь, скорее всего, идет о подготовке прорыва идущей с Балтики Второй Эскадры. Хотя, на первый взгляд, с учетом выхода балтийцев от Либавы, запланированного на вторую половину августа, что-то контр-адмирал Руднев слишком торопится. В отличие от Руднева Засухин не знал, что на "заднем дворе" Японии уже расположился как у себя дома вице-адмирал Безобразов, но в связи с абсолютной секретностью предстоящего ему дела, об этом имели информацию лишь два человека во Владивостоке - Руднев и его начальник штаба...  

   На высоком, по-лайнерски просторном мостике "Лены", как будто в последний час погони за Голубой лентой несущейся на северо-восток с заклепанными клапанами, которые, по уму, еще минут десять назад нужно было бы приказать начать аккуратно разблокировать, стоял абсолютно потерянный человек. Рейн уже приготовился к неминуемой смерти, и теперь, когда во вселенской лотерее ему, по его мнению абсолютно незаслуженно, выпал билет "жизнь", он просто не знал, что с ним делать...

   Он уже мысленно умер вместе со своим кораблем и командой. Он уже просчитал вариант уклонения от огня, имитации потери управления, что давало тень шанса на сближение с противником на милю, полторы. При условии, что японцы увлекутся, а для этого надо было заставить их погоняться за ним подольше. В голове он уже пошел в последнюю атаку. Он уже знал, как погиб, в попытке достать неуязвимого для его артиллерии японца торпедами, его крейсер. Он уже знал, как умер он сам, проверив для верности барабан револьвера, на всякий случай...

   И теперь, тупо глядя в корму исчезающему за горизонтом "Идзумо", он просто стоял столбом... На то, чтобы заставить себя снова жить, теперь, мысленно уже преступив последнюю черту, требовалось немного времени, неимоверное душевное усилие или внешнее воздействие.

   - Ну что, Николай Готлибович, на этот раз пронесло? Прикажете рассчитать курс на Владивосток? - вывел командира из двадцатиминутного состояния "берсерк молча стравливает пары" осторожный вопрос штурмана, лейтенанта Никольского.

   - Владивосток!? И вы, правда, решили, что заглянув за край и поставив на последний кон себя, вас всех - мой экипаж и корабль - я вдруг начну выполнять приказы о выходе из боя? Когда аврорцы пошли умирать за нас!? - процедил сквозь зубы оживающий Рейн, - ну уж нет уж! Менять жизненные привычки, это не по мне... Да и Александр Васильевич не одобрит... Лево на борт! Разворот на 16 румбов!

   - Есть, 16 румбов! Но... простите, а Александр Васильевич, это...

   - Это, лейтенант, - Суворов. Александр Васильевич Суворов, генералиссимус российский. "Сам погибай, а товарища выручай!" - помните? Или мы из другого теста сделаны что ли, не из того, что Засухин с аврорцами?

   Как и предполагал Засухин, "Идзумо", заметив "Аврору", направляющуюся в сторону транспортников со столь драгоценным для Японии грузом, немедленно лег бортом на воду на циркуляции. Так как скорость при этом Идзичи приказал не сбавлять, не предупрежденные о повороте матросы в низах корабля попадали с ног. Спустя пару минут, выпалив на удачу или просто для острастки в сторону "Лены" пару фугасов из кормовой башни, японец понесся на спасение охраняемого конвоя в обратном направлении. Радист "Идзумо" истошно пытался что-то передать на оставшийся при транспортах авизо "Чихайя". Тот тоже был в охранении транспортов, и теперь должен был приказать им немедленно рассыпаться по морю, в ожидании подхода русского крейсера.

   Но, увы, на "Авроре" вчерашний телеграфист Брылькин имел на этот счет свое мнение. Не успел еще молодой японский кондуктор отстучать позывные своего крейсера и имя адресата, как старый телеграфист определил, что передача ведется чужим шифром и со станции типа Телефункен, используемой на японском флоте. Он нимало не стал заморочиваться такими мелочами, как доклад командиру и просьба разрешить ему помешать передаче вражеского сообщения. Он просто намертво забил эфир мешаниной точек и тире, содержание которой потом стеснялись привести и мемуарах и в официальных документах, скромно, но неверно ссылаясь на них как на "бессмысленный набор знаков". Правда, посыльный матрос на мостик все же был им отправлен, но только для того, чтобы "проинформировать командира о том, что японцы что-то там пытались передавать, но телеграмма наверняка не дошла".

   В результате, когда "Чихайя" с "Авророй" сблизились и опознали, наконец, друг друга, это стало сюрпризом для обоих. На "Авроре" ждали встретить у конвоя миноносец, за который сигнальщик на "Лене" принял низкобортное авизо. На "Чихайе" же ожидали в самом худшем случае встретить "Лену", непонятно как обогнувшую "Идзумо", и решившую перед смертью дотянуться таки до купцов.