Малой кровью, могучим ударом!

Румыния. Ботошани. 15 июля 1941 года

Курт Векслер, механик-водитель, вынырнул из-под своего танка Т-III. Подожди, папаша, сейчас поменяем тебе пружину, перетянем гусеницы и поедем давить большевиков.

крутилась в голове вчера придуманная шутником Вилли песенка. Уже полдень, пора бы обедать. Он окинул взглядом парк боевой техники танкового полка. Везде кипит работа. Торчат ноги из люков боевых машин, пылит бензозаправщик, сверкает молнией электросварка. Странный звук привлек внимание Курта. Вроде как дизельный экспресс Берлин – Ганновер, на котором он в прошлом году ездил в отпуск. Ух ты, какие-то новые танки, здорово. А почему на них красные звезды? В воздухе что-то прошелестело. У танка, стоящего рядом с КПП парка, башня вдруг подпрыгнула на пару метров вверх, медленно перевернулась в воздухе и упала, придавив собой небольшой забор. И лишь после этого до обомлевших военных донесся треск столкновения бронебойного снаряда с броней. Курт рванулся к казарме. Там оружие, там спасение. Несколько человек рванулись за ним. Но стена казармы вспухла, рассыпаясь по кирпичам, водопадом хлынула вниз, и прямо из казармы навстречу им выехал танк, на ходу разворачивая башню с пушкой чудовищной длины и калибра. Ударил выстрел. Снаряд ушел по направлению к танку Курта и, сделав огромную пробоину, громыхнул внутри. Разом хлопнули все люки, щелкая траками, сползла на землю гусеница, и внутри сразу же полыхнули 400 литров бензина. Безоружные танкисты бросились поперек движения русских танков в переулок, но по параллельной улице двигались уже несколько других танков, а за ними и бронемашины с пушками, калибром поболее, чем у танков Вермахта. Резко вспыхивали где-то за румынскими избами бочки с бензином, ухали пушки, коротко трещали очереди пулеметов. Восьмерых танкистов Вермахта, прошедших Польшу, Данию, Францию Югославию, пленил безусый солдат с автоматом, внешне похожим на финский «Суоми» и с непривычным для европейского уха названием «ППШ».

«Что ж, – подумал Курт, – я часто в последнее время мечтал отдохнуть в лесу. Правда, не думал, что с топором и в Сибири».

Берлин. Рейхсканцелярия. 15 июля 1941 года

Шмундт пристально смотрел на телефон без диска. Прямой телефон из Генштаба ОКБ. Замолчит, гад, или нет? Телефон молчать не желал, и генерал-адъютанту фюрера трубку пришлось снять.

– Говорит генерал-фельдмаршал Кейтель, герр Шмундт, соедините меня срочно с фюрером!

– Фюрер просил не беспокоить его до 13 часов, – ответил адъютант и положил трубку. Телефон в третий раз принялся разрывать тишину залитого утренним солнцем кабинета.

– Шмундт, черт возьми, русские ударили, срочно Гитлера, урод, к телефону! – проорал Кейтель, и Шмундту показалось, что из телефонной трубки летят слюни.

– Что известно? Докладывать по порядку, Браухич!

– Мой фюрер, связи со штабами нет. Известно, что в 4:15 утра местного времени нанесены бомбовые удары по расположению 11, 17 и 9-й армий. Бомбежке подверглись Данциг, Кенигсберг, Констанца, Галац, Бухарест и Плоешти в Румынии. По всей вероятности...

– Браухич, вы еврей? Это вы написали теорию вероятности... (прошло 27 минут)... А ведь я предупреждал, что не зря Сталин оттяпал Буковину, влез в Белостокский и Львовский выступы. Его ведь так манит наша румынская нефть. Кейтель, а где Гудериан?

– По последним сведениям, он вылетел из Софии через Югославию в Рейх, мой фюрер.

– А танки он болгарам оставил?

– Мой фюрер! – в зал заседаний, тяжело дыша, ввалился Йодль. – Русские танки проскочили Тарнув и подходят к Кракову.

– Как?! Геринг, – тихо сказал Гитлер, – всю бомбардировочную авиацию с севера генерал-губернаторства срочно перебазировать в Катовице. Предварительно узнайте, не дезинформация ли это противника, этот поход на Краков. Я помню, в двадцатых годах они уже на Краков ходили. Прибудет Гудериан, отправьте его воевать. И вы, Кейтель, займитесь, в конце концов, прояснением обстановки. Съездите, что ли, в Польшу. Йодль, вы подготовьте директиву, ну, с содержанием нанести контрудары там, разбомбить, что там еще, беспощадно и все такое. Пусть Кейтель по возвращении ее подпишет. Совещание закрывается, всех приглашаю на обед.

Черновцы. 16 июля 1941 года

Евгения Саламатова, стрелок-радист 1-й эскадрильи 2-го ближнебомбардировочного полка, гладила лаковую шкуру своего боевого товарища. Прощалась. Видно, генная память бесконечных поколений предков подсказывала ей слова, которые нужно сказать умирающему от смертельной раны другу. Тяжко раненному боевому коню. Убитому самолету. Какой длинный сегодня день, сколько всего было: и боевая работа, и поединок с фашистом, и поздравления от комполка. Вспоминать страшно. Утром взлетели с задачей – уничтожить в ближнем тылу противника подходящие со стороны Бистрицы румынские танки. Противника обнаружили быстро, сначала накрыли его ракетами. Женька засмеялась, вспомнив летную школу, где молодой лейтенант-инструктор травил байки, что какие-то ботаники-ученые пытаются приспособить ракеты РС-8 к шасси полноприводного грузовика. И куда же они стрелять собираются ими? За горизонт? Другое дело с самолета. Нажал на кнопку, и море огня внизу. Сам себе и наводчик, и корректировщик. Если промазали, можно повторить. На кнопку нажимала вообще-то Маруся, а задача стрелка-радиста – слушать эфир и следить за задней полусферой. После первого захода эскадрилья развернулась и на обратном пути от души полила пылающую технику фашистов пулеметным огнем. Уже загадывали, какой будет следующая цель, когда из облаков, с расстояния не более пятидесяти метров, выскочил тот шальной «лаптежник». Маруся даже не успела среагировать, а вражеский летчик, видно, с перепуга, долбанул почти в упор из всех видов оружия и прошел метрах, может быть, в двух над ними. Она и теперь видит, как в замедленном фильме, вращающиеся колеса с комьями налипшей глины, ломаный крест на желтом руле направления, клепаное брюхо, в котором медленно исчезают трассирующие пули из ее пулемета. Нехотя выпрыгивающие из окна гильзолриемника дымящиеся гильзы, которые, падая, раскатываются по полу кабины. Потом снова все задвигалось в обычном ритме, обрушился вой «Юнкерса», загрохотал пулемет, а Маруся, удерживаемая привязными ремнями, вдруг отпустила штурвал и свесила голову набок. Действия стрелка-радиста отработаны на многочасовых тренировках еще в летной школе. Турельную установку на стопор, штурвал на себя, от себя, доклад командиру эскадрильи.

– Девчата, мамочки, Марусю убило!

– Спокойно, Женя, мы тебя посадим, не паникуй! -это Рискова, комэск.

– У тебя пробоины в крыле, работай только рулем высоты и педалями, газ сбрось. Могу тебя поздравить, того гада ты сбила, мы видели парашют. А теперь садимся... Что?

– Ой, мамочки, у меня кусок обшивки с крыла сорвало, я сквозь крыло землю вижу.

– Посмотри, лонжерон целый?

– Я не вижу.

– Ладно, шасси не выпускать, садишься на брюхо, после касания дави ручку от себя изо всех сил, чтобы она тебя не нырнула в живот. Дальше просто, быстро отстегиваешься, вытаскивай Маруську и беги подальше от самолета. Все поняла?

– Да.

– С Богом, девочки.

Женька аккуратно, под присмотром десятка внимательных глаз, блинчиком развернула СУ-2 вдоль посадочной полосы, осторожно приподняла нос самолета и, убирая газ, коснулась земли. Винт рубанул землю, подбросив куски дерна и комья глины на крылья, согнулся, и самолет, словно сани, проскользни по траве еще метров сорок. Вот и все. Маруся в госпитале, тяжелое ранение живота, построение, благодарность и известие о том, что их родной, политый потом и кровью самолет восстановлению не подлежит. Очередь из трех пулеметов прошла по фюзеляжу и центроплану. Броня вокруг пилотских кабин спасла летчиц, лишь одна шальная пуля срикошетила от фонаря и тяжело ранила Марусю. И вот теперь Женька Саламатова, двадцатилетняя комсомолка, стоит и прощается с самолетом.