Бесконечное лето: Не чужие (СИ)

Быть может, это и есть мой звездный час?

— А что если в какой-нибудь выходной, если нас отпустят, выберемся в город? — я напряг оставшиеся извилины своего сбивчивого, паникующего мозга. — Танцев не обещаю, но можно будет просто посидеть, послушать музыку, вроде бы в «Интуристе» есть приличное кафе, можно туда…

Алиса наклонилась вперед, наши головы почти соприкасались. От ее дыхания у меня сразу запотели глаза и окна в кафе, она пахла ванилью, молоком и сладким сиропом. И еще, совсем капельку, каким-то легким алкоголем, вроде наливки. Но я в этом совсем ничего не понимал.

— Саш… ты правда думаешь, что это все серьезно?

— В каком смысле? — я ничего не думал, но знал точно, и сейчас бросал все войска в решающую отчаянную атаку. — Просто хочу пригласить…

Алиса хихикнула с каким-то восторженным, нездоровым весельем. Ее лицо было так близко, что глаз искажал перспективу, превращая изящный овал в ухмыляющуюся инопланетную маску.

— Ты в самом деле думаешь, что мы… что мы с тобой теперь типа пара? Можем ходить по кафешкам, слушать музычку, кушать мороженки? Нет, правда, не шутишь? Сашок… без обид, конечно, но где ты — и где я? На хрена, извини мой немецкий, ты мне сплющился, а, товарищ инвалид? Неужто думаешь, что я не найду кого получше?

В голове со свистом неслись упругие струи ледяного ветра. Они обладали почти алмазной твердостью и полосовали в безвольные жгуты съежившиеся чувства, надежды и намерения. Вот так. Ведь я… но она же… я был уверен…

Алиса щелкнула и повалила ногтем пустой бумажный стаканчик.

— Ладно, парниша, не бери в голову. Сложно тебе будет дальше, после того, как я тебя отшила — но тут уж ничем не могу помочь, придется как-то справляться. Чувства — дело такое: сегодня есть, а завтра нет. Так что вот завтра и увидимся, кавалер — может, уже и полегче будет. А нет, так и нет. — Она выскользнула из-за столика, в секунду обернулась в свою курточку, фальшиво насвистывая «Кавалергарда век недолог…» и выскользнула за дверь.

Музыкальный автомат поперхнулся очередным электронным куплетом и сменил пластинку. Полилась размеренная, ухмыляющаяся гитарная рифма — где же ты, сволочь, раньше-то была?

Time donʼt fool me no more

I throw my watch to the floor, itʼs gone crazy

Time donʼt do it again now Iʼm stressed and strained

Anger and pain in the subway train

Itʼs a timing tragedy, I think itʼs nine when the clock says ten

This girl wonʼt wait for the out of time, out of time man

Было очень больно. То есть больно было всегда — на то и инвалидность, плюс Алиса, уходя, еще и двинула мне стулом по ноге. Но то была обычная, традиционная боль, обитающая на задворках сознания и потому вроде бы даже не ощущаемая. А здесь — что-то будто бы оборвалось в груди, прямо по центру, горячее и живое, появившееся, когда я увидел эту девчонку со смешными хвостиками. Оборвалось и упало на грязный бетонный пол, и только тихонько, неразборчиво подвывало сейчас. Никогда больше… и ведь так было всегда, а ты зачем-то понадеялся и… выставил полным кретином… дурак, дурак…

«Ничем не могу помочь».

Я медленно оделся и вышел. Еще по-зимнему холодный ветер нагонял медленный желтый смог, в носу защипал знакомый горьковатый запах, высохшая и зашершавевшая душа роняла в пустоту редкие соленые слезы.

Грудь болела и болела.

…Восемнадцатая скоба оказалась коварной — она решила вывалиться из стены только когда я ухватился второй рукой, налег всей тяжестью, без прочной точки опоры. Тогда-то она и заскрипела и подалась из стены, и саданула между делом по носу, и, вырвавшись из рук, с невыносимым в этой пустой железной банке грохотом улетела вниз. Я успел схватиться за какую-то из предыдущих, зато очень качественно приложился о нее с размаху ребрами. Внутри что-то чувствительно хрустнуло, и стало очень больно дышать.

И тут я впервые дал слабину. Я вообще-то избегаю того, чтобы кричать — это несолидно и бесполезно. Но общий груз неприятностей и смертной тоски достиг того уровня, когда мне оказалось плевать на все доводы разума, так что я просто орал от боли, уткнувшись лицом в глухую темноту, отзывавшуюся слепым металлическим эхом — орал, пока не сорвал голос. Руки, сведенные судорогой, не разжимались, ноги висели в воздухе бессильными деревяшками — хуже, чем деревяшками, пудовыми гирями — воздух заходил в отравленные легкие маленькими жгучими глотками. В отзвуках моего хриплого, с присвистом, дыхания слышалось порой чье-то недоброжелательное хихиканье.

Нарушение нормального газообмена в легких, накопление в крови углекислоты — вспомнилось из зазубренного когда-то к сессии учебника; вот когда бы мне лишний кислород пригодился. Я как-то внезапно сообразил, что вот это — все, конец. Сломанные ребра, искалеченные навсегда ноги — а теперь вот еще и галлюцинации. Руки начинали подрагивать от напряжения, долго я так не провишу. Впрочем, всегда есть выход…

—…Извиняюсь, уважаемый, не подскажете, как отсюда в центр выбраться?

Занятый своими мыслями, я даже не сразу сообразил, что обращаются ко мне. А сообразив, помотал головой, выбираясь из давящих горьких мыслей и нахмурился:

— Смотря что понимать под центром. Если вам в старую часть, это в одну сторону ехать, если к площади Ленина — в противоположную. Какая улица интересует?

Рассмотреть собеседника отчего-то не получалось, на фоне застланного облаками неба его силуэт казался слишком контрастным, словно вырезанным из плотного картона. Видна была только потертая коричневая куртка из толстой кожи, плотные темные штаны, неновые высокие рабочие ботинки на рифленой подошве. Ветер бросался легкими темными волосами, черты лица были тонкими, непрочными, расплывающимися.

— Пожалуй, та, что ближе к воде, — силуэт приблизился. Странное дело, с чего я взял, что у парня черные волосы? На голове у него была шляпа, вроде той, что в фильмах Серджо Леоне носили ковбои, вроде Клинта Иствуда, только тулья, пожалуй, высоковата. Правый глаз прикрывала глухая кожаная нашлепка. Из десантников, что ли? Им такие вольности позволялись в последнее время.