Вся трилогия "Железный ветер" одним томом

— Я вызову полицию! — орал, уже не сдерживаясь, Дирлевангер, а Айнштайн как загипнотизированный смотрел на небольшую белую штуку, которой тряс сосед. — Господин профессор, ну что же это такое, неужели добропорядочный ветеран на пенсии не может спокойно выпить кружку пива!? Только налил, и вдруг треск, гром, молния как серпом, чуть пальцы не отхватило!

В руке он и в самом деле держал фарфоровую кружку, точнее, ее половину — неведомая сила рассекла сосуд наискось, от верхнего ободка до днища. Срез был ровным и гладким, как будто тесто, рассеченное тончайшей нитью.

— Дружище! — радостно ответил Айнштайн. — Мы только что решили одну из величайших проблем человечества. А вы беспокоитесь о кружке пива!

Франц Пропп в очередной раз вздохнул и пошел искать молоток. Похоже, на этот раз ремонт будет долгим…

Глава 13

Настоящее.

Второй день «Пионер» крался на глубине трехсот метров, раскинув на десятки миль незримое «ухо» акустического наблюдения. Невидимый и неслышимый, он скрывался под термоклином и каждые несколько часов сбавлял ход на один-два узла, все дальше углубляясь на территорию, контролируемую врагом. Обошел два минных поля, расположенных как будто «на отстань», без какой-то видимой системы и цели. Переждал на глубине целую стаю вражеских субмарин — три английских и одну «семерочную», которая шумела как десять нормальных лодок. Миновал несколько патрулей и отдельных эсминцев ПЛО.

Тяжелейшая многомесячная работа не прошла даром — субмарина действовала идеально. Скованный прочнейшей сталью карманный атомный ад исправно питал практически бесшумные движители. Вся аппаратура работала … пожалуй, обычное «с точностью часов» здесь неприменимо, электронная начинка подлодки была в миллионы раз сложнее любого, самого точного и сложного хронометра. Она просто работала, без сбоев и поломок. Пока все шло по плану, настолько четко и точно, что Шафран ходил мрачнее тучи, ожидая, когда судьба предъявит счет за щедро отмеренный излишек удачи. Но время шло, счет все откладывался, и механик дальше и дальше уходил в дебри черной меланхолии, стараясь, впрочем, не показывать ее коллегам и соседям.

По достаточно приблизительным расчетам до условной точки перехода еще около двадцати часов столь же тихого и аккуратного похода вслепую. Что будет дальше — оставалось лишь гадать. Разведка и гравиметрические наблюдения позволили установить точку перехода, но внешний вид, наличие каких-нибудь механизмов и как вообще происходит процесс переноса, узнать не удалось. Теоретически предполагалось, что оказавшись в непосредственной близи от очередного конвоя, возвращающегося «туда», лодка пройдет вместе с ним. Но никаких гарантий, разумеется, не было, и «Пионер» в самом прямом смысле слова уходил «в никуда», рассчитывая лишь на мастерство экипажа и огромную удачу.

Экипаж выполнял рядовые обязанности, хотя и в необычной обстановке. Группа радиоразведки в очередной раз проверяла свое сверхсложное хозяйство, от лебедок антенн до качества мембран в наушниках. А доктор наук Радюкин мучился вынужденным бездельем, помноженным на страх. Среди ночи научному консультанту смертельно захотелось чая, вернее сказать, ему захотелось что-нибудь сделать. Что угодно, лишь бы отвлечься, изгнать из сознания затаившийся… нет, не страх, ни в коем случае. Неудобство и глубоко засевшее чувство дискомфорта. Какое-то время он просто лежал в темноте, в тесной каморке, объединившей личную каюту, библиотеку и лабораторию. Радюкин размышлял над условностью понятий «день» и «ночь» внутри подводной лодки, неделями крадущейся на глубине и живущей циклами по восемь часов. Промучившись так минут двадцать, он включил свет и не без труда оделся, натыкаясь на многочисленные углы запирающихся шкафов и защитных кожухов тонкой аппаратуры. А затем пошел за чаем и новыми впечатлениями.

Чтобы уместить всю необходимую технику, «Пионер» пришлось достаточно серьезно перестроить. Дополнительные функциометры, средства радиоразведки, амортизаторы и «глушилки» ходовой части — все это требовало места. Поэтому даже при урезанном до абсолютного минимума экипаже и совмещении двух, а то и трех специальностей для каждого участника, места на субмарине категорически не хватало. И все же две крошечные каморки для душевного отдыха и чаепития остались. Человеку нужен угол, где он мог бы спокойно посидеть и отдохнуть душой. В свое время это были кают-компании для офицеров и рядового состава, достаточно вместительные. Но от офицерской откусил объем блок функциометров акустического поста, а от рядовой — удлиненный контейнер буксируемых антенн. Кроме того, учитывая специфику службы и отбор личного состава, разделение по классу тоже упразднили, так что в итоге получились просто «зеленая» и «желтая» комнаты отдыха, отличающиеся лишь цветовой гаммой.

До «желтой» было ближе, Егор рассчитывал на одиночество, но когда сдвинул вбок дверь на роликах, обнаружил, что уединения не получится. На пару мгновений он застыл у порога, раздумывая, не пойти ли в другое место, не будет ли это слишком невежливо.

— А, Егор Владимирович, — приветствовал его Крамневский, отворачиваясь от коробки телефонного аппарата, на которую смотрел так, будто там есть иллюминатор. — Проходите, будьте добры. Сон бежит?

— Бежит, — с некоторым усилием отозвался Радюкин, закрывая за собой дверь. — Как-то не спится, в ожидании…

«Желтой» маленькую кают-компанию назвали за веселенький лимонный цвет, в котором была выдержана вся обстановка — узкий стол и два дивана с высокими прямыми спинками, обтянутыми искусственной кожей. Ученый сел напротив моряка.

— Налить? — спросил Крамневский. Перед ним дымилась низкая широкая чашка, расписанная китайскими мотивами. Легким жестом Илион придвинул ближе небольшой термос со снятой крышкой. Стальной цилиндр исходил паром и травяным ароматом.

— Да, если не затруднит, — Радюкин достал из специальной ниши за прозрачной заслонкой металлическую чашку.

— Осторожно, горячее, — предупредил Илион, наливая бледно-желтый напиток. — Кипяток.

Радюкин осторожно пригубил.

— Мята? — спросил он.

— И мята тоже. Таежный травяной сбор.

Дальше они пили в молчании. Едва слышно гудели укрытые за переборками механизмы, если не знать, что за тонкими бортами скрывается пучина, можно представить себя в купе автопоезда.

— Вы ведь боитесь моря?

Вопрос застал ученого врасплох, Радюкин смутился, собирая беспорядочно разбегающиеся мысли. Крамневский с легкой улыбкой наблюдал за ним.

— Я прошел отбор, — осторожно сообщил, наконец, доктор наук. — Он был весьма придирчив и суров.

— Хороший, нейтральный ответ, — одобрительно качнул головой Крамневский. — К работе комиссии по оценке психологической устойчивости у меня нет претензий… Однако, — Илион отодвинул чашку и оперся локтями о крышку стола. — Речь о другом. Егор Владимирович, вы боитесь моря?

Радюкин испытующе посмотрел на собеседника. Тот чуть прищурился, не сводя взгляда с ученого, явно не собираясь закрывать вопрос. Чтобы выиграть немного времени, Егор отпил из чашки, стараясь понять смысл неожиданного любопытства капитана. Не собирается же тот высадить его посреди открытого моря, на вражеской территории?

— Господин капитан, предлагаю откровенность за откровенность, — произнес доктор наук. — Вы ответите на мой вопрос, а я отвечу на ваш.

— Хммм, — пробурчал Крамневский. — Во-первых, мы на военном судне, здесь «командир», а «капитаны» — это в торговом флоте и на вспомогательных судах.

— Виноват, — склонил голову Радюкин. — Со времен университета путаю. У каждого свои недостатки.

— Бывает, — согласился капитан-командир. — Во-вторых… Вы уводите разговор в сторону. Но будь по-вашему. Давайте свой вопрос.

— Почему вас прозвали «Илион-Топор»? Я неоднократно слышал, но никто не мог объяснить, откуда пошло.

— Еще бы, — искренне развеселился командир, подливая себе еще ароматного настоя. — Это из ранней юности. Я тогда увлекался историческими инсценировками и как-то сказал, что меч лучше шпаги, булава лучше меча, секира лучше булавы. Секиру молва заменила на более простое «топор», так прозвище и приклеилось.