Гнёт ее заботы

― Это всего лишь Святой Михаил, ― позвал он сквозь раскрытую дверь, ― ищет своего змея.

Хобхаус снова показался на пороге, и Кроуфорд поспешно вложил меч в ножны и запихал его обратно в бочку.

― Ты, должно быть, не узнал старину, ― сказал Байрон Хобхаусу, ― но он был моим личным врачом во время того путешествия, что мы совершили через Альпы в 16-ом.

Хобхаус удивленно посмотрел на Кроуфорда. ― Святой Михаил, да? Начинаю припоминать, ― задумчиво сказал он. ― Ты его уволил, за разговоры о живых камнях, верно? Кроуфорду он сказал: ― Я рад, что вы здесь.

Байрон и Кроуфорд удивленно на него посмотрели

― Ты… вроде бы что-то говорил по поводу брэнди, ― заметил Хобхаус Байрону.

Лорд кивнул. ― Наверху, ― сказал он, указывая путь пистолетом, который все еще держал в руке. Он заметил это и положил его на один из ящиков.

― Нет, захвати его с собой, ― сказал Хобхаус, ― и своего доктора тоже.

Байрон все еще хмурился, но теперь одновременно улыбался. ― Он больше не мой…

Хобхаус уже начал пробираться через сужающийся коридор между ящиков. ― Все равно, кем бы он там ни был, ― бросил он через плечо, ― захвати его тоже.

Байрон пожал плечами и махнул рукой в направлении лестницы. ― После вас, доктор.

Со стен столовой Байрона были сняты все картины, и едва заметные белые квадраты отмечали на штукатурке те места, где они висели. Хобхаус закрыл окна, пока Байрон разливал брэнди.

Хобхаус сел и сделал глоток. ― Я говорил недавно с твоей сводной сестрой Августой, ― сказал он Байрону. ― Она показала мне камни, что ты прислал ей тем летом, когда мы путешествовали по Альпам. Маленькие кристаллы с Мон Блан. Она также показала мне некоторые из твоих писем.

― Я был пьян все то лето, ― запротестовал Байрон, ― те письма, наверное, просто…

― Расскажи мне, что у тебя общего с этим движением Карбонариев.

― Я… ― Байрон, подняв бровь, покосился на своего старого друга. ― Ну, я мог бы тебе сказать, что помогаю им свергнуть их новых Австрийских правителей, верно?

― Да, ты бы конечно мог. Но я был там, когда ты повстречал Маргариту Когни, помнишь? Хобхаус повернулся к Кроуфорду. ― Это произошло в Венеции, летом 1818-го; как-то вечером мы выехали на конную прогулку и повстречали двух девушек, крестьянок, и Байрон сказал, что одна ему приглянулась, а мне понравилась другая.

Он обернулся к Байрону. ― Когда я остался один, ― продолжил Хобхаус, ― я обнаружил, что она хочет меня укусить. И она меня заверила, что вторая девушка ― Когни, хочет от тебя того же самого. Я всегда пытался оградить тебя от… неподходящих женщин, и если ты помнишь, пытался уговорить тебя отделаться и от нее тоже. Но тогда… я думал, что просто пытаюсь спасти тебя от любовницы с извращенными вкусами.

Байрон был заметно взволнован его словами. ― Боже правый, Хобби, я рад, что ты не дал ей себя укусить. Он вздохнул и жадно глотнул брэнди. ― Видишь ли, Карбонарии пытаются выдворить Австрийцев ― и я думаю, у них есть на то все основания.

Он поднял руку, призывая Хобхауса помолчать. ― Но, ― продолжил Байрон, ― ты прав, это далеко не единственное, что меня с ними связывает. В глазах Карбонариев род, к которому принадлежит Маргарита, гораздо более реальный враг, чем какая-то абстрактная категория австрийцев. У Карбонариев имеются методы, позволяющие держать этих созданий в узде, и я этими методами пользуюсь. Ты, должно быть, заметил, что Тереза вполне земная женщина и до сих пор невредима ― так же как и Августа и ее ребенок, и моя бывшая жена и ее ребенок.

― В узде, ― сказал Хобхаус. ― Есть ли какой-то способ полностью освободить от нее ― от ее рода ― тебя и зависящих от тебя людей?

― Да, ― сказал Кроуфорд.

Хобхаус взглянул на него, затем снова на Байрона. ― И ты намерен это сделать?

― Просто из чистого любопытства, ― сухо сказал Байрон, ― ты знаешь, что этот поступок будет означать? Самым… банальным последствием этого явится то, что я иссякну, как поэт. Кроуфорд с изумлением заметил, что Байрон, похоже, и вправду пытается рассматривать это как нечто банальное. ― Я не напишу больше ни строчки.

Хобхаус подался вперед, и Кроуфорд был поражен, каким суровым может быть его округлое, обычно мягкое лицо. ― И твои дети не станут вампирами.

― Они, вероятно, и так не станут, ― раздраженно ответил Байрон. ― Но да, мы с Айкмэном вскоре собираемся провернуть один трюк. А затем я собираюсь отправиться в Грецию, где, без сомнения, через весьма непродолжительное время мне придется столкнуться с другим последствием.

Хобхаус бросил взгляд на Кроуфорда, который неопределенно пожал плечами. «Только не смотри на меня, ― подумал Кроуфорд, ― я так и не научился отличать его искренность от его же позирования».

― Звучит так, ― задумчиво сказал Хобхаус, ― словно ты веришь, что твое освобождение от этого существа, от этих существ, будет означать твою смерть.

Байрон осушил бокал и снова его наполнил. Его рука дрожала, и горлышко графина дребезжало, задевая за край бокала. ― Я верю, что так оно и будет, ― с вызовом сказал он.

Кроуфорд в замешательстве покачал головой. ― Но ведь свободные от этих созданий люди живут дольше. Ты смог избежать наихудшего истощения, малокровия и лихорадки, которыми обычно страдают их жертвы, но это стоит тебе кучи усилий и все равно помогает не полностью. Без своего вампира ты действительно будешь здоровым, и все эти защитные меры больше тебе не понадобятся.

― Ты определенно не растерял своего докторского красноречия, Айкмэн, ― сказал Байрон. ― Дьявол, я уверен, в большинстве случаев все как раз так, как ты говоришь, но…

После затянувшегося молчания Кроуфорд поднял руку, призывая его продолжать.

Байрон вздохнул. ― В моем случае, это создание меня оберегает. Я знаю, что не прожил бы так долго, если бы оно… если бы оно не приглядывало за мной. Даже несмотря на то, что я оскорбил Лорда Грея, после того как он проник в мою спальню в Ньюстедском Аббатстве, когда мне было пятнадцать, и думал, что бросил Маргариту Когни ради Терезы, это существо… Он улыбнулся. ― Оно любило меня, и все еще любит.

Кроуфорд перехватил взгляд Хобхауса и еле заметно покачал головой. «Они заботятся о нас, ― подумал он, ― и именно поэтому они оказываются для нас столь разрушительными».

― И ты, ― мягко сказал Хобхаус, ― ты тоже все еще его любишь.

Байрон пожал плечами. ― Я способен полюбить любое существо, что выкажет такое желание.

Хобхаус неловко заерзал в своем кресле. ― Но ты ведь… сделаешь это, верно, проведешь этот… экзорцизм?

― Да. Сказал, что сделаю, значит сделаю.

― Я могу тебе как-нибудь помочь?

― Нет, ― сказал Байрон, ― это…

― Да, ― оборвал его Кроуфорд.

Оба мужчины взглянули на него, Байрон с подозрением.

Обращаясь к Хобхаусу, Кроуфорд сказал: ― Заставьте его пообещать вам ― вам его лучшему другу, школьному товарищу по Тринити и все такое ― что он не опубликует больше никаких стихов. Это устранит одно из сильнейших влечений, которым его притягивают нефелимы. Он повернулся к Байрону. ― Несмотря на твое показное презрение к поэзии, я думаю, она составляет огромную часть твоего, ну даже и не знаю, самоопределения что ли. И до тех пор, пока она будет тебе доступна, я сильно сомневаюсь, что ты на самом деле захочешь покинуть своего вампира.

Байрон что-то бессвязно бормотал, пока Кроуфорд говорил, и теперь взорвался: ― Это смехотворно, Айкмэн, по множеству причин! Во-первых, ты что сомневаешься, что я сдержу свое обещание?

― Нет, если ты дашь его Хобхаусу. Думаю, что честь для тебя важнее даже, чем твоя поэзия. Она стержень того человека, которым ты себя мыслишь.

Байрон, казалось, сдался. ― Ну хорошо, что в таком случае помешает мне просто писать для себя? И пусть у меня не будет читателей, всегда останусь я и мои обезьяны. Или, например, издаваться под псевдонимом?