Мародер

Майор хрипло каркнул что-то матерное, видимо скомандовал строиться. Солдаты и офицеры образовали подобие строя и притихли, косясь на толпу за колючкой. Майор довольно долго что-то им объяснял, затем скомандовал посадку, и через примерно десять минут быстрых сборов оба "Урала" с УАЗиком скрылись за поворотом на Вениково. Проводив их безразличным взглядом, майор обернулся к замершей по эту сторону колючки толпе. Снова вытащил из кобуры пистолет, пошел к воротам. Толпа отпрянула, но майор только забрался на досмотровую площадку и сделал жест типа потише там. Разговорчивых быстро зашикали, над толпой разносился один детский плач.

– Короче так, мужики. Если до вас еще не довели – довожу. Пиздец, бля, полный. Государство – все, нет его больше, эти пидарасы в Москве все продали. Совсем, понятно? Связи нет. Обстановку я точно не знаю, но в Свердловске позавчера разгрузилась натовская бля дивизия, и эти бля с ними, менты там и прочая пиздобратия. Заодно бля, поняли? Даже с нашей дивизии, тоже бля вон, некоторые… – тут майор ткнул стволом в сторону мертвого полковника, – от новых хозяев приказы получают. Сориентировались, пидарасы… Сейчас я вам открою, и можете выдвигаться куда знаете. Хотя мой вам совет – не дергайтесь ннах, на трассе блокпосты уже стоят, какой у них приказ неизвестно. Эти-то ничего, стрелять может и не будут, но от наших держитесь подальше. Мой вам совет. А сейчас от ворот отойдите. Отошли бля, сказал!

Закончив, майор спустился и несколько раз выстрелил по замку на цепи. Ворота открылись, и толпа, загомонив, начала помалу рассасываться, тяжело потянулась окутанная выхлопом череда навьюченных машин.

Добрался ли кто-нибудь из них до места назначения – история, как говорится, умалчивает; зато доподлинно известно, что никто не вернулся назад. Только через несколько лет торговцы из невообразимо далекого Ижевска принесли слухи о проходящей где-то за Сысертью лесной дороге, полностью забитой разграбленными и сожженными машинами. Якобы на всех были 74-е номера и на некоторых наклейки с надписью “Тридцатка”.

Народ тянулся целый час, и даже после того, как пробка рассосалась, поток не прекратился – снялись с места те, кто был поумнее и не стремился в первые ряды. Правил, конечно, никто не соблюдал, и Ахметзянов с Вальком долго сидели в накаленной буханке, пропуская уходящие из города машины. Представив новому подельнику свой план, Ахметзянов договорился о действиях на завтра. Работа Валька была простой – по сигналу выдвигаться на буханке к подстанции у расположения дивизии и ждать сколько потребуется, разведку же и обеспечение доступа Ахметзянов брал на себя. Пить Валек раздумал, какой пить, когда завтра такие дела. Завез Ахметзянова домой, принял у него ружье с патронами и отправился отдыхать перед первым в жизни вооруженным налетом на целую дивизию внутренних войск.

Военных тогда слили свои же командиры, когда все было непонятно, что у нас с хозяйками – то ли воюем, то ли бхай-бхай, мир-дружба-семечки. Это потом, когда все устаканилось, пережившие кровавые бардачные месяцы офицеры вспоминали – все той весной было как-то через жопу, как-то не так. Старослужащих уволили до прибытия пополнения, весь график переломали, повернутых на патриотизме рассовали кого куда, в общем – подготовились, и чувствовалось – все идет с округа или даже с Москвы. Ну, и когда в часть подъехала целая колонна хозяек, никому даже в голову не взошло, что вот так, тихо-мирно, сейчас умные люди и воюют.

Да и приди кому-нибудь в голову дернуться – толку-то… Ключи от оружеек – у дежурного по части; а тот вместе с Папой [21] с хозяйским начальством поручкался, и они всей толпой в штаб идут, хохочут, довольные. Воистину, надо быть полностью отмороженным, чтоб все, к чему так долго и упорно приучали, послать подальше и взвод свой в ружье поставить. Лажу, конечно, все просекли, когда ясным утром, не таясь, хозяйские джипы малым газом разъехались по территории. На самом деле, если все же бхай-бхай – то на хера столько джипов с пулеметами да солдат в полной боевой? Ну, народ по канцеляриям ротным кучкуется, обсуждает залепу: че за хрень, господа офицеры?! Потенциальный противник в полной боевой по расположению дивизии шляется, а у нас даже личное оружие не заряжено. Тут Папа объявил, что таких-то – в штаб, бегом; ответственным [22] загнать личный состав в расположения и заниматься; остальным офицерам – на завтра выходной, а сейчас расположение части типа покинуть. Часть народа посваливала сразу – бабы, гражданские, офицеры некоторые. Большая часть какое-то время оставалась – им уже не нравилось все это, но выебываться еще никто не спешил – может, и не так все плохо; окажется, что зря кипишнул, Папа ж потом сожрет. Именно в этот момент начвор кастрированной дивизии подался кружным путем, через промплощадку, к Хаслинскому КПП – передавать приказ майору Ганиеву о “пресечении беспорядков”, где и сложил в грязь свою розовую ряшку. Грязь, как говорится, к грязи.

А вот что дальше было, тому Ахмет сам стал невольным свидетелем. Он сделал из увиденного у КПП вывод, что начавшийся в части бардак просто обязывает попытаться откусить что-нибудь сейчас, позже останется только грызть локти, и вечером этого же дня поспешил к военному городку, добавив к инструментарию в мародерской сумке хреновенький монокуляр [23], валявшийся у него с пионерских времен. Свет в части был, но освещались только парк и окрестности комплекса зданий штаба, а высокие четырехэтажные казармы сливались с темным небом, подмигивая огоньками сигарет в окнах каптерок. У штабных зданий стояли хозяйские джипы и ходили вразвалочку патрули. …Во пидарасы! – ругнулся в сердцах Ахметзянов. – Защитнички, епть! Америкосы лазят как у себя дома – и ни одного выстрела, как будто так и надо… Пытаясь что-нибудь разглядеть, он обошел все расположение, но так ничего путнего не высмотрел. Решился действовать понаглее. Выбрав самое темное место, постоял, прислушиваясь – вроде никого. Перемахнул невысокий бетонный забор и метнулся к зданию спортзала, выбранного в качестве наблюдательного пункта. …Вот это совсем другое дело, – радостно ворочался Ахметзянов, устраиваясь на рулонах сваленного на крыше рубероида. – Вся часть как на ладошке. Один косяк – говном воняет. А, точно, собачник же рядом… Часы тянулись, ничего не происходило. Ахметзянову начало казаться, что собачьим говном пахнет уже не только все вокруг, но и его руки, одежда, монокуляр. Просидев до предрассветных сумерек, он все же был вознагражден за долготерпение – откуда-то сзади, от забора, донеслось тихое звяканье. Метнувшись к бортику крыши, Ахметзянов дождался, когда источник звука минует его, и осторожно перегнулся. Внизу двое вояк, крадучись и стараясь не звякнуть колесом по бетону, катили столовскую тележку; один шел впереди – видимо, разведка. На телеге громоздились ящики характерного размера, увенчанные очень соблазнительной угловатой кучей под солдатским одеялом. …Бля, вот это и есть самая настоящая пруха! – ошарашенно сказал себе Ахметзянов. – Только бы теперь не проебать! Только не проебать!… – как заведенный, твердил он про себя, спускаясь с крыши спортзала.

Проводив мастеров прапорского многоборья [24] до оружейной мастерской, примыкающей к собачнику, Ахмет не стал ждать у моря погоды и со всех ног ломанулся за подельником – он жопой чуял, что вояки приныкали свой груз ненадолго, и надо успевать. …Время раннее, Валек подъедет только к семи. Э-эх, – горестно вздохнул Ахметзянов, – придется совершить марш-бросок. Бля, вымотаюсь же как собака, а ведь “на дело” еще идти. Не, надо как-то так предусматривать, чтоб я если лезу куда, так чтоб сам был выспавшийся и бодрый, а противник должен быть усталый… Пройдя быстрым шагом четыре километра до Валькиного дома, Ахметзянов начал беспокоиться о своем состоянии: от бессонной ночи в теле появилась болезненная, нехорошая легкость, и все казалось каким-то нереальным, черно-белым; правда, у этого состояния имелась и другая сторона – здорово обострилась чувствительность: поднимаясь, Ахметзянов легко вычислял брошенные и жилые квартиры.