Всеволод Залесский. Дилогия

Домов вернулся на свое место – машина рванула еще до того, как дверца захлопнулась.

– А ведь могли и подстрелить, – сказал Корелин.

Домов оглянулся на него, но ничего не сказал. Снова вытер лоб платком.

Улицы были пустынными, поэтому «эмка» неслась, не притормаживая на перекрестках.

– На аэростат налететь не боитесь? – поинтересовался Корелин. – Утро, могут нести.

– Ничего, проскочим, – пробормотал водитель, но на следующем перекрестке скорость все-таки сбавил.

Машина ехала к центру Москвы.

Корелин закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья.

Не смотреть. Держать себя в руках и не пялиться по сторонам, пытаясь вычислить пункт назначения. Лубянка? Может быть, но чтобы рвать ногти – вовсе не обязательно везти в главное здание. Для этого прекрасно подходит любой подвал. Нет, если кто-то очень важный и очень занятой хочет присутствовать, но при этом не терять времени на перемещения…

Машину еще несколько раз останавливали. Домов, выпрыгивая из нее, демонстрировал свои петлицы и документы – «эмка» неслась дальше.

«Мальчишек жалко, – подумал вдруг Корелин. – Костю и Севку». Отправляя их в командировку, Евгений Афанасьевич пытался их спасти… Отстранить от себя, чтобы вывести из-под возможного удара. Обманывал себя, но что он мог поделать?

Приказать уходить?

Прятать их где-нибудь, может, даже в тылу у немцев, в каком-нибудь отряде? Так их все равно вытащили бы, прислали бы самолет. Некуда прятаться. Некуда. Нужно просто тянуть лямку, защищать Родину, извините за выражение, и надеяться, что Родина позволит тебе это делать, а не раздавит своей материнской рукой о шершавую поверхность эпохи.

Корелин снова поморщился. Не любил он высокопарностей. И когда ловил себя на высоком «штиле», понимал, что нужно срочно принимать меры. Нужно сжимать свои эмоции в кулаке и давить-давить-давить…

И к тому же он уже не успеет мальчишкам передать приказ. Даже попрощаться, похоже, не успеет.

Машина остановилась. Корелин услышал, как опустилось стекло. Домов не выходил, сидел и молча ждал, пока кто-то снаружи проверит документы.

Евгений Афанасьевич открыл глаза.

Капитан НКВД, наклонившись, разглядывал его.

– Доброе утро, – сказал Корелин.

– Доброе утро, – кивнул капитан. – Проезжайте.

Машина въехала в Кремль.

Теперь уже комиссар вытер ладони о китель. Даже так? Копошилось по этому поводу что-то в голове у комиссара, но он не обращал внимания, пытался даже совсем выбросить, но мысль ледяными лапками держалась цепко.

Неужели к САМОМУ?

Получается, что так.

– На выход, – скомандовал Домов. – Дальше – без меня. Папочку возьми.

Корелин взял папку, которую Домов протянул ему через плечо.

– Удачи не желаю, – сказал Домов. – Тут удача не работает…

– Почему же? – Корелин поймал в зеркале заднего вида взгляд Дмитрия Елисеевича и подмигнул. – Мне всегда казалось, что только совсем уж везунчики тут живут достаточно долго… Кто подписал телефонограмму, Дима?

– Поскребышев. А что?

– Ничего. Может, это сам Александр Николаевич решил со мной просто поболтать? – Корелин улыбнулся. – Как думаешь?

Домов не ответил.

– Тогда я, пожалуй, пойду. – Корелин вышел из машины. – Меня проводят?

Его проводили. Вначале, правда, извинились и обыскали. Не слишком тщательно, по мнению Корелина, но, в общем, без особых нарушений. Даже быстро просмотрели папку.

В приемной никого, кроме Поскребышева, не было.

– Доброе утро, – сказал Евгений Афанасьевич.

Поскребышев оторвался от бумаг, посмотрел на Корелина и скупо улыбнулся:

– Доброе утро, Евгений Афанасьевич.

– Мне передали, что вы хотите меня видеть?

– Я… – Поскребышев еле заметно пожал плечами. – Если честно, то, наверное, да. Хотел. Вы пока присаживайтесь, через две-три минуты я вас впущу.

Корелин сел на один из стульев, стоявших вдоль стены.

Поскребышев снова опустил глаза к бумагам.

Рыбная ловля, вспомнил Корелин. Александр Николаевич любит рыбную ловлю. Еще теннис, городки, бильярд. Две дочери. И кажется, говорили, что его жена беременна. Или должна уже была родить? Плохо, что он упустил из виду это обстоятельство. Это – небрежность. Вопиющая небрежность, не так много в стране настолько значимых людей.

Две-три минуты… Да, разговорить не получится.

На столе перед Поскребышевым зазвонил телефон.

– Да, он здесь. Хорошо, – Поскребышев аккуратно положил телефонную трубку на аппарат. – Проходите, пожалуйста, вас ждут.

Корелин встал со стула, одернул френч.

Улыбнулся, подумав, что мысль о встрече с САМИМ все еще беспокоит не тем, что может последовать после нее, а самим фактом этой встречи. Ведь не кто-нибудь вызвал, а лично…

Корелин оставил фуражку на стуле. Не хватало еще козырять, как…

Дверь открылась легко, без малейшего скрипа. И закрылась за спиной бесшумно.

Как крышка гроба, мелькнула мысль.

– Здравствуйте… – Корелин запнулся на долю секунды, засомневавшись вдруг, как называть хозяина кабинета – по фамилии или по имени-отчеству. Когда-то они были знакомы. Шапочно, недолго, но тем не менее… – …товарищ Сталин.

– Здравствуйте, товарищ Корелин, – не вставая из-за стола, произнес Сталин. – Проходите, присаживайтесь.

Сегодня говорил он почти без акцента. Корелин вспомнил, что во время их знакомства акцент был сильным. А потом те, кто с ним общался, говорили разное. Одни утверждали, что акцента почти нет, другие – что он просто чудовищный. Голос в хронике тоже звучал по-разному…

Они с Евграфом Павловичем даже серьезно обсуждали возможность существования двойника. Или даже нескольких. Мысль поначалу показалась здравой, но потом решили, что вряд ли. Двойники нужны при активных передвижениях объекта, при более-менее свободном общении с народом. А Хозяин не очень часто появляется в людных местах.

– Давно хотел с вами поговорить, товарищ Корелин… Я могу называть вас по имени-отчеству? – чуть прищурился Сталин.

– Пожалуйста. Не вижу причины, почему…

– Я тоже не вижу причины, – кивнул Сталин. – Вот смотрел-смотрел и не увидел, Евгений Афанасьевич. Мы же с вами знакомы?

– Да, в девятнадцатом я был в группе военспецов Льва Давидовича, – спокойно сказал Корелин. – В Царицыне.

– Да, я помню… И помню, как вы тогда решили проблему с диверсантами. Очень толково и, главное, своевременно. Я еще подумал, что умеет Лев подбирать кадры. Даже позавидовал немного, хотя совсем не завистливый человек.

Сталин говорил мягко, ровно. И внимательно следил за собеседником. Корелин понимал, что каждое его движение, каждый жест оценивается. Кто-то назвал эти глаза «рысьими». Очень точно назвал.

– А потом вы, кажется, отошли от Троцкого?

– Да. В двадцать третьем я…

– Мне вас хвалили. Очень точно работали, качественно. Поэтому… – лицо Сталина стало жестким, а взгляд – острым. – Поэтому в Мексику поехали не вы. В сороковом. Считайте это наградой.

Корелин не ответил.

– Вы бы, наверное, все организовали по-другому?

– Я бы не стал посылать товарища Сикейроса с пистолетом-пулеметом в спальню Льва Давидовича.

Корелин всегда, даже за глаза, называл Троцкого по имени-отчеству и не собирался отступать от своих принципов. Даже сейчас.

Тем более – сейчас.

– И товарища Меркадора с ледорубом?

– И товарища Меркадора с ледорубом, – кивнул Корелин.

– То есть, если бы сейчас у вас была возможность что-то исправить?..

– Я бы постарался отказаться от такой возможности, – ответил Корелин, надеясь, что эти слова прозвучали не слишком резко.

– Вот даже как? Ну ладно, не станем ворошить прошлое. Что произошло – то произошло. История не любит всяких там «если бы»… Согласны?

– Я не задумывался об этом, товарищ Сталин.

Разговор начал не то чтобы беспокоить. Он удивлял, как удивляет замеченная вдруг несуразность, неправильность в поведении знакомого или даже незнакомого человека. Вот такое же чувство испытал бы Корелин, увидев, как постовой милиционер вдруг изобразил на перекрестке фуэте, аккомпанируя себе на свистке. Вот точно такое же ощущение возникло бы у Евгения Афанасьевича. Ожидание подвоха.