Третья Мировая война: нерасказанная история (ЛП)

Толпа заключенных снесла ворота и вырвалась на свободу.

- Подождите, — крикнул Николай Крюков, размахивая пулеметом. — Послушайте меня. Обычно в таких ситуациях заключенные уходят в леса малыми группами, чтобы всех зайцев не поймали одним махом. Но мы не зайцы, и времена изменились. Теперь нам все равно. Коммунисты не смогут охотиться на нас в лесах. Я решил сформировать отряд национального освобождения. Те, кто хочет — пойдемте со мной. Если нет — уходите по отдельности или малыми группами.

В отряд Крюкова вступили 193 человека.

Сразу после восстания литовские заключенные создали собственную группу из двадцати семи человек. Они поблагодарили Крюкова, попрощались с другими политическими заключенными и отправились в родную Литву. Это было далеко, но что они еще могли сделать? Группа армян последовала их примеру, хотя им было еще дальше, а также два десятка баптистов из Курска. Вместе с политическими было также несколько сотен обычных уголовников, некоторые из которых хотели присоединиться к Крюкову, но он отказался брать их. Некоторых политических тоже пришлось оставить — тех, кто было серьезно ранен или не мог долго идти из-за травмы ног. Для них организовали небольшой лагерь на болоте, оставив им автомат и шестьдесят патронов, вместе с захваченными припасами и медикаментами. Отряд Крюкова отправился в лес.

Крюков сам понимал, что они не смогут далеко уйти. Они будут скрываться в лесах и болотах, желательно поблизости от лагеря, где никто не подумает их искать. Отряд сделал большой круг по лесу, вернувшись туда, откуда начался их трудный путь. На следующий день они напали на соседний лагерь для политических заключенных. Внимание охраны было обращено внутрь лагеря, а не наружу — древний и естественный инстинкт тюремной охраны. Поэтому атака получилась быстрой и тихой, без особой стрельбы и потерь среди нападавших. Они захватили богатые трофеи — 100 автоматов, боеприпасы, много гранат. Отряд Крюкова также пополнился 297 политическими заключенными. Заключенные повесили всю тюремную охрану на воротах и сторожевых вышках и снова укрылись в лесу. На сей раз, Крюков собрал военный совет, решивший направить отряд прямиком к промышленным центрам Урала — к Челябинску и Магнитогорску…» [173]

Вопрос о том, как заговор Дугленко стал возможен и тем более осуществился до сих пор остается актуален. Как могла система, просуществовавшая так долго, подкрепленная крупнейшим в мире аппаратом госбезопасности и управляемая всесильной коммунистической партией быть низвергнута в течение нескольких минут боя в святая святых политбюро?

В общем, ответ состоит в том, что система, судя по всему, уже была пронизана противоречиями, как деревянное строение, проеденное термитами. От нее осталась только внешняя оболочка, и она могла рухнуть от незначительного удара. В общих чертах, война стала катализатором мощных изменений. Провал наступления в Европе, переход целых дивизий на сторону противника, страх полного ядерного уничтожения после одного ужасающего удара, первые признака распада на востоке — все это система бы выдержала, будучи в целом здоровой. В реальности все это вынесло на поверхность разочарование и ненависть, которые многие в СССР долгие годы скрывали внутри себя. Впервые неудачи, страх и голод стали сильнее, чем страх перед тайной полицией и доносчиками. «Массы», на которых держался режим, впервые, наконец, почувствовали в себе силу.

Можно выделить три основных слабости советской системы. Прежде всего, она была крайне неэффективна в производстве материальных благ из-за искажений, присущих централизованной системе планирования в масштабах Советского Союза. Идеология по-прежнему доминировала в советской экономической теории. Во-вторых, сельское хозяйство, которое было позором и причиной для стыда. Как столь обширная территория с регионами с самыми плодородными в мире почвами не могла производить достаточно, чтобы прокормить свой народ? Неудачи с сельским хозяйством долго были скрыты, так как было достаточно золота и газа из Сибири, чтобы купить за валюту американскую пшеницу и кукурузу, но теперь, когда и без того неэффективная система распределения была окончательно разрушена войной, недостаток продовольствия в городах стал угрозой общественному порядку.

Последним, но не менее важным был контраст между тем, как жили «мы» и «они». Большевистская революция победила под лозунгами бесклассового пролетарского общества, где будут устранены аристократические привилегии. Она преуспела в этой задаче, но только для того, чтобы заменить старую аристократию новой. Было трагедией, что Советский Союз, основанный во имя эгалитаризма, любви и братства, стал территорией ненависти, привилегий и жестокости полицейского государства.

Общество становиться крайне неустойчивым, когда распределение доходов становиться слишком неравномерным. Революции, такие как в 1789, 1917 и 1985, как правило, вспыхивают, когда доходы десяти процентов верхнего слоя, т. н. привилигенции становиться примерно в пятнадцать раз выше, чем у основной массы населения [174]. В стабильных странах, таких как США, Япония, Китай и страны Западной Европы, за вычетом налогов, доходы верхней децили в межвоенный период 1945–1985 годов, редко превышали более чем в семь-восемь раз доход даже тех, кто находился на социальном обеспечении. В Советском Союзе, при системе покупки товаров через специализированные магазины, уровень жизни 2–3 процентов людей, составлявших привилигенцию, был более чем в пятнадцать раз выше, чем у среднестатистического трудящегося. Они заплатили за это страшную цену.

Такова была, в общих чертах, ситуация, в которой распалась советская империя. Было вложено столько усилий для исторических и философских фальсификаций для прикрытия этого гигантского и жестокого мошенничества на протяжении стольких лет, что некоторые размышления относительно того, что за всем этим стояло и как все это развивалось, не могут быть неуместны. Тот простой факт, что Советская империя была разрушена внутренними противоречиями, под напором неумолимой исторической диалектики, видимо, до сих пор не понят. Основное противоречие заключается в фундаментальной несовместимости свободы и социализма. Марксизм, предполагающий освобождение человечества от собственной ограниченности, уже давно проявил себя романтическим, ненаучным и устаревшим.

Было неизбежно, что за Марксом последовал Ленин, чьи замечания по тактике, необходимой для большевистской революции раскрывают ее суть: «Мы должны быть готовы применить хитрость, обман, нарушение законов, удержание и сокрытие правды… Мы можем и должны писать на языке, который сеет в массах ненависть, отвращение и презрение к тем, кто не согласен с нами» [175].

Ленина, в свою очередь, если коммунистическая партия собиралась выжить, должен был сменить Сталин, диктатура, отмеченная беспощадными репрессиями и массовой бойней. Сколько людей было убито при Сталине, чтобы стабилизировать режим? Двадцать миллионов? Пятьдесят? Сто? Буковский говорит о более чем пятидесяти.

В последние восемьдесят лет царской власти, вплоть до 1917 года, даже в те года, что считались неспокойными, происходило в среднем семнадцать казней в год. Большевистская полиция, ВЧК, в своих отчетах за 1918 и 1919 года указывала о более тысяче казненных без суда и следствия в месяц.

Но не моральное убожество, в конце концов, сломило марксизм-ленинизм. Система не была подорвана собственной ложью, хотя это и сыграло свою роль. Убило марксизм-ленинизм и советскую Россию просто то, что эта доктрина не была, да и никогда не могла быть построена. Она не сработала.

Рождение режима в результате Октябрьской революции 1917 года было окутано мифом, гласящим, что она стала результатом огромного народного движения, которое свергло правителей по собственной воле. В реальность была совсем другой.