Ахейский цикл (сборник)

И в шуме, сутолоке и суматохе купцов, зевак и покупателей не сразу заинтересовали три корабля, вынырнувшие из-за видневшегося на горизонте западного острова Тенедос и полным ходом направившиеся к побережью — как раз к тому месту, где некогда высаживался сам богоравный Геракл со спутниками, возвращаясь домой из похода на амазонок.

В месте высадки героев до сих пор сохранился длинный и глубокий ров с насыпью: за этим укреплением Геракл поджидал морское чудовище, явившееся за жертвой — троянской царевной Гесионой, посланной на съедение собственным отцом Лаомедонтом.

Украшенные резными статуями носы кораблей дружно ткнулись в песок, замерли поднятые вверх весла, предоставив благодатным лучам Гелиоса сушить блестевшие на лопастях соленые слезы нереид; и триста вооруженных людей, спрыгнув на берег, деловитой молчаливой колонной побежали к притихшим торговцам — добежав же, незваные гости принялись все так же молча и деловито грузить приглянувшееся добро на стоявшие рядом повозки. И только когда первые повозки двинулись прочь от торговых рядов к кораблям налетчиков, знаменитая ярмарка сообразила, что ее грабят.

Причем столь наглым и откровенным образом, что впору было воздеть руки к небу и риторически вопросить:

— Как же так?!

— А вот так, — на бегу отозвался один из грабителей и, забросив на очередную телегу глухо звякнувший мешок, помчался за следующим.

Ярмарка переглянулась, пожала плечами и, стеная и голося, бросилась к Скейским воротам — западному входу в Трою, — надеясь не столько на защиту крепких стен, сколько на своевременную помощь воинов Лаомедонта.

И впрямь — предупрежденные часовыми на башнях, увидевшими пиратские корабли раньше всех, из ворот уже выезжали колесницы Лаомедонта и его сыновей, за которыми громыхали оружием и доспехами пешие солдаты, общим числом около тысячи.

— Прочь с дороги! — надсаживался троянский правитель, сперва мысленно, а потом и в полный голос проклиная наглых пиратов и тупую толпу, загородившую дорогу. Драгоценные минуты шли одна за другой, солдаты вязли в людской массе, кого-то затоптали, кого-то собирались затоптать, а он истошно возражал; короче, пока троянские блюстители закона, отвыкшие от подобных переделок (после походов Геракла во Фракию и на амазонок налеты на окрестности Трои практически прекратились), выбрались на открытое место и во все лопатки понеслись к берегу моря — пираты уже заканчивали погрузку награбленного на корабли.

Скачущий первым Лаомедонт только успел порадоваться жадности морских гостей — видимо, решив не оставлять ничего из богатой добычи, пираты собирались принять бой, чтобы позволить части отряда довершить размещение краденых товаров на дощатых палубах кораблей. Впрочем, это был чуть ли не единственный повод для радости (если не считать тройного преимущества в людях), потому что место для обороны пираты выбрали идеальное: от троянцев их отгораживали ров и насыпь, поверх которой уже были свалены опустевшие телеги.

Получилось что-то вреде крепостной стены, выгибающейся полукругом и обеими концами упирающейся в берег; так что троянским солдатам волей-неволей пришлось идти на штурм укреплений, находившихся у них же дома.

Спешившись, Лаомедонт на миг задержался, прикидывая, каким образом будет удобнее пересекать ров и брать приступом насыпь, ощетинившуюся дышлами перевернутых телег.

— У-у, проклятое наследие! — пробормотал он, имея в виду геракловы укрепления и недоумевая, почему до сих пор не распорядился засыпать ров и снести насыпь.

Между центральными повозками до пояса высунулся молодой круглолицый воин в дорогом пластинчатом панцире.

Лаомедонт на всякий случай сделал шаг к своему оруженосцу, держащему большой овальный щит с изображением скалящегося льва, но в руках у воина не было ни дротика, ни лука со стрелой.

— Я — Оиклей из Аргоса, сын Амфиарая-Вещего, — как ни в чем не бывало представился круглолицый, словно был гостем, а не грабителем. — Надеюсь, боги милостивы к тебе и твоему городу, досточтимый Лаомедонт?

— Милостивы? К нему?! — рядом с Оиклеем, ухмылявшимся во весь рот, обнаружился еще один пират; грубый голос последнего показался Лаомедонту подозрительно знакомым. — К этому безбородому мерзавцу? Ну, ты скажешь, Оиклей…

Пират стащил бронзовый рогатый шлем, почти полностью закрывавший лицо, и слова застряли у Лаомедонта в глотке: перед ним был Иолай, возничий Геракла, которому троянский правитель вкупе с остальными Салмонеевыми братьями не далее как три года назад предлагал микенский престол.

Яростный хрип Лаомедонта и почти судорожный взмах рукой троянские солдаты, к счастью, поняли правильно и с криками бросились вперед.

Их численное преимущество на первых порах свелось на нет: атаковать насыпь одновременно могла в лучшем случае половина отряда, вторая же напирала снизу, постепенно заполняя ров и ничего не видя из-за спин соотечественников; негодяи-пираты, в свою очередь, мигом прекратили погрузку и обрушили на троянцев град камней и дротиков — а особо зловредные (или длиннорукие) корабельными шестами в полтора человеческих роста спихивали солдат Лаомедонта на головы карабкающихся сзади.

И тем и другим отступать было некуда — за спинами разбойников плескалось море, а сесть на корабли и отчалить они уже не успевали; на тех же троянцев, которые рубились вплотную к повозкам, давила масса собратьев по оружию, спешащих внести в Ареево жертвоприношение и свою кровавую лепту. В двух местах оборона пиратов оказалась прорвана, часть повозок сброшена или оттащена в сторону, и на участках прорыва мигом замелькали пластинчатый панцирь Оиклея-арголидца и рогатый шлем Иолая-возничего, вокруг которых бой закипел с удесятеренной силой. Рано или поздно — Лаомедонт, наблюдавший за сражением со стороны, отчетливо видел это — пираты будут оттеснены к морю и вырезаны, но потери троянцев и то, что часть грабителей вполне способна увести один корабль, бросив своих на произвол судьбы, приводило Лаомедонта в бешенство.

И поэтому он мысленно возблагодарил судьбу, малоблагосклонную сегодня к Трое, когда увидел внушительный отряд подкрепления, бегущий к месту схватки от стен города, со стороны холма Ватиея.

Но у судьбы, Ананки-Неотвратимости, равно безразличной как к благодарностям, так и к проклятиям, были свои планы относительно Лаомедонта Троянского, главы Салмонеева братства после гибели Эврита, басилея Ойхаллии.

4

Многие в этот день полагали, что им приходится несладко; десятник же троянской стражи у Скейских ворот был убежден, что ему хуже всех.

Даже то, что с раннего утра доставляло удовольствие — отсутствие укушенного змеей второго десятника, — сейчас приводило в отчаяние, поскольку возлагало двойную ответственность, отнимая возможность посоветоваться.

А посоветоваться хотелось больше, чем в жаркий день после двух жбанов просяного пива хочется отойти в сторонку и облегчить душу — которая у мужчин, как известно, находится в животе.

Посудите сами — сперва башенные часовые обнаружили неизвестные корабли, идущие с запада, и поначалу не придали этому особого значения, приняв суда за торговые. В троянском порту вечно толклась дюжина-другая купеческих посудин; а предположить разбойное нападение столь малыми силами и средь бела дня на великий Илион мог только безумец. В черте города находилось до полутора тысяч хорошо вооруженных солдат; за время любой осады, вооружив горожан, можно было увеличить армию в два-три раза — а там подошли бы подкрепления со всей Троады, из городов Абидоса и Арисбы, из Зелии, что у подножия лесистой Иды, [62] из маленькой Киллы, из союзных Ларисы и Лирнесса… три корабля, говорите вы?

Ха!

Впрочем, когда суда, обойдя с юга остров Лемнос и с севера крохотный островок Тенедос, по каким-то причинам не свернули в сторону гавани, а двинулись сразу к берегу — десятник немного забеспокоился и решил послать гонца к правителю. С одной стороны, вспыльчивый и деспотичный нрав Лаомедонта (многие звали его «живым богом», подразумевая под этим разное) был известен всем, и в случае ложной тревоги десятника ждали неприятности; с другой же стороны…