Дорога на Сталинград. Экипаж легкого танка

Плюнув на осторожность, сержант подозвал Кацнельсона, и они на пару занялись ходовой. Синицын сел в кресло водителя, а слегка оклемавшийся Барабаш приковылял к месту событий и принялся руководить действиями новоиспеченного мехвода.

Ослабив кривошип ленивца, Винарский махнул рукой. Макарыч продублировал команду Синицыну и тот, включив передачу, осторожно приотпустил сцепление. Зацепы ведущего диска вошли в пазы на траках, гусеница лязгнула, вставая внатяг, но тут машина резко дернулась в сторону.

— Куды!? Сцеплением работай, дурень! — прорычал Барабаш на растерявшегося Гришу, вцепившегося побелевшими пальцами в рычаги управления. — Куды дергаешь? Оба вперед! Выжал? Все, глуши нафиг. На нейтраль не ставь. Эх, учить тебя и учить еще.

Испуганный Синицын кивнул и заглушил двигатели. Барабаш сплюнул и привалился к надкрылку, продолжая ворчать:

— Вот ведь, принесло на нашу голову тракториста с гармошкой. Учи его теперь.

— Не скрипи, Макарыч, — ухмыльнулся сержант. — Парень смышленый, научится.

Теперь, когда зазоры на гусенице оказались выбраны, можно было без лишних усилий соединить оборванные концы. С помощью кувалды, выколотки и известной матери бойцы выбили из проушин пальцы, вставили запасной трак и, забив стальные стержни обратно, тщательно расклепали торцы. Синицын вновь завел моторы и под присмотром Барабаша аккуратно откатил танк от склона. Проверив натяжение гусениц, Винарский приказал Кацнельсону собрать инструмент, а сам подозвал Макарыча и отошел с ним в сторону.

— Слушай, Сима. Парень-то зеленый еще. Как думаешь, не напортачит?

Макарыч скривился и почесал правой рукой несуществующую бороду.

— Ну, если осторожно и на первой передачке, то, может, и ничего. Крутиться ему, конечно, тяжеловато будет. Но вообще… не знаю. Рядом сяду, подправлю, если что.

— Хм, подправишь, значит? — сержант задумался. — Да нет, не выйдет. Ты, Макарыч, вот это видел? — и Винарский указал на обожженый комочек, лежащий у его ног.

— Заметил, — тяжело вздохнул Барабаш и прищурился. — Я эту птичку, наверное, еще раньше тебя углядел. Видел, как она наверху билась. Как муха о стекло. И сгорела потом.

— Вот и я о том же. Наверх мы из этого тумана не выйдем. Спалимся, как птичка эта. Почему и что это за хрень, не знаю и знать не хочу. У нас другая задача — немцев бить. Поэтому пойдем по оврагу, может, проскочим… как в прошлый раз. Парни об этом не знают пока. Так что разделимся, я и Синицын в танке, а вы с Кацнельсоном — снаружи. Посмотрим, что получится. И если что с нами не так будет, вы с Мариком дальше вдвоем пойдете. Ну и наоборот соответственно. Понял?

— Понял, не дурак.

— Ну и ладненько, — кивнул сержант и повернулся к танку. — Красноармеец Кацнельсон!

— Я, товарищ сержант.

— Поступаешь в распоряжение товарища Барабаша. Забери из машины винтарь свой и автомат.

Через минуту Кацнельсон стоял перед Винарским, сжимая в руках мосинку с примкнутым штыком. Автомат он передал Барабашу и помог тому пристроить ППШ на груди. Мехвод передвинул приклад вправо под мышку, несколько раз попробовал ухватить здоровой рукой за скобу и, наконец, удовлетворенный результатом, вопросительно глянул на командира.

— Пойдете боевым охранением, — приказал сержант и пояснил специально для Марика. — Штык перед собой держи. Как что странное почуешь, останавливайся. На рожон не лезь.

— А что тут может быть странного? — удивился боец.

— Туман тут непростой, — усмехнулся Винарский, — как в сказке. Сам увидишь. Так что аккуратнее, от танка далеко не отрывайтесь. Мы за вами. Ну все, пошли.

Бойцы потихоньку двинулись вперед. Кацнельсон осторожно ступал вдоль правого склона, ощупывая пространство штыком. Макарыч, шедший левее и чуть позади, внимательно вглядывался в сиреневую муть, клубящуюся на дне оврага. Синицын следил за ними сквозь открытый люк механика и всеми силами старался сохранять дистанцию в семь-десять метров, работая педалями сцепления и газа. Сидящий на башне сержант обозревал всю картину сверху и размышлял:

"Первый раз мы вошли в этот туман у рощи. Потом выскочили, и сразу машина какая-то. Макарыч сказал, немецкая. У нас тут солнце было, а там тучи и дождь. Тогда туман оранжевый был, а тут фиолетовый. И тихо все — что снаружи, ни фига не слышно… М-да, хрен поймешь… Вошли мы тогда в туман по оврагу и вышли так же. Наверх не лезли, факт… А сейчас что? Упали сверху. А птичка сюда вместе с нами, видать, попала. Потом вылететь захотела, но не смогла. На самой границе обожглась, если не путаю. Значит, нам тоже обратно никак. Только вперед. Или назад. Но тоже по оврагу. И что это значит?… Труба! Точнее, тоннель, кишка какая-то. И куда мы теперь выйдем?.. А черт его знает, куда. Посмотрим…".

Идущий впереди Кацнельсон вдруг резко остановился, словно наткнувшись на невидимую стену. Попятился, несколько раз кольнул штыком внезапно уплотнившуюся туманную пелену. Барабаш подбежал к недоумевающему бойцу, что-то спросил, а потом обернулся и махнул рукой, подзывая командира.

— Во фигня, — показал мехвод на слабые сиреневые сполохи, пленкой растекающиеся по дымной стене.

Кацнельсон, не дожидаясь команды, поднял винтовку на уровень живота и вновь продемонстрировал навыки штыкового боя. Граненое жало вошло в воображаемого противника. Конец штыка исчез, словно и впрямь попал по врагу. Место укола вспухло искрящимися волнами голубого свечения, разбежавшимися в разные стороны подобно кругам на воде от упавшего в пруд камня.

— Будто пузырь какой, — пробормотал Марик, отводя назад винтовку. — Мембрана.

Винарский забрал у бойца оружие и попробовал сам пару раз проткнуть невидимое препятствие. Штык почти без усилий проскальзывал за грань. Клинок оставался на ощупь холодным, и никаких явных повреждений на нем не обнаруживалось. "Выход! Или переход. Вопрос, куда?". Сержант пристально посмотрел на Макарыча. Барабаш встретил взгляд командира и утвердительно наклонил голову.

— Прорываемся. Все вместе, на танке, — решил Винарский.

Макарыч загрузился в машину через башенный люк и, устроившись на кожухе переднего движка, принялся баюкать сломанную руку. Следом проскользнул тщедушный Кацнельсон. Винтовку свою он примотал к стальному шесту, на котором болталась командирская сидушка. Сержант забрался в танк последним. Металлический звон захлопнувшейся крышки прокатился по оврагу и рассеялся без следа в странном тумане вместе со всеми сомнениями и колебаниями предыдущих минут.

— Рывком, Гриша. Полный газ.

Рев оживших моторов и дребезжащий визг фрикционов взорвали призрачную тишину. Готовая к бою "семидесятка" рванулась вперед. Тридцать метров, четыре с половиной секунды.

Мембрана перехода лопается, рассыпаясь тусклыми огоньками, и яркий солнечный свет заливает овраг. Короткие тени едва достают до дна и не могут скрыть танк от стороннего наблюдателя, каковой тут же обнаруживается метрах в ста по ходу движения.

Какой-то человек в летном шлеме, заметив накатывающуюся машину, бросается вбок, пытаясь укрыться за искореженной грудой металла, сильно напоминающей обломки рухнувшего на землю самолета.

— Стой! — орет Винарский, толкая ногами сидящего за рычагами Синицына.

"Откуда здесь самолет? И летчик?"

"Дурацкий вопрос. С неба, конечно".

"А чей?"

"Разберемся".

…Красноносый Як-7Б вспарывает осеннее небо. Ровный гул тысячесильного мотора перекрывает свист ветра за тонкой оболочкой кокпита. Третий с утра боевой вылет. Восьмерка истребителей, два звена. Молодой лейтенант все еще не может поверить, что он один из этих восьми. Полгода после Качи. Элитный авиаполк. Тренировочные полеты и нарезание кругов над аэродромом — совсем не то, о чем мечтал восемнадцатилетний Владимир Микоян. Он рвался на эту войну, в этот бой, в это огненное небо над сталинградской степью. Мандраж? Есть немножко. Но лейтенант полагал, что справится, не может не справиться, должен…