Живая душа (СИ)

Оглушённая падением, опираюсь на кровоточащие ссадинами руки, пытаясь встать, но получается только сесть. Силы внезапно покинули моё тело, зато обострилось зрение — сквозь кроваво-чёрную пелену ненависти вижу летящий прямо в лицо сапог!

Время замедлилось настолько, что я успела не только увидеть, как спешиваются остальные двое охранников. В невероятно краткое мгновение уложилось несколько картин.

… останавливающее движение возницы, который медленно-медленно взвился в прыжке прямо с облучка…

… бледное до синевы лицо Мунисы, уже стоящей возле фургона и раскрытый в крике рот женщины…

… предупреждающий окрик второго охранника…

… третий из чёрных натягивает лук, и я вижу, как стремительно тают металлические накладки на его колчане, а стрела срывается с тетивы и, остановленная прямо в полёте, падает у его ног…

Время ускорилось стремительно и вот я уже стою над трупом напавшего на меня мужика — в его правой глазнице торчит тот самый антрацитовый кусок металла, преобразованный неведомой силой в тонкую спицу! Твою мать, и до чего же чешется щека, просто раздирается от чесотки!

Остальные двое — самый старший и тот незадачливый лучник — добежать до меня не успели, ибо повелительный окрик возницы остановил обоих!

— Всем замереть и не двигаться! Дурачьё!

Всем телом оборачиваюсь на крик, оба охранника резко остановились, один даже попятился…

— Ещё один шаг и трупов прибавится! — слышу свой хриплый голос.

Смотрю на мертвеца отстранённо — голова его странно запрокинута, синие глаза уставились в небо. Это нестарый мужик, украшенное шрамом лицо, жестокое даже в смерти, всё ещё хранит предвкушающий расправу оскал.

Замерев на месте от неожиданности, вижу… из-под разметавшихся волос убитого выползает чёрная змейка, стремительно перетекает к моей ноге и застывает антрацитовой стрелкой у подошвы моего сапожка, а мгновением спустя стрелка оживает и обвивается вокруг щиколотки, проваливщись в голенище. Это видно не только мне, боковым зрением отмечаю, как медленно пятятся к фургону охранники… И едва успеваю отвернуться, чтобы не заблевать лицо убитого, отвратительно застывшее в предсмертной гримасе. Меня полощет так долго, что даже перепуганная Муниса осмелилась приблизиться.

— Детка, на вот выпей, умойся.

Обмываю лицо прохладной водой, полощу рот, сплёвывая кровавую воду на мертвеца — собаке собачья смерть!

Даю себе слово, что больше никто не ударит меня безнаказанно, уж до глотки одного я дотянуться постараюсь и мне плевать, что будет потом. Если это «потом» будет. Лучше сдохнуть в драке, чем терпеть побои! Мельком отмечаю, как мало мне нужно, чтобы изменить собственным решениям, принятым совсем недавно — затаиться, сделаться незаметной и вообще вести себя, как подобает простолюдинке. Уже затаилась тут одна в таверне, как же! Об меня там только ленивый ноги не вытирал. И что, это мне очень помогло вписаться в здешнюю действительность? С меня хватит!

Впервые смотрю в глаза своим сопровождающим. Стоящий слева приподнял брови, принял боевую стойку, но руки держит подальше от оружия, явно что-то понял. Второй расфокусировал взгляд и смотрит сквозь меня, вот только желваки перекатываются очень демонстративно. Возница же разглядывает меня весело-заинтересованно, это явно маг и глава нашего маленького каравана. Решил выйти из тени?

Мне не страшно, не больно, все прочие эмоции словно ампутированы чьей-то безжалостной рукой, только дрожь сотрясает тело. Разум пока отказывается анализировать происшедшее, поэтому я собираю остатки сил в кулак и твёрдо марширую к фургону. С третьей попытки влезаю внутрь, падаю ничком на кошму и уплываю в багрово-серый туман.

— Детка, просыпайся, уже вечер… — это Муниса осторожно прикасается к плечу, — надо подкрепиться.

Она помогает мне сесть на лавку, руки-ноги не слушаются и со сна ощутимо пошатывает. Давно известно, что сон на закате — не лучшая идея. Муниса явно устала, лицо серое, мешки под глазами, так и не пришлось ей полежать, а мы всё ещё в дороге. Господи, спаси-помилуй, когда же она закончится?

Руки у моей спутницы слегка отекли, ноги, очевидно, тоже. Она пытается встать и с кряхтением опускается на скамью, это с моим ростом можно стоять, а ей приходится довольно низко наклоняться. Нелегко женщине со мной, ведь и суток не прошло, как второй труп образовался.

— Кажется, я втравила тебя в большие неприятности, Муниса.

Она корчит гримаску, кивая в сторону нашего кучера, одновременно сооружая толстенные бутерброды, ветчина пахнет настолько остро, что слюна готова побежать по подбородку.

— Ешь, дитя. Тебя откармливать и откармливать. Откуда ты родом?

Тоже киваю в сторону возницы и показываю на уши. Она кивает, поняла мол, и прикладывает палец к губам.

— Не помню я ничего, очнулась под телегой, вокруг идёт бой. Думаю, память с перепугу отшибло.

— Ты ешь, ешь! А память вернётся, речь же вернулась, верно? Вот и ешь, и не думай о плохом.

Ох ты, похоже я и знать не знала вкуса истинной копчёности! До чего же вкусно, это вам не жидкий дым, господа! Сдерживаю неожиданное желание облизать пальцы, а Муниса так и делает, да ещё и блаженно щурится.

— Наш старый Хамед мясо коптит очень хорошо, верно, детка?

Согласно киваю, ибо сей момент откровенно беседовать нежелательно — на облучке восседает соглядатай господина Наварга и это маг, к бабке не ходи. Кстати, Муниса не испытывает желания угостить охранников домашней снедью, и это понятно, недавнее зрелище было предназначено не для слабонервных — это раз, а кроме того, охраннички и ухом не повели, когда мы грузили в телегу тяжёленький Мунисин сундук — это два. Так что бог подаст. А мы с подругой благотворительностью более не ушиблены.

— Кажется я понимаю, что даже твоя, всем известная доброта, имеет предел, — показываю глазами на свой бутер и киваю в сторону охранников.

Муниса фыркнула, прикрывая рот ладонью, а я весело оскалилась:

— Ложись-ка отдохни, конца пути не видно.

— А ты, детка?

— Найду чем заняться, ты ложись, вздремни, кто знает сколько ещё ехать.

Муниса с длинным вздохом облегчения вытягивается на попонах, а я подсовываю ей под голову мягкий свёрток из нашей поклажи. Ох и намучилась она со мной. Вот какой чёрт меня дёрнул тащить с собой бедолагу? Но правда и то, что жизнь бедной женщины в той деревушке, пусть и стоящей на оживлённом тракте, была не медок с сахаром. Муниса после смерти мужа осталась совсем одна на свете, а детей, сколько я могу судить, у неё не было… вот и привязалась к осиротевшей девочке. Опять же соседи у неё были редкостные сволочи, воровавшие даже дрова у беззащитной вдовы. Но ничего, супротив защиты господина мага ни одна тварь не пикнет. До заинтересованных лиц уже донесли весть, что дом Мунисы состоит под защитой господина Наварга и в случае чего дорогим соседям не поздоровится.

Засыпает моя новая подруга мгновенно! Накрыть бы её одеялом, сейчас уже вечер, опять же осень на дворе, да и сквозит в фургоне изрядно. Надо бы по мешкам пошарить… что там у нас в мешке-то? Ну, пусть и не у нас, но кое-что есть — рулон дерюги весьма странного вида. Или оно войлок? Не важно, разматываю кусок, прикрываю ноги Мунисе, пусть спит в тепле.

Ладно, всё это хорошо, но вот что делать с остальными ржавыми гвоздями? И, кстати, что там на щиколотке? Так-так, на щиколотке у нас чёрная змейка в два витка, господа. Интересно, это у нас браслет получился, что ли? Странная рептилия неподвижна, по коже не скользит, держится очень крепко, как скотч, а вот металл остаётся прохладным.

— Слезай-ка, дорогая, — я щёлкнула обломанным ногтём по предполагаемой головке.

Чёрная стрелка вытекла из просторного голенища, и мгновенным броском метнулась на руку, плотно охватила левое запястье и вновь похолодела, замерев. Однако… я даже испугаться не успела, только сердце пропустило удар. Оно живое, что ли? Змейка приподняла головку, потёрлась о кожу и вновь застыла! Живое оружие? Металл, призванный защищать?