Пленник (СИ)

Хибари протянул руку и на мгновение замер, удерживая ее над лицом Мукуро. К нему сложно привыкнуть – почти невозможно совсем, но нужно. В нынешней жизни, именно сейчас, Мукуро был везде. И не свыкнуться с этим фактом, не примириться с ним, значит добровольно покончить с собой, а это куда омерзительнее, чем то, что произнес вчера. Все, что сейчас происходит с ним, происходит по вине его самого. Он был самоуверен и высокомерен, ослеплен силой, и поплатился за это. Можно сказать, что Мукуро – его личный дьявол в преисподней, созданной специально для него. И с этим приходиться просто смириться, так же, как и с самим его существованием. Хибари знал, прекрасно знал и понимал, что на это уйдет много времени, знал, что ему будет тяжело, ему, его гордости, если она еще осталась. Пересиливать себя трудно, но если начинать, то начинать сейчас.

Мукуро проснулся от прикосновения – легкого прикосновения ко лбу. Он приоткрыл глаза и напрягся, ожидая нападения, собрался для ответного удара… Он ожидал чего угодно: мощного удара в лицо, сомкнутых на шее пальцев или зубов – всего, но никак не мог ожидать того, что вместо этого последовало. Хибари гладил его лицо. Кончиками пальцев, едва касаясь, ото лба к виску и щеке, ниже. Мукуро не видел его лица, не видел ничего, кроме его открытой шеи, плеч и обнаженной груди, но явственно чувствовал на себе его взгляд. Не тяжелый, прожигающий и свирепый – другой. Хибари провел пальцами по его векам, носу, губам, и от этих щекочущих, почти ласковых прикосновений почему-то неудержимо хотелось расплакаться. Весь мир – огромный яркий мир, сузился до размеров этой маленькой, заваленной книгами и досками для настольных игр, комнатки, словно стал средоточием всего самого прекрасного, что может быть на земле. Этого было так много для Мукуро, так много, что вынести было почти невозможно. Это казалось сном, красивым и щемящим, казавшимся несбыточным, даже каким-то нелепым. Хотелось смеяться над глупостью и нереальностью происходящего и одновременно плакать, плакать так, как плакал в детстве, - когда ничего не знал о несовершенстве и жестокости мира и когда каждая мелкая проблема казалась концом света. Как? Как совершенно незнакомый человек, человек, который искренне желает тебе самой мучительной смерти и ненавидит всем сердцем, может вдруг в один миг стать намного важнее, ценнее всех остальных, стал таким близким и родным, что захватывает дыхание, и даже самому в это не верится? Человеком, по сравнению с которым все, что есть в жизни, меркнет, теряет свой блеск и красоту.

Мукуро моргнул, и Хибари, будто обжегшись, отдернул руку. С этим движением мгновенно исчезло сладостное ощущение безграничного счастья. Жаль, хотелось бы удержать это мгновение еще хотя бы ненадолго. Быть может, такого больше не повторится.

- Доброе утро, - улыбнулся Мукуро, потягиваясь. Просыпаться в одной постели с Хибари ему в новинку, но уже очень радует. – Как спалось?

- Отвратительно, - ответил Хибари, не глядя на него. В его голове не звучит презрение или неприязнь, он спокоен и ровен, словно он говорит не с человеком, которого хочет размазать по стенке.

Мукуро усмехнулся и приподнялся. Пока все почти по-старому. Неужели Хибари очнулся от вчерашнего коматозного состояния, в котором он просил не причинять ему больше боли, и все вернулось на круги своя?

- Просто, чтобы проверить, - сказал Мукуро непонятно для чего и притянул к себе Хибари, обхватив его затылок ладонью.

Он целовал его сотни раз, но никогда прежде не испытывал такого волнения. Он не мог унять дрожь в руках, и казалось, будто это отдается биение сердца. Что будет? Он его оттолкнет? Ударит? Мукуро мягко коснулся его губ и отстранился, закрыв глаза и прислушиваясь к своим ощущениям. Нежности никогда его не интересовали, он любил и упивался властью, во всем, даже в отношениях. Собственно, отношений, помимо постели, у него никогда и не было, поэтому то, что происходит сейчас, то, что он сейчас чувствует, - все было для него ново и удивительно захватывающе.

Хибари не оттолкнул его. Не ударил. Даже не передернул плечами. Мукуро смотрел в его глаза и не мог поверить, что в них нет отвращения или затравленности, как бывало уже однажды. Он смотрел на него спокойно. Не безмятежно и не умиротворенно, а именно что спокойно. В глубине глаз еще искрилась ненависть, но совсем другая, не такая яркая и всепоглощающая, скорее похожая на привычку. Хибари осторожно погладил его по плечу. Так гладят диких животных или бродячих собак – настороженно, опасливо, несколько неуверенно. Он не передумал. Он действительно прекратил сопротивление. Мукуро перехватил его руку и прижался губами к запястью, там, где проходила тонкая полоска стертой кожи. Вседозволенность, которую подарил ему Кея, опьяняла, дарила терпкое чувство свободы в выражении эмоций.

- Твоя покладистость удивляет, - улыбнулся Мукуро. Ему не хотелось тратить время на разговоры, но если бы он не открыл рот, то точно сошел бы с ума. Еще больше, чем сейчас. – Но безусловно радует.

- Радуйся. Пока что, - сухо произнес Хибари, отводя в сторону взгляд.

- Буду, - коротко ответил Мукуро, водя ладонями по его груди под тонкой тканью халата. Он снова поцеловал его, на этот раз задержавшись на его губах чуть подольше.

Хибари удержал его сам. Вдохнул, словно перед прыжком в ледяную воду, и подтянулся к нему, прижимаясь грудью к его телу. Мукуро с удовольствием ответил, зарываясь пальцами в темные жесткие волосы, и скользнул языком в приоткрывшийся рот, углубляя поцелуй. Под его рукой едва ощутимо вздрогнули и напряглись плечи, но отстраняться Кея не стал, наоборот, обхватил ладонью его затылок, прижимая сильнее, ближе, еще ближе. Они оторвались друг от друга только, когда дыхания стало не хватать. Замерли, тяжело дыша, и снова потянулись друг к другу. Мукуро нетерпеливо ощупывал его тело через ткань, целовал шею и требовательно теребил пояс его халата, пытаясь вслепую развязать его. Хибари обхватил ногами его бедра, откинув голову на подушку, и до боли впившись пальцами в резную спинку кровати.

Он боялся сорваться, боялся ударить его, оттолкнуть. Сознание, в отличие от тела, еще помнило болезненные укусы и синяки, и не хотело отвечать на ласки, как Хибари ни пытался абстрагироваться от неприятных ассоциаций. Ему не было приятно, он чувствовал только усталость и страх – страх потерять самого себя, запутаться в ощущениях, и ничем не вытравливаемое отвращение. Все это диктовал разум, здравый смысл и затуманенное ненавистью сознание. Тело же с охотой отвечало на все прикосновения, на все эти непривычно нежные поцелуи. Не только тело, - слух, зрение, - все предавало его, подчиняясь постыдному животному желанию. Жаркое дыхание, кипятком обжигающее кожу, влажно блестящие глаза, подернутые мутной поволокой – это захватывало все, плотно перекрывая неприятные ощущения, не давая пробиться и капли возражения.

- Я люблю тебя, - выдохнул Мукуро, с трудом отрываясь от его губ. Он не смотрит на его лицо, целует ямку над ключицами, и закрывает глаза, уткнувшись лбом в его плечо.

Он пожалеет. Через секунду, через пять минут, может быть, завтра, но сейчас плевать. В первую очередь, он сказал это для себя. Он правда любил, и никогда не чувствовал себя лучше.

***

- Сколько раненных? – спросил Дино, оглядывая лежащие прямо на земле тела.

- Больше пятидесяти, сэр, - отчеканил долговязый парень – помощник доктора, и неловко замялся, напряженно хмурясь. – Сэр, нам нужен отдых. Раненные не переживут пути, люди вымотались.

- Мы не можем оставаться на месте слишком долго, ты знаешь. Барон знал о нападении, кто знает, может, он и о лагере нашем уже в курсе, - после недолгой паузы произнес Дино, принимая из рук товарища результаты разведки.

- Мы можем уйти немного подальше, в лес, и на время схорониться там. Поймите, боевой дух почти на нуле, некоторые раненные не могут передвигаться, все очень устали. Они не смогут пройти и десятка километров.

Дино мельком прочитал бумаги: ни в одной из них нет информации о том, как барон Вэйлон узнал о точном времени нападения, да еще и размеры его стражи сильно разнились от действительности. Впрочем, Дино отчетливо знал, кто мог подсказать ему об этом, но никак не мог понять, как информатор прознал о грядущей бойне.