Мужчина и женщина

И это решило мою судьбу, хотя Дарья была, повторяю, старше всех других претенденток, хотя у нее была - в отличие от других - дочка, хотя мастертехнолог на аккумуляторном заводе она была, что называется, из иного круга, хотя у нее не было своего жилья, а мы с сыном жили в однокомнатной квартире. Зато у нее было понятие о том, что я - человек со своими делами и обязанностями, которому надо помочь. Да, эта "малость" плюс душевное угнетение от того зла, которое я творил вопреки своей натуре, решило нашу судьбу.

Никакого особого объяснения у нас не было. Когда очередной раз они с дочкой приехали к нам, чтобы всем вместе и с моим сыном ехать на выходные дни на скалы, и Дарья разложила в кухне свою выпечку, я спросил у ее дочки:

- Светочка, пойдешь ко мне в дочки? - Пойду, - ответила она, потупясь и жуя пирожок. - А вы меня возьмете в сынки, Дарья Антоновна? - спросил ее мой сын. - А ты и так уже давно мой сынок, - мимоходом, между делами сказала она, подталкивая ему через стол по-особому, как шестеренка, нарезанное яблоко. - В общем, засиделись мы, поторапливайтесь, электричка ждать не будет.

Назавтра они перевезли к нам пестрое свое женское барахлишко, и послезавтра мы отправились в ближайшую школу записывать в шестой класс Светлану, что было непросто без штампа о прописке. Но мы этого добились.

И Светочка спросила меня: - Дядя Егор, а почему Димка называет вас папа и на ты, а мама говорит, что мне нельзя? - Почему нельзя? - возразил я, Только так и можно.

Так я обрел не только жену, но и дочку. И потекла наша жизнь как в Ноевом ковчеге: двое взрослых в одной постели, подросток-сын на кровати в другом углу и дочка с ушами-звукоуловителями на раздвижном кресле между ними.

И Боже ж ты мой праведный, сколько проблем - бытовых и бытийных - сразу возникло, и все их надо было решать! Иные из них не могли не насмешить: вот Светочка заспорила с названным братом о том, что стульчак в уборной надо держать опущенным, потому что женщинам так удобней, на что Дима резонно отвечал, что в поднятом состоянии он удобнее для мужчин, и многое-многое притиралось, шлифовалось и утрясалось.

Весело мы жили. Как-то Дарья, не щадя себя, приволокла арбуз величиной с земной шар и весом в двенадцать килограммов. Одним махом мы сладили с ним за ужином и на двери туалета прикололи бумагу и карандаш, чтобы каждый, кто ночью встанет, расписывался. Каково же было возмущение Светочки, которая спала всю ночь, как сурок, когда утром она обнаружила на бумаге четыре свои росписи! - Это Димка подделал, это Димка! - шумела она. - Сам чуть в постель не напрудил, а на меня свалил!

Димка, довольный, хохотал... А когда однажды со школьной вечеринки он явился под хмельком, с каким удовольствием все члены семейства рисовали обличительные дацзыбао, а потом развесили эти едкие карикатуры на стенах и в коридоре! Но когда в другой раз он явился из школы с хорошим фингалом под глазом и с грозным вызовом родителей в дневнике к директору, мы решительно встали на его защиту. Дело в том, что, гордясь своей новой матерью, он отнес в класс ее удивительное фото, где она, распластавшись подобно ящерице, гибко движется вверх по вертикальной стене. Некий шутник из тех жлобов, что готовы все осмеивать, положил фото на бок и заржал над разоблаченной, по его мнению, фальсификацией: дескать, баба корячится на ровной площадке, ползет слева направо. Дима сначала пытался объяснить, что вот внизу видно озеро, которое не может стоять вертикально. Шутник, у которого мускулов было явно больше, чем мозгов, ответил ему так гадко, что Дима врезал ему по зубам раньше, чем успел что-либо осмыслить. Правда, и получил в ответ, но совесть его была чиста, что я директору и попытался объяснить, причем успешно.

Детям мы выделили рабочие места для уроков, распределили свои домашние обязанности, и во время веселых застолий шуточными репликами решались все назревшие проблемы, высмеивались и снимались конфликты, и дети чувствовали себя счастливыми в любящей полнокровной семье, где каждый из них имел и заботливую мать, и справедливого отца. Об этом можно долго и увлекательно рассказывать, вспоминая все новые подробности, но я сейчас пойду в иную сторону: двинусь в страну по-настоящему драматическую. И страна эта, думаю, имеет самое прямое отношение к преждевременной кончине Дарьи.

Она была веселой и прямой в отношениях с людьми на любом уровне. Так, например, своим остроумием и чувством независимости она просто поразила у нас на банкете нашего многодумного генерала, а уж тот умел разбираться в людях!.. И при всей своей гордости и чувстве собственного достоинства она с присущей ей добросовестностью отнеслась к счастливому изменению в ее женской судьбе, к переходу из неопределенного состояния матери-одиночки в статус сиятельной офицерской жены и матери немалого семейства. Не склонная к выспренным словам, она лишь однажды прошептала, цепко прижимаясь ко мне всем своим худеньким крепким телом и глядя в мои глаза горящими очами: "Ты - мой идеал! Неужели это не сказка, что я - твоя супруга?"

Десятый ребенок в бедной восточно-сибирской семье, единственная оставшаяся живой у матери, пережившая феерическую биографию, в которой было и заведывание пушной факторией у самой кромки Ледовитого океана, и занятия статистикой в Бурятии, и судоремонтные мастерские во Владивостоке, и рыбоконсервный завод на острове Шикотан, и бесконечно многое другое было в ее жизни. И при всем этом Дарью отмечала неукротимая тяга к культуре, которая привела ее через всю страну в Питер и вопреки всем законодательным препонам позволила закрепиться в нашем великом городе на Неве. На несколько голов выше моих были ее познания в оперном искусстве и в серьезной музыке, безупречным был слух и удивительным исполнение туристских и альпинистских песен, которые так самозабвенно любила она распевать в компаниях своих единоверцев по горным видам спорта.

Не высказываемая прежде даже самой себе, ее затаенная мечта об образе жизни, наиболее соответствующем ее натуре, волею небес осуществилась. Общим решением семейства она ушла из своего гальванического цеха высокооплачиваемого, но вредного для легких, и перешла на инструкторскую работу в школу олимпийского резерва: и к дому ближе, и дело по душе, и временем для семьи стало легче распоряжаться. Она очень серьезно принялась обустраивать мой быт согласно своим представлениям о светской жизни: так например, она завела в секретере зеркальный бар, куда стала раздобывать разного рода бутылки - до сорока штук стояло их там (а с отражением в зеркале - кошмар! - вдвое больше), и предметом ее высокого тщеславия было поразить моих или своих сослуживцев удивительными напитками или коктейлями. Я только посмеивался, понимая, из каких пластов предыдущей нищеты взрастали подобные представления о "красивой" жизни.