Менопауза. Как сохранить полноценную жизнь? Доступно. Работает. Проверено автором

Вы задумывались о том, почему мы попадаем в больницу, да еще на операционный стол? Моя версия ответа такова. Мы не смогли «договориться» САМИ со своим организмом. Он так долго подавал нам сигналы бедствия, так долго о чем-то просил (не делать этого, не говорить так, не думать о том-то), а мы, как будто иностранцы, не знающие языка государства, в котором оказались, так и не поняли, о чем он, наш организм, пытался сказать нам на своем языке. Мы не справились с ним САМИ, так давайте же дадим возможность сделать это другим, врачам – посредникам между нами и нашим организмом, на профессиональном уровне. Но нужно помнить, что эти посредники лишь устранят последствия нашего непонимания, а причину, приведшую нас на больничную койку, мы должны поискать сами – в своей голове, в своих мыслях и своих поступках.

Больничная палата – это особый мир, со своими законами, запретами, правилами поведения и общения; вам в этом мире жить (понятное дело, что временно). Примите его, иначе вы не сможете в нем адаптироваться и периодически будете впадать в истерики. За то время, что я находилась в больнице, я имела возможность наблюдать за разными реакциями женщин, которые оказывались моими соседками либо по палате, либо по больничному коридору. Те, кто оставлял часть своих амбиций ТАМ, в той жизни, быстрее адаптировались к больничному режиму, быстрее включались в общение, перенимали опыт выхода из наркоза, первого вставания, перенесения боли от тянущего вниз шва после полостной операции, первого самостоятельного посещения (уж простите за важную подробность) туалета, кто обсуждал байки в тему – тем было легче. Легче общаться с медсестрами и нянечками, легче переносить назначенные процедуры, а главное – быстрее уходить из этого маленького мирка – туда, в БОЛЬШОЙ мир.

Но были такие, которые по каким-то причинам не могли взять себя в руки и своим поведением, уж простите меня за сравнение, напоминали крыс, загнанных в угол. Они орали по ночам, истерили днем, грозили написать жалобу министру здравоохранения, были глухи к рекомендациям врачей. Мне запомнились две такие дамы. Одну привезли ночью. Она бегала по соседней палате и кричала: «Я не могу ЗДЕСЬ находиться, здесь пахнет, здесь душно. Я никогда не была в больнице! А что здесь делает эта женщина? Почему около нее судно? Переведите меня в другую палату, где нет суден». Ей терпеливо объясняли, что в этом отделении нет палат без суден и что ей тоже скоро понадобится такое же «приспособление», но она была невменяема. Ее с большим трудом успокоили. Утром я встретила ее в коридоре – вполне интеллигентная женщина лет 60, – она говорила уже значительно тише, но все еще продолжала грозить, что кому-то куда-то напишет жалобу. У меня много родилось комментариев по этому поводу, но я их оставлю при себе.

Другую даму – «девушку необъятных размеров» – привезли в нашу палату под вечер. Ей предстояла утром следующего дня операция, и ее предупредили, что «кушать уже нельзя» – только пить. Она ела, не останавливаясь, все, что успели принести сама и родственники, сопровождавшие ее во время «вселения». Поскольку двери нашей палаты были всегда открыты – так медсестрам легче наблюдать за тяжелыми больными, – проходивший по коридору врач заметил, что моя соседка усердно поглощает что-то из литровой банки, зашел к нам и снова предупредил «девушку необъятных размеров» о том, что есть нельзя. Попросил меня: «Пожалуйста, последите за ней». Наверное, с его стороны это был жест отчаяния, поскольку я тогда еще не вставала. Была б его воля – он бы просто отобрал у «девушки» все эти кастрюли-банки с едой, но тогда бы это было нарушением прав человека и она захотела бы кому-нибудь пожаловаться. Ее все-таки прооперировали (по жизненным показаниям), но поправлялась она очень медленно. Понятно, что ее постоянное жевание было ответной реакцией на психологический стресс. По моим наблюдениям, есть всего лишь два варианта отношения к еде людей, перенесших (или испытывающих) стресс. Одни либо вообще перестают есть, другие – наоборот – «метут» все подряд. «Девушка-колосс» была как раз из второй группы.

Понятное дело, если бы к вновь прибывшим в стационар подходил не только палатный врач, но и психолог, многое было бы по-другому. Но мы-то с вами реально смотрим на жизнь, поэтому сами будем себе психологами в больничной палате. Дайте себе установку, что вы ЗДЕСЬ – всего лишь «наблюдатель», вы смотрите как бы со стороны, и за собой тоже. Соберитесь, сгруппируйтесь, притормозите свои эмоциональные реакции, «заморозьте» их. Вашу личную жизнь – мысли, эмоции – оставьте внутри вас. Это состояние я бы обозначила как «сон личинки». Вы как бы видите-слышите все, но бережете силы, не тратя себя на ненужные сейчас реакции и эмоции. Силы вам пригодятся для другого – для выживания, выздоровления. Старайтесь, наблюдая за всем происходящим, искать подсказки судьбы на будущее и ответы на свои вопросы об истинных причинах своей болезни.

Мне в этом плане повезло, если можно вообще так сказать о той ситуации, в которой я оказалась. Но такое КАЧЕСТВО общения, которое меня встретило в больничной палате, я редко встречала даже в своей журналистской практике! Моими соседками одновременно оказались Женщина – профессиональный психолог, Женщина – профессиональный телохранитель, Старая Женщина с неистощимым запасом юмора и Молодая Женщина – профессиональная жена и домохозяйка. Каждая из нас по очереди подвергалась мерзким процедурам подготовки к операции, отправлялась на операционный стол, выходила из наркоза, поднималась с кровати со свисающими из живота катетерами, держалась за операционный шов, предохраняя его от боли. Но в палате была такая аура жизнелюбия, дружественности, доброты, искренней заботы, что все физиологические и психологические послеоперационные тяжести оставались для каждой из нас на втором плане. Мы много смеялись, поддерживая свои животы, и много философствовали. И за время этого философствования, слушая рассказы своих соседок по палате об их жизни, я получила ответы на свои вопросы и решение своих проблем. Нет, это не значит, что Женщина-психолог сказала мне: «Вы теперь должны действовать так, потому что…», а Женщина-домохозяйка посоветовала иначе варить щи. Эти ответы пришли ко мне САМИ – в виде новых идей, решений и планов на будущее.

Ни одна из нас не задержалась на больничной койке, друг за другом мы покидали наш психологический «островок» комфорта с чувством благодарности судьбе за подарок общения и господам хирургам – за избавление от наших опухолей. А палата заполнялась уже другими пациентками. Наверное, они создавали уже свою атмосферу общения, но это уже было после нас.

Вам нужно принять не только мир больничной палаты, но и своего лечащего («режущего») врача. Принять, и довериться ему, и поверить в него, и… помочь ему. Как? Я, дочь хирургов, выросла среди разговоров о том, как прошла операция, как идет заживление раны и как наступают осложнения. Из всего этого я вынесла два нужных факта: на операционном столе самое страшное для хирурга – сильное кровотечение, а после операции – «госпитальная» инфекция. Помню, как еще в детстве слышала обрывок разговора матери по телефону: «Даже самую блестящую операцию можно запороть плохим послеоперационным уходом».

Поэтому еще с вечера, накануне операции, я обращалась к своему подсознанию и «вбивала» в него «свежую» мысль: «Как только хирург возьмет скальпель в руки, замри. Мои вены и сосуды крепкие, устойчивые, крови будет минимум. Даже когда я буду спать после наркоза – держи сосуды». Внутренне я благословляла человека, который должен был меня оперировать, и мысленно рисовала картину, как я, веселая, абсолютно здоровая, несу ему цветы, чтобы поблагодарить за успешную операцию!

Операция прошла успешно – конечно, благодаря высочайшему профессионализму моих спасителей, но кровотечение было действительно минимальным.

Как только я смогла встать и ходить, то влажной тряпкой протерла в палате все имеющиеся в ней движимые и недвижимые предметы и дверные ручки, а потом повторила все это марлями со спиртом. И опять я повторяла аффирмации: «Моя рана чистая и быстро заживает». Выписалась на восьмой день после операции.