Рожденный бежать

— Я все время забываю это заумное словечко философа Хайдеггера [39], ну то, которое означает, что я есть выражение этого места, — говорит Тед, хотя это место абсолютно не его. Оно принадлежит его кузену Дэну, гениальному механику-самоучке, который в одиночку создал первый в мире бизнес по реставрации каруселей.

— На одной из наших лошадок исполняет стриптиз Дита фон Тиз [40], — рассказывает Тед. — Еще одну таскала с собой на гастроли Кристина Агилера [41].

Когда несколько лет назад Дэн переживал тяжелый развод, Тед решил, что кузен больше всего нуждается в его обществе, поэтому он появился у дверей Дэна с женой, дочерью и бродячим зверинцем и больше уже не уходил.

— Дэн целыми днями сражается с большими, холодными, классными механическими штучками и появляется со смазкой, стекающей с его пальцев, как кровь с лап хищной птицы, — не унимается Тед. — Вот почему мы незаменимы. Он стал бы социопатом, если бы у него не было под рукой меня, чтобы было с кем поспорить.

Тед принес пользу, организовав маленький оперативный склад дешевых украшений для каруселей, которые он перевез от какого-то малого в одну из запасных спален Дэна. Это не приносило большого дохода, но у Теда оставалась уйма времени на то, чтобы готовиться к гонкам на своем велосипеде викторианских времен и обучаться «смежным специальностям», катая жену и дочь на манер рикши. У Кабальо сложилось совершенно неправильное представление о якобы богатстве Теда главным образом потому, что в электронных письмах Теда, как правило, было полно прожектов, более подходящих инвестору компании Microsoft на заре ее создания. Пока все мы, прочие, приценивались к полетам эконом-классом в Эль-Пасо, Тед, к примеру, наводил справки о взлетно-посадочных полосах для частного самолета для полетов над малонаселенной местностью, в частности над районами Мексики. Не то чтобы у Теда был самолет, у него и машина-то еле-еле была. Он везде разъезжает на шипящем «жуке» фирмы Volkswagen 1966 года выпуска, настолько дышащем на ладан, что он не может отъезжать на нем более-менее далеко. Но Теда это не напрягает: ведь, по сути, это все часть главного плана.

— Таким образом, мне никогда не приходится ездить очень уж далеко, — объясняет он. — Я нищий по собственному выбору, а нищему пожар не страшен.

Во время учебы в дизайнерском колледже при Центре искусств в Пасадене Тед сильно увлекся одной своей сокурсницей по имени Дженни Симидзу. Как-то раз, зайдя к ней в гости, он познакомился с двумя ее новыми друзьями: Чейзом Чэнь, молодым художником из Китая, и его сестрой Джоан. Оба они не слишком хорошо говорили по-английски, и Тед «миропомазал» себя на должность их личного атташе по вопросам культуры. Их дружба каждому из четверки принесла немалую пользу: у Теда появилась аудитория «слушателей поневоле» для изливания на них симфонического потока сознания; на брата и сестру Чэнь обрушился каскад новых слов и выражений, а Дженни смогла немного отдохнуть от ухаживаний Теда. Через несколько лет трое из этой компании приобрели международную известность: Джоан Чэнь стала звездой Голливуда и одной из списка «50 самых красивых людей» по версии журнала People; Чейз — единодушно одобренным критиками портретистом и самым высокооплачиваемым азиатским художником своего поколения; Дженни Симидзу — моделью и одной из самых известных на планете лесбиянок («гомобытовуха тебе имя», по выражению «Розового журнала») благодаря ее любовным интрижкам с Мадонной и Анджелиной Джоли. Правда, ее карьерного взлета, несмотря на татуировку на правом бицепсе Дженни в виде похотливой распаленной девахи, садящейся верхом на пристегивающийся пенис, Тед никогда не видел. Что же касается Теда…

Он сумел стать первым среди тридцати лучших в мире по продолжительности задерживания дыхания.

— Я дотянул свое время до пяти минут пятнадцати секунд, — рассказывал Тед. — Целое лето тренировался в бассейне.

Но, увы, удача в таком деле, как задержка дыхания, — большая ветреница, и вскоре Теда вышибли из категории лучших другие соискатели, больше его поднаторевшие в искусстве вдыхать и выдыхать воздух реже нас, грешных. Думаю, вы согласитесь со мной, что нельзя не посочувствовать бедолаге, пускающему пузыри с мыслями о славе на дне плавательного бассейна своего кузена, тогда как почти каждый из тех, кого он знал, рисовал шедевры, заваливал суперзвезд и красовался на крупных планах у Бернардо Бертолуччи [42].

Ну а что же тогда худшее? А то, что Тед, задерживающий дыхание, фактически и был Тедом, показывающим все, на что способен. Но, как ни странно, именно это и привлекло Лайзу, женщину, которая стала его женой. Они были соседями в меблированных комнатах, но поскольку Лайза была вышибалой в баре любителей музыки в стиле хеви-метал и возвращалась с работы только в три часа ночи, ее пребывание в обществе Теда ограничивалось сухопутной версией дна плавательного бассейна: приходя с работы домой, она заставала Теда спокойно сидящим за кухонным столом и поглощающим рис с фасолью, уткнув нос в толстый том французской философии. Его жизнеспособность и интеллект давно стали легендой среди соседей: Тед способен был рисовать все утро, кататься на скейтборде весь день и заучивать японские глаголы всю ночь. Он накладывал Лайзе полную тарелку горячей фасоли, а потом» когда его бешеный движок наконец глох, он переставал функционировать и предоставлял Лайзе возможность высказываться. Время от времени он подавал голос, вставляя реплики, говорившие о тонком понимании сути дела, а затем поощрял ее продолжать дальше. Таким Теда мало кто видел, и это было большой их потерей… равно как и его.

Но Чейз Чэнь это усек. Его взгляд художника заметил также скрытую силу в отзвуках урагана по имени Тед. В итоге Чейз специализировался в «резких переходах между солнечным светом и тенью», и Тед всегда в совершенстве осуществлял эти резкие переходы. Чейза очаровывало не действие, а предвкушение, не прыжок балерины, а мгновение до взлета, когда ее сила подобна сжатой пружине и возможно все. Он мог наблюдать то же самое в моменты затишья Теда, ту же самую кипящую на медленном огне энергию и безграничные возможности, и именно в это время Чейз тянулся за своим альбомом для зарисовок. На протяжении многих лет Чейз использовал Теда в качестве модели; некоторые из его лучших работ представляют собой, по сути, портреты Теда, Лайзы и их горячо любимой дочери Оны. Чейз был настолько заворожен миром в представлении Теда, что выпустил целую книгу, в которой не было ничего, кроме портретов Теда и его семьи: Тед и Она, сидящие в тесном стареньком «жуке»… Она, погрузившаяся в чтение книги… Лайза, смотрящая через плечо на Ону, живой продукт солнечного света и тени своего отца.

Однако к тому времени, когда ему вот-вот должно было исполниться сорок, эти четыре десятилетия резких переходов между солнечным светом и тенью не продвинули его дальше камей в шедевре другого человека и гостевой комнаты в бунгало его кузена. Но как раз тогда, когда он, казалось, перешел мост между огромным потенциалом и безрассудно растраченным талантом, произошло нечто чудесное: у него случился прострел.

В 2003 году Тед решил отпраздновать свое сорокалетие соревнованием на выносливость собственного толка: «Анахроничный Ironman». Это должен был быть полный триатлон — заплыв в океане (3,86 километра), велосипедная прогулка (180 километров) и забег (42 километра) — за исключением того, что по причинам, понятным только Теду, все принадлежности должны были относиться к 1890-м годам. Он уже преодолел две трети пути к этой цели; он был достаточно силен, чтобы справиться с заплывом в шерстяном вязаном белье полной длины, и стал асом в езде на велосипеде с высокими колесами. Но забег — забег просто убивал его.

— Стоило мне побегать где-то около часа, и у меня здорово прихватывало поясницу, — признается Тед. — Я впадал в уныние и даже мысли не допускал, что сумею пробежать марафон.