Моя жизнь в футболе

И конечно, был в «Динамо» парень с характером Василия Тёркина. Такой балагур необходим, пожалуй, в каждой команде. О шутках и розыгрышах Николая Дементьева футболисты передают истории из поколения в поколение. Все динамовцы того периода помнят, что в какой-то момент на сборе в Гагре заметно ухудшилось питание, что-то мудрила наша кухня. Николай Дементьев организовал процессию «похороны игрока, погибшего от истощения». Самого его несли на импровизированных носилках; спереди и сзади шагали партнеры, мыча похоронный марш и неся вместо иконы шахматную доску. «Покойник» периодически пытался подняться, выкрикивал нечто вроде «Ой, есть хочется!» или «С таких харчей гол не забьешь!» Эту процессию прекратил начальник команды Иван Иванович Хайдин, упрекнул участников в легкомыслии, но и кухне было сделано замечание.

И другие шутки Дементьева были мрачноваты, зато неповторимы. В 1948 году мы с ним, как и некоторые другие опытные футболисты, начали учиться в Высшей школе тренеров.

В расписании занятий была лекция в анатомическом кабинете. Николай пришел туда раньше всех, забрался под простыню и лег рядом с телом, ноги которого предстояло изучать будущим тренерам. Когда остальные слушатели ВШТ во главе с преподавателем анатомии вошли в кабинет и окружили стол, простыня вдруг зашевелилась, «некто» под нею стал подниматься во весь рост… Будущие тренеры остолбенели. Преподаватель дождался, пока из-под простыни появилось озорное лицо Дементьева; эту выходку ему простили только за его высокое мастерство: как-никак заслуженный мастер спорта, авторитет.

Начался сезон 1941 года, и в матче против ЦДКА Борис Андреевич вместо заболевшего Сергея Ильина поставил на левый край нападения меня. Играть пришлось против правого защитника армейцев Григория Пинаичева, будущего старшего тренера ЦДКА. Я забил два гола, еще один был забит с моей подачи, а общий счет этой встречи — 5:2 в нашу пользу. К этому моменту удар у меня был поставленный, сильный и довольно точный: очень редко мяч пролетал выше ворот. Он мог просвистеть рядом с боковой стойкой, но не над перекладиной. В моем игровом активе были и скорость с дриблингом, и умение выбрать голевую позицию. Забивал я по-всякому: издалека, с близкого расстояния (поймав вратаря на противоходе, мягко и точно, с обманом), по центру, с фланга (подрезав мяч, послав его внешней стороной стопы). Быстро устанавливалось взаимопонимание с партнерами. Я видел — партнер перемещается, значит, его опекун станет его преследовать, освобождается пространство, в которое можно устремиться, и партнеру оставалось лишь сообразить, как умнее распорядиться мячом, — послать его на свободное место под удар…

Мы, московские динамовцы, лидировали в сезоне 1941 года, но… началась война.

Те, кто служил в воинских частях, были немедленно откомандированы на места службы. Часть, в которой проходил службу я, базировалась в Москве, в Лефортове. С первых дней войны мы несли патрульную службу в городе, на глазах обретавшем совсем иной облик. Начались воздушные налеты гитлеровских бомбардировщиков, москвичи заклеивали окна бумажными полосами крест-накрест, витрины магазинов закладывались мешками с песком, на улицах появлялись противотанковые надолбы, в небе повисли серые колбасы аэростатов. Часто взвывала сирена, из репродукторов раздавалось: «Граждане, воздушная тревога!» В ночном небе перекрещивались лучи прожекторов воздушной обороны, разноцветные пунктиры трассирующих очередей зенитных пулеметов, возникали облачка от разрывов зенитных снарядов, и в фокусе прожекторных огней время от времени оказывался вражеский бомбардировщик, казавшийся с земли игрушечным серебристым самолетиком. Но он нес смерть. Горели дома, на которые падали фашистские «зажигалки» (алюминиевые бомбочки с горючей химической начинкой), разваливались целые кварталы под ударами тяжелых фугасных бомб.

В день первого воздушного налета на Москву погиб мой товарищ по команде московского «Динамо», искусный молодой футболист и хоккеист Сережа Черников. Он выбрался на крышу своего дома вместе с другими парнями, а вражеский самолет полоснул из пулемета, и пуля попала Сергею прямо в сердце. Он был чуть моложе меня. Мне тогда было двадцать.

Наша войсковая часть вошла в состав 2-й дивизии НКВД. Затем влилась в ОМСБОН — Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения.

Очень быстро наступали оккупанты, Москва вскоре превратилась в осажденный город, который жил на скудном пищевом пайке, подчас без отопления, нередко без электрического освещения — то один район, то другой. 15-16 октября 1941-го тысячи жителей стали покидать Москву: в городе началась паника. Нашу часть, уже прибывшую к Рижскому вокзалу для отправки на передовую позицию, из-за этого срочно вернули и оставили до особого распоряжения нести патрульную службу в городе.

О делах нашей бригады ОМСБОН, о подвигах ее командиров и бойцов были впоследствии написаны книги и поставлены фильмы. Многим из ОМСБОНа было присвоено звание Героя Советского Союза. В этой легендарной бригаде образовалась целая часть, в которой воевали мастера и заслуженные мастера спорта. Не раз пересекали они линию фронта, ведя партизанскую войну против оккупантов, совершая дерзкие рейды в тыл фашистам.

Мне доводилось участвовать в разведке, которую наше командование высылало навстречу наступавшим гитлеровцам, чтобы уточнить их дислокацию, численность прорывавшихся к Москве мотоциклетных и танковых десантов. Запомнился первый наш выезд под командованием лейтенанта Рябоконя: на грузовике-полуторке мы, человек десять с винтовками и гранатами, выехали в район Химок, а затем продолжили движение к западу от этого поселка. Поездили-поездили, не встретили никого и благополучно вернулись. Я тогда подумал: хороша разведка — в кузове грузового автомобиля на шоссе, открытом для обзора со всех сторон… В следующие разведывательные выезды мы вели себя осмотрительнее, набираясь опыта.

Очень тяжелым стал для Москвы 1942 год. Хотя в битве под Москвой гитлеровские армии были частично разгромлены, частично отброшены к западу, столица переживала неимоверно трудные месяцы. Продолжались ежедневные воздушные налеты. Даже по рабочим карточкам выдавали предельный минимум продовольствия, а ведь были иждивенческие и детские карточки с еще более урезанными пайками.

Служба наша в городе, конечно, не шла ни в какое сравнение с боевой жизнью фронтовиков. Но приказ есть приказ, патрульные походы по находившейся на осадном положении Москве тоже были необходимы, и кто-то должен был их совершать.

В конце лета 1943 года Борис Андреевич Аркадьев стал собирать динамовцев для участия в первенстве Москвы, которое решено было возобновить. В разных частях служили Василий Карцев, Всеволод Блинков, Алексей Хомич. В штабе партизан Белоруссии, у Пантелеймона Кондратьевича Пономаренко, служили минские динамовцы Леонид Соловьев и Александр Малявкин, которые несколько позже перешли в московскую команду одноклубников. В городе Молотове (ныне Пермь) жили с первых месяцев войны эвакуированные Михаил Якушин, Алексей Лапшин, Евгений Елисеев, Сергей Ильин… Еще шли жестокие бои на фронтах от Баренцева до Черного моря, но люди истосковались по нормальным проявлениям жизни; радовались нехитрым, но таким веселым и нужным киносборникам, высмеивавшим гитлеровцев; радовались любой оптимистичной песне, любому спектаклю оживавших московских театров. Людям мог придать силы и футбол, владевший перед войной столькими сердцами. И нас стали отпускать из войсковых частей на тренировки — на три-четыре часа.

Конечно, каждый из нас в немалой степени утратил чувство мяча, да и физические кондиции были снижены. Но все мы быстро восстанавливались, а тренировались жадно, словно стараясь надышаться. В нашем распоряжении было футбольное поле водного стадиона в Химках, а также поле на малом стадионе «Динамо» (главная арена Центрального стадиона «Динамо» в те дни была замаскирована от вражеских самолетов: на поле ставили декорацию, имитировавшую лес, трибуны накрывали маскировочными сетками).