После матча

Вспоминается чемпионат мира 1982 года на стадионах Испании. Заурядная игра сборной Италии на первом этапе не позволяла и помыслить о возможности ее перевоплощения. А оно состоялось в полном блеске, выразившись победами над командами мирового класса – Бразилии, Аргентины и ФРГ. Что это было? В жизнь футбола в те дни вторглась таинственная неожиданность, котор.ую хотя и пытались разгадать эксперты, но не разгадали. И как бы нарочно, чтобы высокогорный маршрут чемпионов мира так и остался таинственным, сборная Италии всего год спустя оглушительно провалилась в предварительном, далеко не сильном турнире чемпионата Европы. Ее испанское «сегодня» не дожило до «завтра».

Дискуссионность и в другом вопросе: «Кто прав перед футболом?» На том же чемпионате мира уж так всем приглянулась сборная Франции! И как ей сочувствовали, когда она под покровом ночи проиграла по пенальти команде ФРГ, упустив в течение матча верную победу (вела 3:1). Французы остались четвертыми, но это место не соответствовало облику их игры и задевало знатоков. Два года спустя сборная Франции, где по-прежнему верховодили Платини, Жиресс и Тигана, как бы опомнившись и узнав себе цену, стала чемпионом Европы. Ее быстрое изящество было увенчано серебряной амфорой. Это прекрасно, что ей удалось отстоять свою правоту, доказать право на существование ею изобретенной разновидности тотальной игры, где все было в духе времени, но с французским прононсом, сохраненным еще со времен маленького Копа, чья игра заставляла вспоминать клинки мушкетеров, перья на шляпах, кружевные манжеты. Скорее всего, именно так и полагается обращаться с новым: отбрасывать в сторону соблазнительную копирку и хранить в определяющих чертах верность самим себе.

Футбол щедр и снисходителен, он терпит самые разные, иногда полярные, истолкования того, что включено в его обиход. Это касается выбора игроков, методов тренировки, стратегии движения по турнирным дорогам, трактовки понятий «романтичности» и «практичности», контакта с аудиторией. Если бы эту мою фразу произнес телекомментатор, оператор, ручаюсь, тут же, для иллюстрации, навел бы камеру на скамью, где располагаются тренеры. И режиссер выпустил бы этот кадр на наши экраны.

Мы привычно толкуем о квалификации того или иного тренера, принимая в расчет образование, стаж, успехи возглавляемых им команд. Но это не больше, чем анкета. Я водил знакомство со многими тренерами, дипломированными и без дипломов, легко поменявшими по десятку команд и терпеливо работавшими в двух-трех, пожилыми и молодыми, благополучно приводившими свои команды к чемпионскому званию и теми, кому, как назло, как на смех, не давалось в руки золотое перо жар-птицы. И остался при убеждении; что тренера ходовой анкетой не измерить. Разве задаст ему кто-нибудь такой, например, вопрос: «Мыслите ли вы себя журналистом?»

На первый взгляд все тренеры не чужды журналистики: никто, кажется, так не рассыпается в интервью для печати, радио и телевидения, как они. Ничего удивительного, публика жаждет приникнуть к первоисточнику, узнать у виновника торжества или провала все, что ее томит и озадачивает. Но если хорошенько вчитаться и вслушаться, нельзя не заметить, что тренеры, и наши и зарубежные, давно освоили, что полагается сказать и в том случае, если имеется в виду лист благородного лавра, и в том, когда необходим фиговый лист. Они в своих интервью либо бьют напоказ образцовый, победоносный пенальти, либо, перевоплотившись во вратаря, кидаются в углы, чтобы отвести мяч в сторону. Это скорее сервис, чем журналистика.

Журналистом тренер ощущает себя в том случае, когда у него возникает душевная потребность постоять за свои взгляды и ему поперек горла противоположные взгляды, если он радеет за футбол, а не только за ту команду, где служит. Мне легко и приятно назвать таких людей: Борис Аркадьев, Виктор Маслов, Гавриил Качалин, Виктор Дубинин, Андрей и Николай Старостины, Сергей Сальников, Николай Глебов. Были и другие, я упомянул тех, чье участие в публичном обсуждении футбольных проблем длилось годами.

Интересен в этом смысле знаменитый Михаил Якушин. Ведя много лет практическую тренерскую работу, он сторонился газетного листа. То ли, не считая себя теоретиком, не хотел на себя брать лишнего, то ли боялся проговориться, выдать ненароком «военную тайну». Даже обязательные, дежурные интервью давал скупо, с недомолвками, ужимками, с лукавыми оговорками. А выйдя в отставку, перестав служить одной какой-либо команде и оказавшись лицом к лицу со всем футболом сразу, почувствовал потребность во всеуслышание рассуждать о том, что видит. И сделался прилежным газетным автором, безбоязненным, острым и потому читаемым. Более того, ему, многоопытному, не раз шагавшему по чемпионским дорогам, свободный взгляд со стороны открыл то, что он упускал в торопливой гонке за местами и призами. «Сейчас я бы больше нажимал на технику, без нее игра не та»,- признался он однажды в редакции. Дорогое признание!

Мною названы люди старшего поколения. Из тренеров, находящихся ныне при исполнении служебных обязанностей, назвать кого-либо журналистом затрудняюсь. Разве что Эдуарда Малофеева. Он откровенен, думаю, не только благодаря бьющему через край темпераменту. Малофеев в молодые годы, когда играл, сформировался под влиянием своих тренеров, к которым испытывает до сих пор не показное, а истинное уважение и следует их примеру и в открытом обсуждении футбольных нужд.

Как бы то ни было, споры идут, без них футбол задохнулся бы. О спорах мы догадываемся по игре команд, по их судьбам. Дискуссионность футбола – его живая вода. Люди, на него влияющие, вольны отмалчиваться, но их взгляды, убеждения и методы прочитываются на зеленых полях.

Когда-то меня удивляла, а потом перестала удивлять, одна странная особенность. Не все, конечно, но многие люди, профессионально работающие в сфере футбола, настолько поглощены наседающей суровостью ежедневного участия в турнирной борьбе, настолько зависимы от биржевого калейдоскопа очков и голов, что им глаз не оторвать от прямоугольника поля, от мешанины игровых стычек, от таблиц, от судейских пересвистов или недосвистов. Они в своем должностном рвении, во всепоглощающем желании удач для одной команды, в погоне за турнирным фетишем – лишним очком теряют из виду нормы футбольного бытия и его морали, начинают страдать подслеповатостью и тугоухостью. Лишь в зимнем антракте, в отпуске, когда горячка временно утихнет, они позволяют себе, гуляя в компании по кисловодским теренкурам, порассуждать о нетленных, высоких законах милого их сердцу футбола и предают анафеме отступников, чистосердечно позабыв о собственных прегрешениях.

Когда в 1977 году у нас разразилась ничейная вакханалия и ребенку было ясно, что многие ничьи вершатся по сговору, я переговорил один на один едва ли не со всеми тренерами высшей лиги. Каждый возмущался, клеймил других, но свою команду и самого себя выгораживал, клятвенно заверяя, что ничего подобного себе не позволял. Лишь тренер одной из ведущих команд выразился так: «Разболтались, это точно. Но могу вас уверить, мы никому ничего не предлагаем, предлагают нам, и иногда приходится соглашаться. Почему? Футболистам известно о предложении, и они не прочь между делом заработать очко на выезде, знают, что этого нам достаточно, дома мы все свое возьмем. Идти против них? Как?» Он хотел, чтобы я вошел в его положение. Его откровенность я оценил, но отныне знал, что в ассистенты возле футбольного знамени он не годится.

Журналист не в силах не сделаться хранителем интересов футбола. И чувствовать: «Кто, как не я!» Тогда он нужен делу. Тогда он близок читателям, людям совестливым, правдолюбцам. Тогда он ведет поиск и совершает открытия. Позиция определена, он испытывает ко многому обязывающее ощущение непрерывности, связности своего труда, ибо бьет в одну точку, а не пописывает о том и сем.

Есть, правда, опасность впасть в менторский тон, переродиться в маленького диктатора от пишущей машинки. Я наблюдал, как один серьезный журналист, безошибочный в моральных, эстетических и организационных разделах, самоуверенно и нетерпеливо взялся за наставления, как полагается строить игру, один образец провозгласил прогрессивным, все остальные – вредными.