Ремонт и реставрация мебели и предметов антиквариата

На этом тему реставрационной химии можно со спокойной совестью закрыть, так как перечисленного с избытком хватит для осуществления всего объема восстановительных работ, какой только может повстречаться вам на бытовом уровне. Конечно, высокопрофессиональная музейная реставрация требует более обширной аптеки, но и задачи, и уровень их решения там несколько иные.

Реставрация дерева

Наши дома наполнены деревом. Хотя теперь оно чаще выступает под маской безликих стружечных плит, ламината и прочих продуктов переработки, суть не изменилась, а мебельный ассортимент не стал пластмассовым и, надеемся, никогда не станет. Мудрые предки справедливо не жаловали иной утвари, кроме столярной (как будто у них был выбор), следовательно, когда речь заходит о реставрации древесины, подразумевается именно мебель, а также всякие приятные мелочи: рамы для зеркал, шкатулки, корпуса граммофонов и прочие изыски. Есть, правда, громоздкий жанр восстановления и консервации деревянных строений прошлых веков, но это нас не касается.

Увы, сроки жизни чудесного материала малы – кроме разнообразных губительных факторов физического и химического толка, злой рок имеет в запасе целую обойму, скажем так, антропогенных зол, причем как раз в нашей стране именно они возобладали над естественным ходом старения. Если в благословенной Европе за минувшие век-полтора революции с войнами и взбаламутили устоявшийся быт, все их Les ennuis и Die Unannehmlichkeiten (неприятности) не идут в сравнение с масштабом российских бедствий. Постреволюционная разруха подала дурной пример – и в бездонных топках буржуек навсегда исчезли ореховые и краснодеревные гарнитуры, а заодно гектары паркета, в том числе высокохудожественного. Ну, а как сотрудники ЧК сдирали обивку с кожаных кресел, чтобы сшить сапоги, многие из читателей могли видеть в одноименном фильме. Завершила разгром блистательная эпоха 60-х, когда «оттаявшее» население, зачарованное полетами в космос и освоением Антарктиды, вдохновенно вышвырнуло на улицу бабкины буфеты и горки, тем более что вся эта рухлядь стилем и размерами не соответствовала сотням тысяч новеньких малогабаритных «хрущевок».

Один из моих друзей, ныне известный художник Михаил Шелудько, в былые годы работал декоратором при городском ТЮЗе и рассказывал занимательнейшие истории о том, как они ездили на грузовике по дворам и собирали в мусорных кучах бесчисленные и порой уникальные предметы обстановки XIX – начала XX веков, жизненно необходимые для оформления спектаклей. И после, в прохладной тиши закулисья, воплощали режиссерские замыслы, каковые иногда требовали, скажем, укоротить на полметра резной ампирный диван, что и делалось тотчас посредством ножовки.

Постепенно население, слегка уставшее от треугольных торшеров и полированных плоскостей, вдруг вспомнило, как славно было видеть в доме натуральную вещицу, например, столик или шкаф, состоящие не из одних только прямых углов. В результате такого просветления помойки заметно оскудели, а продвинутые старушки стали запрашивать за исхоженные тараканами руины отнюдь не бутылку или две, но достаточно реальные суммы. И все же вплоть до последних дней оставался шанс приобретения какого-нибудь редкого сундука или комода буквально «за так», чем и воспользовалась наиболее прозорливая часть горожан. Но интересен психологический парадокс: приобретя уникальный предмет двухсотлетней давности за литр водки, почти все искренне полагают, что восстановление его в первозданном виде должно обойтись приблизительно так же. И не могут взять в толк, отчего с них дерзко запрашивают, к примеру, четыреста долларов США, назначая притом срок работы в два месяца.

Но книга не об этом, а о том, как лучше и проще собственными руками вытащить с того света любимый дедов стол цельного ореха, с завитками и розочками, изрядно пострадавший от сырости, острого железа и беспечного обращения, в том числе со стороны самого нынешнего реставратора в пору его пребывания в буйном возрасте вивисектора домашней утвари.

Итак, с чего начать? Например, с того, что приятнее и предпочтительнее иметь в качестве объекта работы некоего инвалида, получившего всего одно, хотя и чудовищное, повреждение. В моей практике был такой – настольные часы, фанерованный дубом корпус которых представлял собой разломанный пополам остов, что-то вроде фрегата после Трафальгара, тогда как окружающие части блистали нетронутой девственностью. Потребовалось, не мудрствуя лукаво, аккуратно склеить куски воедино, заделать стык новым шпоном и слегка пройтись лаком. В подобных случаях результат бодрит самого реаниматора, а заказчика повергает в эйфорию – настолько разителен контраст между «до» и «после».

Намного хуже, когда предмет несет на своей относительно целой поверхности множественные мелкие царапины, вмятины, отколы и прочие следы дурного обращения и пережитых невзгод. Мало того, что буквально каждую трещинку (а их десятки и сотни) следует скрупулезно заделать, что вмятины вообще практически не поддаются исправлению, чтобы стало незаметно, – как правило, метаморфоза внешности не дает основания оценить объем и сложность проделанной работы, а потому клиента исподволь душит жаба сомнений, заставляя вспоминать фразу о взаимодействии денег и ветра.

Но самые лихие последствия оставляет длительное воздействие сырости, когда бедная деревяшка томится в открытом всем туманам сарае с земляным полом, то намокая, то подсыхая. Когда же имеется прямое попадание воды (например, течет крыша) – это полный капут, почти не подлежащий восстановлению. В подобных случаях речь может идти лишь об изготовлении более или менее точной реплики.

Нелишне знать, что древесина сохнет на протяжении всей своей жизни. Для одних пород этот процесс протекает быстрее, для других медленнее, но время в конце концов обязательно побеждает. Усыхание вовсе не означает окончательного выветривания одной только влаги, тем более что в комнатных условиях подобное невозможно. Просто год за годом, незаметно и тихо, испаряется вначале вода (до известного предела), затем летучие эфирные соединения, затем более смолистые, тяжелые компоненты, пока перед нами не останется сравнительно чистая, изрядно похудевшая целлюлоза, легкая и какая-то «пустая», точно спрессованная вата. Тот, кто имел дело со старой древесиной (как минимум полувекового возраста), не мог не заметить ее малую прочность и повышенную хрупкость. Чем порода плотнее, тем менее она теряет с годами, оставаясь крепкой и сто, и триста лет. Долгожительством блистают самшит, яблоня, айва, гранат, кизил, фисташка, дуб, ясень, акация, а что касается эбенового дерева и прочих тропических див, их стойкость вовсе немерена. Нетрудно заметить, что все перечисленные навскидку представители растительного царства (стократ большее число не названо) относятся к лиственным породам.

К сожалению, хвойные собратья плетутся в этом соревновании далеко позади, поскольку их древесина насыщена теми самыми летучими соками, что предательски покидают основу, унося с собою и прочность, и вязкость, и вес. Справедливости ради следует оговориться, что и среди хвойных есть удивительные стоики. Так, лиственница не только является самым распространенным деревом нашей страны (вся Сибирь укрыта именно ею), но заодно бьет геронтологические рекорды, мастерски отражая нападки веков и разные тлетворные веяния. Именно поэтому дверные косяки, пороги, оконные рамы и прочие соприкасающиеся с непогодой изделия лучше изготавливать из смолистой, твердокаменной лиственницы. Пишут, что благословенная Венеция вся, от первого до последнего дома, построена на сибирских сваях.

Для простоты подачи и усвоения материала бескрайнее разнообразие видов порчи можно условно разделить следующим образом: дефекты изделий из массива (то есть цельных) и дефекты шпоновых покрытий (поскольку абсолютное большинство домашней утвари как раз фанеровано). В первую группу, конечно, войдут и все типы резьбы по дереву, а их предостаточно – плоская, сквозная, барельефная, вплоть до полнообъемных скульптурных композиций.