Trainspotting

Она пристально смотрит на меня, похоже, догоняя, что я чего-то недоговариваю. Она немного выпадает на измену, встаёт и уходит.

- Ну, ты и шизовый! - громко хохочёт тёлка, с которой я познакомился в баре, хер знает, как её зовут. Я скучаю по Келли, оставшейся в Шотландии. Келли так классно смеялась.

Всё дело в том, что наркотики кажутся мне теперь ужасным занудством; хотя, на самом деле, мне сейчас гораздо скучнее, чем раньше, когда я торчал. Но эта скука для меня нова, и поэтому она не такая нудная, как кажется. Просто я чуть-чуть побалуюсь ею. Ну, совсем чуть-чуть.

Хавайте на здоровье!

Боже мой, впереди ещё один из этих мерзких вечеров. Лучше б тут было полно народу. Когда такое затишье, время тянется ужасно медленно. И даже намёка на чаевые. Блядство!

В баре почти никого нет. Энди сидит со скучающим видом и читает "Ивнинг ньюс". Грэхэм на кухне, готовит еду, которую, как он надеется, кто-нибудь съест. Я прислонилась к стойке -я страшно устала. Утром мне нужно сдать сочинение по философии. О морали: относительна она или абсолютна, в каких обстоятельствах и т. д. и т. п. Как подумаю об этом, так сразу харит. Закончу смену, сяду и буду писать всю ночь. Полная шизня.

По Лондону я не скучаю, а по Марку - да... немножко. Может, даже немножко больше, чем немножко, но не так сильно, как я думала. Он сказал, если я хочу поступить в университет, то можно сделать это в Лондоне с таким же успехом, как и дома. Но когда я сказала ему, что жить на стипендию тяжело везде, а в Лондоне невозможно, просто физически невозможно, он сказал, что хорошо зарабатывает и что мы как-нибудь протянем. Когда я сказала ему, что не хочу, чтоб он содержал меня, как крутой сутенёр дешёвую шлюху, он сказал мне, что всё будет по-другому. Но я всё равно вернулась, а он остался, и никто из нас особо об этом не жалеет. Марк может быть ласковым, но он не очень-то нуждается в людях. Я прожила с ним полгода и, по-моему, так до сих пор и не знаю его толком. Иногда мне кажется, что я хочу слишком многого, но с ним, похоже, всё ясно.

В ресторан заходят четверо парней, конкретно кирных. Шиза. Одного я, кажется, знаю. Наверно, встречались в универе.

- Чем могу служить? - спрашивает их Энди.

- Пару бутылок самого лучшего вина... и столик на четверых... невнятно произносит он. Судя по их акценту, прикиду и манерам, это англичане среднего или выше среднего класса. В городе полно этих "белых колонистов". И это говорю я, только что вернувшаяся из Лондона! Студенты универа когда-то делились на эдинбургцев, глазгосцев, бирмингемцев и кокни, а сейчас он превратился в отстойник для оксбриджских неудачников из соседних с Лондоном графств и пары-тройки эдинбургских пэтэушников, представляющих Шотландию.

Я улыбаюсь им. Нужно отбросить все эти предвзятые мнения и научиться относиться к людям по-человечески. Это влияние Марка, его предубеждения заразны, хрен шизанутый. Они садятся.

Один говорит:

- Какую девушку называют в Шотландии интересной?

Второй рявкает:

- Туристку!

Они говорят очень громко. Нахалы.

Один произносит, показывая в мою сторону:

- Впрочем, не знаю. Эту я бы не вышвырнул из кровати.

Ах, ты хуйло. Ёбаное дебильное хуйло.

Я вся закипаю внутри, но делаю вид, что не услышала этого замечания. Мне нельзя потерять эту работу. Мне нужны деньги. Не будет бабла - не будет ни универа, ни диплома. А мне нужен диплом. Мне он нужен больше всего на свете.

Пока они изучают меню, один из парней, темноволосый тощий мудак с длинной чёлкой, похотливо улыбается мне.

- Каг дзила, драгуша? - говорит он, подражая произношению кокни. У мажоров это нынче модно. Боже, как мне хочется послать этого придурка на хуй. На хрен мне это сдалось... но ничего не поделаешь.

- Улыбнись нам, дзифчушка! - говорит тот, что пожирнее, низким, развязным голосом. Голос высокомерного, тупого мажора, не отягощённого чуткостью или интеллектом. Я пытаюсь снисходительно улыбнуться, но мышцы лица остаются неподвижными. И на этом спасибо.

Принять заказ - сущий кошмар. Они поглощены беседой о карьере, с наибольшим уважением отзываясь о профессиях брокера, рекламного агента и менеджера, и как бы между делом пытаются меня унизить. Тощий придурок спрашивает, когда я кончаю работу. Я не обращаю на него внимания, а все остальные начинают гикать и стучать кулаками по столу. Я записываю заказ, чувствуя себя раздавленной и опозоренной, и ухожу на кухню.

Я вся дрожу от злости. Интересно, надолго ли меня хватит? Если б я хоть могла отвести душу с какой-нибудь чувихой - Луизой или Маризой.

- Ты что, не можешь выгнать на хуй этих поцев? - отрываюсь я на Грэхэме.

- Это работа. Клиент всегда прав. Даже если он ведёт себя, как хуева залупа.

Я помню, Марк рассказывал, как несколько лет назад он работал на шоу "Лошадь года" в Уэмбли - разносил продукты вместе с Дохлым. Он всегда говорил, что официанты обладают властью: никогда не трогай официанта. Он был, конечно, прав. Настало время воспользоваться этой властью.

У меня самый разгар месячных, и я чувствую себя, как выжатый лимон. Я иду в туалет и меняю тампоны, заворачивая использованный (он насквозь пропитан выделениями) в туалетную бумагу.

Двое из этих чёртовых мажоров-империалистов заказали суп: наш фирменный - с томатами и апельсинами. Пока Грэхэм занимается приготовлением основных блюд, я беру окровавленный тампон и опускаю его, как мешочек с чаем, в первую миску с супом. Потом выдавливаю вилкой его мерзкое содержимое. В супе плавает пара чёрных кусочков внутреннего покрова матки. Я хорошо их размешиваю, и они растворяются.

Я подношу к столику два паштета и два супа, ставя свой "коктейль" перед тем тощим, намазанным гелем уёбком. Один из их компании, парень с коричневой бородой и на удивление уродливыми, выступающими вперёд зубами, рассказывает сидящим за столом, снова-таки очень громко, о том, как ужасны Гавайи.

- Чёртова жара! Нет, я ничего не имею против жары, но она совершенно не похожа на роскошный, палящий зной Южной Калифорнии. Там такая высокая влажность, что всё время потеешь, как поросёнок. К тому же, тебе постоянно досаждают эти подлые крестьяне, которые пытаются продать свои смехотворные побрякушки.

- Ещё вина! - недовольно гудит жирный, белобрысый хрен.

Я возвращаюсь в уборную и набираю в кастрюлю своей мочи. Меня мучает цистит, особенно во время месячных. Моя моча имеет тот мутный, застоявшийся вид, который говорит об инфекции мочеполового тракта.

Я разбавляю вино своими ссаками: оно немного помутнело, но эти гады такие бухие, что ничего не заметят. Я выливаю четвёртую часть графина в раковину и доливаю его собственной мочой.

Я поливаю своими ссаками рыбу. Они такого же цвета и такой же консистенции, как маринад. Шизня!

Эти хрены едят и пьют всё подряд, ничего не замечая.

Трудно срать на клочок газеты: параша маленькая, и как следует не присядешь. А тут ещё Грэхэм что-то кричит. Всё же я выдавливаю из себя маленькую мягкую какашечку, которую затем перемешиваю со сливками в соковыжималке и, погружая получившееся месиво в шоколад, нагреваю его на сковородке. Я поливаю им профитроли. Довольно аппетитный вид. Вот это крейза!

Я чувствую, что наделена огромной властью, и наслаждаюсь тем, что оскорбляю их. Теперь-то улыбаться куда проще. Жирному ублюдку не повезло: в его мороженое я подсыпала немного перемолотых крупинок крысиного яда. Надеюсь, Грэхэму за это не влетит. Надеюсь, ресторан не закроют.

В своём сочинении мне пришлось бы признаться, что в определённых случаях мораль бывает относительной. Это, если говорить начистоту. Но доктор Лэймонт придерживается другой точки зрения, и поэтому я должна буду отстаивать абсолют, чтобы подлизаться к нему и получить высокий балл.

Полнейшая шиза!

Глазея на поезда на Центральном вокзале Лейта

Когда я схожу с поезда в Уэйверли, город кажется мне зловещим и чужим. Два чувака орут друг на друга под аркой на Кэлтон-роуд, возле почтового склада. А может, они орут на меня? Чудесное место и время, для того чтобы слезать с иглы. Но можно ли найти идеальные место и время? Я ускоряю шаг (что не так-то просто с этим тяжеленным бэгом) и выхожу на Лейт-стрит. Что за хуйня, в конце-то концов? Уроды. Я, бля...