Флагелляция в светской жизни

Сержант не смягчил силу четырех оставшихся ударов. Омалара снова дико кричала и отчаянно напрягалась… Ее попа была исполосована, в нескольких местах показалась кровь. Сергей вздохнул и пошел прочь. В гостинице он по памяти сделал несколько набросков первобытного судилища. Всю ночь ему снилась Омалара.

В Россию.

На следующий день в гостинице Сергей встретился с миссис Хилембой. Миссис Хилемба сообщила, что Омалара больше не будет с ним работать. Она отдыхает после хорошей порки и уже совсем не хочет ее повторения.

Сергей уехал на сафари в местный национальный парк и увидел их снова через три дня, за день до своего отлета в Европу. В последний день пребывания в стране Сергея пришел в дом к Мисс Хилембе, расплатиться за сеансы позирования. К ним спустилась и Омалара. Сергей увидел, что она не села с ними за стол, а осталась стоять.

— В общем так, — сказал Сергей, — Омалара поедет со мной в Россию. Ей в вашей Африке теперь делать нечего. Замуж ее все равно не возьмут.

Хилемба ничуть не удивилась такому предложению. А ее отец просто сказал: "Сколько?".

Сошлись на трехстах долларах. Разумеется, Сергей брал билет и оформлял паспорт. Затраты с лихвой окупились. Омалара оказалась прекрасной хозяйкой и очень горячей женщиной. Картины, для которых она ему позировала, ему удалось очень удачно продать. Но "Черную жемчужину", где обнаженная Омалара выходит из воды, за несколько минут до того, чтобы принадлежать ему, он продавать отказался.

Второе путешествие в Африку пришлось отложить: сейчас он пишет беременную Омалару на фоне российского пленера. На картину уже есть заказчик.

А. Новиков

Наутро после

Перевод с английского Вовчика

Я похлопала его зад слегка через простыню.

— Время вставать! — напомнила я.

Он пробормотал что-то и стал натягивать на голову подушку. Я схватила эту подушку и отбросила ее в сторону, вне пределов его досягаемости.

— Просыпайся, Бобби, у нас есть кое-какое незаконченное дело.

— Какое дело? — недовольно спросил юноша, открывая один глаз и нахмуриваясь в мою сторону.

— Как скоро мы все забываем! — посетовала я, срывая с него простыню, — или мы просто не желаем подумать хорошенько?

Роберт был все еще в футболке и трусах, в которых я оставила его ночью, когда ушла на свою постель. Он открыл другой глаз и сделал вид озадаченной невинности. Я этот вид проигнорировала, беря в руку тяжелую деревянную щетку. Он должен был хорошо ее помнить — я уже немного использовала ее прежде, когда он капризничал.

— Нееет, — застонал он, снова закрывая простыней зад и удирая от меня на дальнюю сторону кровати.

— Иди сюда, Бобби, — сказала я твердо.

— Э-э-ээ… — потряс он энергично головой.

— Ты хочешь розог?

— Но-о-о…. Мы не можем подождать… до завтра? — заныл он.

— Завтра будет следующий день, — объяснила я. — А сегодня ты получишь то шлепание, которое заслужил вчера вечером. Я должна была отлупить тебя немедленно, но позволили подождать. Теперь перестань уворачиваться хуже младенца — иди сюда и подставь задницу как большой мальчик.

Он нахмурился. Я знал, что ему ненавистно обращение с ним как с ребенком, но он все-таки был на семь лет моложе меня, ему всего исполнилось восемнадцать. И пока он сопротивлялся мне — а я не терплю сопротивления дамам — я не сомневалась, что его надо больно наказывать.

— Мой зад и так уже натерпелся, — стал ныть он снова, но у меня уже лопалось терпение.

— Бобби, ты хорошо знаешь, что ведешь себя подобно маленькому непослушному сорванцу, а значит, заслужил такое шлепание, какое дают маленькому сорванцу.

— Нет, — упрямо сказал он, подтягивая просыню.

— Так! — громко отрезала я, указывая на свои колени. — А ну, иди сюда, на мои колени!

Он дулся:

— Я чувствую себя не совсем хорошо.

— Конечно, кто же хорошо чувствует себя перед хорошей отлупкой! — съязвила я. — Ты же собираешься получать шлепание.

— Не-е-еет, я болен…

Я собрала всю свою волю, несмотря на его сопротивление вытащила своего юного любовника целиком из кровати и дала ему легкую пощечину.

— Что у тебя болит? Отвечай!

— М-м-ммм… Я думаю, у меня лихорадка…

Я знал, что обман легко раскрывается и не собирался давать ему шанс.

— Хорошо, я не буду шлепать, если у тебя лихорадка… Но это надо еще проверить.

Я повернулась к шкафу и открыла верхний ящик. Его глаза сузились с большим подозрением.

— Что ты делаешь? — спросил он осторожно.

Я вынула стеклянный термометр и небольшую банку вазелина.

— Нееееет! — сделал он широкие глаза.

— Ты сказал, что болен, мне нужно измерить тебе температуру… Ляг на животик и сними трусы.

— Никаких трусов! Я не болен, не измеряй мне температуру.

Я не отвечала и открыла вазелин.

— Нееееет, мне уже лучше!

— Значит, ты солгал?

Выражение его лица было кислым. Его рот молча шевелился несколько секунд. Я видела, что он делал выбор и понимал, что достанется ему что-то такое, чего он очень не любит. Я повернула его на живот сама. Трусы были спущены до колен. Я посмотрел на его голые ягодицы — они очень мне понравились еще в первый же вечер, когда я соблазнила его, а потом привязала к кровати и в первый раз отхлестала прутом. Я слегка провела ладонью по его «нижним щекам» и вынув термометр из вазелина, толкнула его между ягодицами Роберта.

— Оу… ох… — сказал он, чувствуя, как термометр трахает его.

— Ты будешь лежать смирно, или тебе надо подогреть зад, чтобы это сделать? — спросила я.

— О, нет, — поспешно ответил он.

— Тогда подержи термометр три минуты.

— Да, мэм, — пробормотал он в подушку.

Я не убирала пальцы с термометра. Пока он лежал, я теребила стеклянную трубку, немного двигала ее взад и вперед, толкала в стороны. Он чувствовал движение внутри себя и вздыхал, но оставался неподвижным. Я наблюдал время по настенным часам. Когда секундная стрелка завершила свой третий круг, я быстро выдернула термометр из его зада.

Он быстро потянул трусы на место и повернул ко мне лицо. Я покачала термометр на свету:

— Хорошие новости, — произнесла я, убирая вазелин и снова беря в руку деревянную щетку, — ты вполне здоров.

— Неужели это означает, что ты правда собираешься шлепать меня? — спросил он как-то жалобно.

— Конечно, именно это я и имела виду. Теперь вставай и иди.

Он надулся и опустил взгляд на простыню. Наконец, мое терпение закончилось.

— Роберт! — взвизгнула я. — Я устала работать над воспитанием у тебя уважения к женщинам! Ты стонешь и продолжаешь вести себя, как четырехгодовалый ребенок! Ты знаешь, что заслужил шлепание — и я больше с тобой не играю. Выметай свой зад из этой кровати, живо!!

Я схватила его за ухо и вытянула из постели, по дороге стянув трусы. Он громко ойкал, спотыкался, но послушно следовал за мной, когда я вела его через кухню в гостиную. Повернув его, я угрожающе сунула щетку под его нос.

— Ты ведешь себя, как непослушный малыш уже два дня!

— Я устал, — заныл он.

— Ну и плохо! Тебе восемнадцать лет, ты сам можешь вычислить время, сколько тебе отдыхать! Если устал, ложись спать раньше, а не смотри телевизор!

И безо всяких слов, бросив его на свои колени, я начала задавать перца тому месту, где недавно были его трусы.

— Я не твоя мать (шлеп!), молодой человек (шлеп!). Тебе (шлеп!) не шесть лет. Ты слишком большой (шлеп!), чтобы списать все на глупость (шлеп!). Виляй попой (шлеп!) и думай над своим поведением (шлеп!).

Он бился и извивался в отчаянных, но напрасных попытках избежать сочных ударов щетки.

— Ты должен начать вести себя как следует (шлеп!), молодой человек (шлеп!), или ты потратишь (шлеп!) ужасную массу времени (шлеп!) над моими коленями (шлеп!), ревя подобно младенцу (шлеп!)…

Слезы лились по его покрасневшему лицу, по мере того как он подпрыгивал вниз и вверх. Выпустив его на минутку, я спросила: