Страсть принцессы Будур

У Будур хватило сил вымолвить:

– Все в порядке, мама.

Комати посмотрела на мужа. Если бы тот повернул голову в сторону своего семейства, он бы увидел обеспокоенность на лице жены. Но ритуал предписывал ему смотреть поверх голов гостей в темнеющее небо. А император всегда (ну или почти всегда) был приверженцем традиций. Вот потому он ожидал, когда отзвенит последняя нота, чтобы приветствовать гостей и открыть празднование.

Ситт Будур тоже посмотрела на отца и поняла, что ей предстоит вытерпеть все до конца.

Оркестр отзвучал. Над садом повисла тишина – все ждали слов императора. Они тоже были традиционными. Такэтори повторял их уже не один десяток раз, но сегодня он решил изменить привычный ход вещей.

– Радостен вечер праздника сакуры! Ждет нас множество добрых дней от сего дня! Как в цветении сакуры видим мы возрождение сил природы, так на сегодняшнем празднике мы станем свидетелями рождения новой ветви императорского древа! Ибо наступил год, когда нашей дочери, Несравненной Красоте, Ситт Будур, исполнится семнадцать. По древней традиции дочь императорского дома в этот год выбирает себе жениха. Пусть силы просыпающейся природы подарят нашей дочери способность ясно видеть, и пусть ею руководит любовь.

Ропот пробежал среди гостей. Холодная рука сжала сердце Будур. «О мой отец! Я последую традиции! Но мое послушание тебя не обрадует!»

Ситт Будур кивнула – драгоценные камни в прическе девушки сверкнули недобрым блеском.

Легкие лакированные гэта зашуршали по доскам помоста. Принцесса подошла к отцу, поклонилась ему и повернулась к гостям. Улыбка на лице императрицы Комати увяла, когда она встретила взгляд дочери. Но останавливать девушку было поздно. Традиция предписывала принцессе сказать свое слово… И Комати поняла, что дочь не ослушается отца, но это послушание будет куда страшнее неповиновения.

В тишине голос Ситт Будур звучал ясно, а слова звенели, как льдинки.

– О благородный отец мой, всесильный император! О моя прекрасная мать, заботливая императрица! Свято повеление традиций! И в этот вечер праздника я выберу себе жениха, своего спутника на долгом жизненном пути!..

Комати огляделась… Лица гостей были так красноречивы! Одни просто радовались празднику, другие заранее предвкушали победу, третьи прикидывали выгоды от такого брака. И не было среди молодых мужских лиц ни одного, которое светилось бы любовью. Никому не интересна была Ситт Будур сама по себе – лишь богатство и положение императора привлекли сюда всех этих принцев, сыновей сановников, князей и наместников… Страх охватил Комати – она поняла, что сейчас произойдет.

А Ситт Будур продолжила:

– Моим мужем станет тот, кто найдет ответы на три загадки, которые я загадаю! Знайте же, гости, верный ответ на каждую из них сможет дать лишь любящее сердце! Холодный разум навсегда ославит говорившего!

Первым все понял император, не зря же его называли светочем и мудрецом – дочь перехитрила его. Но Ситт Будур сказала свое слово. И это было слово дочери императора. А потому благородный Такэтори лишь согласно наклонил голову. Молчала и императрица. Она подумала, что дочь нашла лучший выход из положения – она не оспорила слова отца, но поступила сообразно своему желанию. Императорская честь спасена… Но цена этому – душа самой принцессы.

И в этот миг Комати вспомнила, как малышка Будур играла в Ледяную Принцессу. Сейчас блеск этого сверкающего льда был виден матери в каждом движении девушки.

– Да будет так! – император возвысил голос. – Воздадим же благодарность Аматэрасу, восславим день, когда в саду расцветает сакура!

И Ситт Будур победно улыбнулась. «Теперь все увидят, что такое честь Ледяной Принцессы! Я не знаю, есть ли в целом мире хоть один юноша с пылким сердцем, который найдет правильный ответ на мои загадки!»

Макама седьмая

Велик и прекрасен праздник Трона. Многие поэты прославляли его. Воспевали они и легендарное гостеприимство Ай-Гайюры, роскошные яства дворцовой кухни и искреннюю радость на лице царицы Алии.

От года к году все торжественнее становился выход из покоев царской четы. Царь Шахраман и царица Алия шествовали по главной улице столицы от дворца к тому месту, где столетия назад был воздвигнут первый дворец царей страны Ай-Гайюра и водружен первый Трон. Теперь о дворце напоминали лишь ворота, украшенные изразцами – пышные и древние, они сияли в солнечных лучах всеми оттенками золота. Пятна охры и киновари, синие мазки индиго, пурпур кошенили слагались в затейливый узор, переплетались цветами и листьями. Некогда под воротами проходили и обозы с награбленным в многочисленных походах добром, и войска-победители. Но теперь это были просто древние ворота в несуществующий дворцовый парк.

Сейчас процессия остановилась в нескольких шагах от этих величественных ворот. Зазвучали и смолкли зурны, затем музыканты всего города заиграли чарующую мелодию, которой уже много лет начинался этот праздник. По обычаю, вслед за музыкантами царь Шахраман проходил под воротами, открывал черную лакированную шкатулку и, зачерпнув из нее горсть мелких монет, бросал их в толпу. Царица и диван присоединялись к повелителю – этот древний ритуал, конечно, никого не мог обогатить, но все жители страны Ай-Гайюра искренне считали, что такая монетка из рук мудрого царя принесет удачу на весь год. А потому вдоль церемониальной дороги и возле ворот собралось немало простого люда.

Но не только ремесленники и слуги – даже чиновники, купцы и богачи не считали зазорным смешаться с толпой в этот день. Быть может, и им улыбнется удача, и монетка упадет в их раскрытую ладонь?

Когда умолкли радостные крики, царь Шахраман поднял руку. Стало тихо, настолько тихо, что слышно было, как вдали, в порту, бьют о каменные причалы невысокие весенние волны.

Это была тоже давняя традиция – не глашатаи разносили повеления, а сам властелин обращался к своим подданным. Обычно царь говорил о радости прихода новой весны, о достоинстве и традициях страны Ай-Гайюра. Но сегодня царь медлил. Он понимал, что народ ждет его слова, но не мог решиться отступить от традиций. «Нет, не сейчас… На диване я оглашу повеление для своего сына. Сейчас не время».

Он посмотрел на свою прекрасную жену. Алия уже поняла, что он принял какое-то решение, и на ее лице застыло выражение ужаса и ожидания скандала. Царь улыбнулся жене.

– Возлюбленный народ мой! Будь счастлив в день этого праздника! Счастлив и я, ваш повелитель, ибо еще один год прожила наша великая и достойная страна в покое и радости. Прошел год, но никто из соседей не стал нашим врагом, не услышали мы плача над погибшими в боях, не стали сиротами дети воинов…

Благодарил царь Шахраман свой народ за вдохновенный труд, восхищался своим народом… А царица Алия облегченно вздохнула, втайне обрадовавшись, что не стал ее муж сейчас говорить о принце и его непонятном настроении.

Кемаль стоял поодаль. Ему церемония казалось пресной и скучной, и лишь уважение к традициям заставило его вообще выйти из своих покоев. Благоговейная тишина, нарушаемая лишь низким голосом царя, действовала на принца усыпляюще. Да к тому же и эта вынужденная неподвижность!.. Кемаль чувствовал себя статуей, каменным изваянием себя самого. А дальше, как он прекрасно знал, будет еще одно шествие – теперь уже обратно во дворец, к парадным покоям. Затем еще одно тягостное стояние, по правую сторону отцовского трона. А ведь праздничный диван мог продлиться не один час!

Гнев и отчаяние наполняли душу принца. Не было в ней сейчас ни капли любви или почитания – лишь усталость и ожидание того мига, когда он сможет скрыться от отцовского взгляда.

Зал собраний наполняли эмиры и визири, вельможи царства и великие воины. Переговаривались вполголоса, вели себя сдержанно – ведь царь не любил суеты. А в праздничные дни Шахраман чувствовал себя олицетворением древней истории страны и потому иногда нарочно тянул время, чтобы насладиться мгновением появления на диване, теми секундами, когда в церемониальном зале повисает благоговейная тишина. Пусть всего миг – ведь заседания дивана зачастую напоминали царю разгар торгов на базаре.