Тайные записки 1836-1837 годов

Я разозлился и сказал, что пойду и выебу блядь. Н. восприняла это на удивление спокойно, но потребовала, чтобы это действительно была блядь, а не любовница.

Так я впервые признался в измене и получил разрешение на блядей.

Обрадованный, я старался подсластить её согласие, уверяя Н., что бляди лишь взбадривают мои желания без всякого ущерба для моей любви к ней.

Это произошло, когда Н. была брюхата Машкой. Но после её рождения отменить разрешение на блядей было уже невозможно. Как-то раз я захотел Н., но она была не в настроении. Я вскочил с кровати и молча стал одеваться. Н. сказала ядовито:

"Только не иди к дешевым блядям, а то сам заразишься и меня заразишь".

Поначалу я держался только блядей, ибо не хотел, чтобы в свете поползли слухи, что я изменяю жене.

Н. примирилась с блядями, но ревность по отношению к остальным женщинам обострилась у неё необычайно. Если на балу я задерживал взгляд на какой-либо женщине, Н. свирепела и мстила мне отчаянным кокетством.

Однажды, когда я, целуя руку княгине Т., раздвинул большой и указательный палец и лизнул этот символ промежности, Н. проходила мимо и заметила. Ее взбесило это потому, что я так целовал руку ей, когда она была моей невестой.

Той ночью, после бала она дала мне пощечину и закричала, заливаясь слезами:

"Зачем ты женился на мне? Чтобы волочиться за другими? Ты меня никогда не любил, ты только хотел обладать моей красотой! А теперь я для тебя недостаточно красива? Ты просто ненасытный кобель!"

Я бросился перед ней на колени и стал умолять выслушать меня. Я клялся ей в любви, которую всегда к ней испытываю, но я не мог ей сказать всю правду:

что она не способна больше вызвать во мне трепет, который легко вызывает любая новая женщина. Такое признание открывает безысходность, которую Н. не выдержала бы. Теперь-то она сама её постигла. И всё, что я мог тогда делать, это отдалять день, когда эта безысходность разверзнется пред её ногами ...спасающим от безысходности любовником.

Тогда я говорил, что волочиться за другими, будучи женатым на любимой женщине, это значит заботиться о сохранении любви к жене, заботиться о поддержании пламени в браке. Я говорил, как я начисто забываю о женщине, выебав её, и как обостряется моё желание к Н. Как я спешу к ней, полный страсти, после восторгов, не достигших моего сердца. Доказывая в ту ночь мою обострившуюся страсть, я счастливо думал, что мы сегодня невзначай расширили пределы моей свободы, упоминая не только блядей, но и любовниц.

Время от времени Н. спрашивала:

- А если ты заразишься дурной болезнью, что я буду делать?

- Это не может случиться со мной, - убеждал я её, пользуясь своим авторитетом и её неосведомлённостью.

Я был осторожен. Я бывал только в тех борделях, где за девицами хозяйка следила, как мать. Кроме того, я сам делал им осмотр прежде, чем их ебать.

Я всегда придирчиво осматриваю тело, нет ли где сыпи или язвочки, щупаю под мышками и в паху, нет ли припухлостей, заставляю открыть рот и высунуть язык.

Я могу определить по запаху и цвету пизды, есть ли в ней воспаление. Меня даже прозвали в одном борделе "лекарем".

Мой нюх настолько силён, что я могу узнать месячные у любой женщины.

Помню, почуяв знакомый дух, исходящий от Аннеты, я спросил её: "Что Вам более нравится, запах розы или запах селедки?" В ответ она зарделась, как роза, источающая запах селедки.

Я бился об заклад с Нащокиным, что определю, когда у его цыганки крови, и выигрывал безошибочно. Я обожаю ходить на балы и узнавать женщин, у которых месячные. В ранней юности я часто забавлялся тем, что смущал женщин в танце своей проницательностью, и наиболее изощренные отдавались мне, угадывая мои прочие способности, коль обоняние развито у меня так сильно.

Примирившись с моими блядями, Н. однажды спросила, что они делают из того, что не делает она. Я загорелся и стал вдохновенно рассказывать. Этого, конечно, делать не следовало. Нельзя поверять такие подробности жене, не отталкивая её от себя. Я рассказал про одну, которой я урильничал в пизду, и которая потом сидела на мне, заливая своей обжигающей мочой мои яйца.

"Какая гадость", - сказала Н. и отвернулась от меня. Но я видел, что это разожгло её, и я пристроился сзади с её молчаливого одобрения. "Если моё семя ей не по вкусу, то что уж говорить об остальном", - думал я, представляя себе перед глазами картину, о которой я только что рассказал, чтобы слаще кончить.

Струя, вырастающая из волос.

Н. кончила вместе со мной, но виду не подала и осталась лежать ко мне спиной, не обняв меня, не поцеловав меня в благодарность. Она всё чаще вела себя со мной так, как многие мои приятели ведут себя с блядями и женами - кончат и, отвернувшись, засыпают. Нет, Н. не любит меня, а я, видя это, делаю всё, чтобы усугубить её безразличие. Когда в ней просыпается похоть, она позволяет мне утолить её, всё же остальное время она лишь терпит меня.

* * *

Сначала Н. приревновала меня к Катрин и решила её выдать за Хлюстина, но я пугнул его дуэлью, и он трусливо исчез.

Н. призналась мне позже, да я и сам понимал, что сестёр своих она привезла неспроста. Помимо того, что она спасала их от материнских пощёчин и сумасшедшего отца, Н. предпочла, чтобы я лучше увлекся ими, чем чужими, не известными ей женщинами. Бедная, она не понимала, что огонь в лесу не может сжечь одно дерево и на том остановиться. Наоборот, чем больше деревьев он пожирает, тем больше он разгорается. Но я не хотел ей этого объяснять, а лишь потирал руки. Я всегда потираю руки в предвкушении ебли. Привычка эта образовалась у меня с раннего детства, когда я начал дрочить. Я почему-то делал это не одной рукой, а двумя, как бы потирая руки, между которыми был зажат хуй. В этом отражалась моя натура, всю себя отдающая любви, хватающаяся за неё не одной, а обеими руками. Каждый раз, когда у меня встаёт хуй, это значит, что он устремляется к небесам, к Богу. И всегда, когда он стоит, я знаю, что Бог - со мной. Я не могу сказать женщине "нет". По меньшей мере, один раз я ебу её из вежливости. Поистине, моё сердце принадлежит самой податливой.

Азя приехала, уже влюблённая в мои стихи и в меня. Она отдалась мне, даже не успев пококетничать. Катрин из любопытства решила попробовать тоже. Она так боялась остаться девственницей до конца своих дней, что, когда младшая сестра, не задумываясь, подала ей пример, Коко сама предложила мне себя. Она выбрала для этого неуклюжий способ и нарочно уронила себе на ступню мешок с целковыми, чтобы остаться дома и не идти на бал с Н. и Азей. Коко думала, что никто не понимает её ухищрений, но Н. и Азя переглянулись со мной понимающим взглядом.

Коко чуть перестаралась и действительно ушибла ногу. Человек принёс таз с холодной водой, и я погрузил её ступню в воду. Я вёл себя серьёзно, как врач, и К. повиновалась мне без стыда. Когда боль утихла, я приказал ей лечь в постель и положил лёд на ступню. Она лежала в ночной рубашке и покорно смотрела на меня. Я запустил руку под одеяло и поцеловал её в губы. Она приняла мою руку без паники, как свою, которая к её годам уже научила радостям, таящимся в пизде. Теперь пришло время хуя, и Катрин была давно готова к нему.

Ушибленная ступня отвлекала, но не настолько, чтобы забыть о наслаждении.

Целка была так растянута, что крови не было.

К. усердно готовилась к этому дню. Она сама потянулась губами за хуем потом она рассказала, как она выпытывала подробности о ебле у Н. и сосала по ночам большой палец, представляя, что она сосёт хуй, а другой рукой дрочила.

С Азей тоже была умора. Она стала ревновать меня к Н. и решила открыть ей и всем в доме, что она моя любовница. Ей казалось, что Н. ничего не знает и ни о чем не догадывается. Азя считала, что только она любит меня, как я того заслуживаю, и хотела своим откровением задеть Н. Она спрятала свой нашейный крест в мою кровать и заставила людей искать его по всему дому, покамест его не нашли там, где она его спрятала. Об этом, конечно, доложили Н., на что она сказала Азе: "Для сестры мне и мужа не жалко, а для мужа - сестры". Азя не ожидала такой "щедрости" от Н. и затаилась в удивлении.