Собака от носа до хвоста. Что она видит, чует и знает

Уметь распознать существенные элементы умвельтаживотного — значит, по сути, стать специалистом по клещам, собакам, людям и так далее. Именно таким образом можно сократить разрыв между тем, что мы, как нам кажется, знаем о собаках, и тем, каковы они на самом деле. Но, так или иначе, без антропоморфизма наш словарь слишком беден для того, чтобы описать их чувственный опыт.

Когда мы, проанализировав способности собак, их жизненный опыт и способы коммуникации, усвоим их взгляд на мир, мы выработаем и понятийный аппарат. Но невозможно толковать то, другое и третье, исходя только из собственного умвельта.Большинство людей не отличается хорошим обонянием; чтобы представить, каково это, воображения недостаточно. Подобные умозрительные упражнения эффективны, только если дополняются осознанием того, насколько отличен наш умвельтот умвельтадругих животных.

Мы можем попытаться усвоить умвельтдругого животного, воплотиться в животное (помня об ограничениях, налагаемых нашей сенсорной системой). Удивительное дело — провести день, сровнявшись ростом с собакой. Обнюхивание (пусть даже нашими далекими от совершенства носами) предметов, с которыми мы сталкиваемся в течение дня, коренным образом меняет наши представления о знакомых вещах.

А теперь обратите внимание на звуки в комнате, где вы находитесь, — звуки, к которым вы привыкли и к которым обычно не прислушиваетесь. Так, приложив некоторое усилие, я слышу шум вентилятора в углу, гудение грузовика вдалеке, неразборчивые голоса людей, поднимающихся по лестнице; под кем-то скрипит деревянный стул; у меня бьется сердце; я сглатываю; шелестит переворачиваемая страница. Будь мой слух острее, я бы, возможно, различила царапанье ручки по бумаге в противоположном конце комнаты, услышала бы, как растет цветок и как переговариваются насекомые у меня под ногами. Возможно, другие животные отчетливо слышат эти звуки.

Разные животные по-разному видят предметы вокруг себя. Пес, который обводит взглядом комнату, отнюдь не считает себя окруженным вещами человека — все это объекты егомира. Наши представления о том, для чего предназначен той или иной предмет, могут совпадать с собачьими, а могут и не совпадать. Смысл вещей определяется тем, что мы с ними делаем (фон Икскюль называл это «функциональным тоном»). Собака может быть равнодушна к стульям, но если научить ее на них запрыгивать, стул становится вещью, на которой сидят. Впоследствии собака может самостоятельно открыть, что есть и другие вещи, предназначенные для сидения: кушетка, груда подушек или, например, колени человека. Но иные предметы, которые в нашем представлении похожи на стул — табуретки, столы, диванные подлокотники, — пса не интересуют. Они относятся к какой-либо другой категории, к примеру, препятствиям на пути в кухню.

Итак, мы начинаем понимать, в чем сходны представления о мире собак и человека и в чем они отличны. Для собак множество объектов окружающего мира связано с едой — куда больше, чем для людей. Так, экскременты не входят в наше меню, но собаки с нами не согласятся. Более того, они различают «функциональные тоны», которые для нас не существуют — например, вещи, на которых можно со вкусом поваляться. Если мы не дети и не склонны к подобным играм, то число таких предметов стремится для нас к нулю. И напротив, огромное количество вещей, обладающих для нас строго определенным значением (вилки, ножи, молотки, канцелярские кнопки, вентиляторы, часы и так далее), не имеют для собак никакого (или почти никакого) смысла. Так, для собаки не существует молотка. Он для нее ничего не значит, по крайней мере, пока он не связан с другим, значимым, объектом (например, им пользуется хозяин; на него помочилась симпатичная собака, живущая ниже по улице; у него деревянная рукоятка, которую можно грызть).

Когда умвельтысобаки и человека сталкиваются, то, как правило, люди не понимают, что делают их питомцы. Например, человек совершенно серьезно заявляет, будто его собака знает: на кровати ей делать нечего. Человек даже может купить специальную собачью лежанку и приказать псу пойти лечь туда. Обычно собака повинуется. Человек чувствует себя удовлетворенным. Еще бы, сделан очередной шаг к взаимопониманию.

Но так ли это? Много раз, возвращаясь домой, я обнаруживала скомканную, еще теплую постель и понимала, что там только что лежала или моя собака, радостно приветствующая меня на пороге, или некий неведомый невидимый пришелец. Мы без труда формулируем: кровать предназначена для человека, собачья лежанка — для собаки. Человеческая кровать — место для отдыха, на ней могут быть дорогое постельное белье и разнообразные подушки. Нам не придет в голову усесться на собачью лежанку, которая обошлась нам (сравнительно) недорого и усыпана изжеванными игрушками. А что насчет собаки? Она не видит большой разницы между своей и нашей постелями, однако наша гораздо привлекательнее. Ведь кровать пахнет человеком, а собачья лежанка — тем, что оказалось под рукой у мастера (в худшем случае — кедровой стружкой, запах которой приятен нам, но совершенно невыносим для собаки). Постель — это место, где проводим некоторое время мы; там, случается, рассыпаны крошки и валяется одежда. Разумеется, собака предпочтет нашу постель своей лежанке! Она не знает, почему мы воспринимаем это место как-то иначе. Конечно, пес может запомнить, что человеческая постель представляет собой нечто особенное, — если его регулярно ругать за то, что он на ней лежит. Но тогда он уяснит не разницу между своей лежанкой и нашей постелью, а, скорее, разницу между местами, где он может и не может беспрепятственно лежать.

В собачьем мире кровать не обладает «функциональным тоном». Собаки спят там, где могут, а не там, где хотелось бы этого нам. Для отдыха они выбирают места, где можно с комфортом улечься, где не жарко и не холодно, есть сородичи и безопасно. Этим требованиям удовлетворяет почти любая ровная поверхность в доме. Обустройте какой-нибудь уголок в соответствии с собачьими вкусами — и ваш питомец, вероятно, сочтет его не менее желанным, чем кровать.

Чтобы подкрепить наши соображения о жизненном опыте и интеллекте собак, нам следует научиться спрашивать их, правы ли мы. Проблема, разумеется, заключается не в том, что у собаки бессмысленно спрашивать, довольна она или подавлена, а в том, что мы почти не в состоянии понять ее ответ.

Язык ужасно нас избаловал. Я могу неделями гадать о причинах прохладного отношения ко мне со стороны подруги и в итоге решить, что ее поведение объясняется моим замечанием по какому-либо мелкому поводу. Но лучший способ узнать причину — просто спросить ее, и она скорее всего ответит. Собаки же никогда не отвечают так, как нам хотелось бы — законченными фразами со смысловыми ударениями. Но все же они отвечают нам!

Например, находится ли в унынии собака, которая смотрит на вас с вздохом, когда вы уходите? Она исполнена пессимизма? Скучает? Или просто готовится вздремнуть?

Анализ поведения животных посредством изучения их психического опыта — вот что лежит в основе некоторых выдающихся научных экспериментов. Часто исследователи наблюдают не за собаками, а за лабораторными крысами. (Эти животные сделали, вероятно, крупнейший вклад в психологию.) Сами по себе крысы чаще всего не представляют интереса — как ни странно, речь идет о людях. Замечено, что крысы воспринимают и усваивают информацию приблизительно так, как это делаем мы, — однако крыс проще держать в клетках и подвергать воздействию раздражителей, надеясь добиться реакции. Миллионы серых крыс Rattus norvegicusзначительно расширили представления ученых о человеческой психике.

Впрочем, крысы интересны и сами по себе. Люди, работающие в лабораториях с крысами, отмечают их «вялый» или «живой» характер. Крысы кажутся ленивыми или любопытными, настроенными пессимистично или исполненными оптимизма. Ученые дали операциональные определения пессимизма и оптимизма и, вместо экстраполяции на крыс знаний о людях-оптимистах и людях-пессимистах, задались вопросом: какразличить поведение «пессимистично» настроенной крысы и ее «оптимистичной» товарки?