Собака от носа до хвоста. Что она видит, чует и знает

Это сходство не абсолютно: различие обусловлено языковой деятельностью человека. Одна из причин того, почему взрослые, как правило, не помнят себя во младенчестве, кроется в том, что до трехлетнего возраста люди мало пользуются языком для оформления, обдумывания и сохранения опыта. Хотя мы можем сохранять физическую память о событиях, лицах, даже мыслях и настроении, подлинные воспоминания формируются только при наличии лингвистической компетенции. Если дело в этом, то у собак, как и у младенцев, нет долговременной памяти.

И все же собака помнит многое: своего хозяина, дом, места прогулок. Она помнит бесчисленное множество других собак; не забывает, что такое дождь и снег, столкнувшись с этими явлениями; она помнит, где приятно пахнет и где можно раздобыть хорошую палочку. Собака помнит, что иногда мы не в состоянии увидеть, чем она занята; помнит, как мы недавно разозлились, увидев, что она пожевала ботинки; она знает, когда ей можно залезать на кровать, а когда нельзя. Она помнит об этом потому, что научилась, а научение — это память об ассоциативных связях и событиях.

Вернемся, впрочем, к вопросу об автобиографической памяти. Собаки во многом ведут себя так, будто помнят свою жизнь. Иногда они даже будто задумываются о будущем. Когда Пумперникель не больна и не спит, ей ничто не мешает съесть свои галеты в мое отсутствие, и тем не менее она предпочитает дождаться возвращения хозяйки. Даже не будучи одни, собаки прячут кости и лакомства; пес может беспечно бросить игрушку во дворе, чтобы вернуться за ней через неделю. Эти действия зачастую можно связать с определенными событиями прошлого. Собаки помнят и избегают участков земли, где можно поранить лапы, неприветливых сородичей, жестоких и неуравновешенных людей. Они узнают вещи и существ, с которыми регулярно сталкиваются. Щенки быстро привыкают к хозяевам и со временем начинают узнавать гостей дома. Они охотнее и легче играют с собаками, с которыми знакомы дольше всего. Давние товарищи по играм могут обойтись без церемоний — достаточно неформального приветствия перед тем, как с головой уйти в игру. [49]

К сожалению, нынешнее наше представление об автобиографической памяти собак не глубже суждения бигля Снупи, вынесенного полвека назад: «Вчера я был собакой, сегодня я — собака, и завтра я, вероятно, останусь собакой». Осознание собаками прошлого и будущего не подвергалось экспериментальной проверке; однако опыты с участием других животных показали у них наличие памяти (в определенной степени). Например, в ходе эксперимента, проведенного с участием голубых кустарниковых соек — любительниц припрятывать пищу, — у птиц обнаружилось качество, которое — применительно к людям — мы назвали бы «силой воли». Если я очень хочу шоколадного печенья и кто-нибудь даст мне целый пакет, я вряд ли отложу до завтра. Соек приучили к тому, что если им дают лакомство, то на следующее утро пищу они не получают. Несмотря на желание съесть угощение немедленно, часть они приберегали. Так же, вероятно, поступила бы и я… Но у меня нет шоколадного печенья.

Будет ли сходным образом вести себя собака? Если перестать кормить ее по утрам, начнет ли она накануне вечером запасать пищу? Если да, это будет веским доказательством того, что собаки планируют будущее. По собственному опыту мы знаем, что не всякая пища, будучи отложенной про запас, долго остается съедобной (загляните-ка в свой холодильник). Если собака станет каждый месяц прятать кость в саду или под диваном, вспомнит ли она через три месяца, какая кость старше прочих, а какая самая свежая? Маловероятно. Если вспомнить об условиях жизни обычной собаки, станет очевидно, что она просто не нуждается в долговременном планировании, поскольку, в отличие от соек, регулярно получает от нас пищу. Вдобавок сортировка корма по сроку годности или откладывание его про запас (особенно если ты сейчасголоден) — это непростое задание для животного, чьи предки были неразборчивы в пище и ели столько, сколько могли, и когда могли. Некоторые вполне обоснованно полагают, что собачья привычка припрятывать кости связана с атавистическим стремлением делать запасы на черный день. [50] Эту точку зрения подтвердили бы экспериментальные данные о том, что собака способна отличить свежую кость от старой или что она откладывает пищу, чтобы насладиться ею впоследствии. Однако, похоже, собаки, как правило, не задумываются о времени, когда речь идет о еде. Кость — это всегда кость, в земле она или в пасти.

С другой стороны, если мы не в состоянии подтвердить, что собаки умеют определять время по костям, это не означает, что они не различают настоящее, прошедшее и будущее. Столкнувшись с собакой, которая однажды — хотя бы однажды! — повела себя агрессивно, пес сначала насторожится и только постепенно, со временем, осмелеет. Собаки, несомненно, представляют себе свое ближайшее будущее: они радуются в начале прогулки, если мы направляемся в магазин, и тревожатся, сидя в машине, которая везет их к ветеринару.

Некоторые ученые считают, что у собак нет прошлого — они счастливы, потому что ничего не помнят. Но, несомненно, собаки счастливы, невзирая на наличие у них памяти. Мы не знаем, присуще ли им осознание «я» — осознание себя, того, что они — собаки. Но, возможно, они пишут автобиографию прямо у вас на глазах.

Когда Пумперникель была молода, в доме нередко повторялась сцена: стоило мне отвернуться или выйти в другую комнату, через долю секунды Пумперникель совала нос в помойное ведро, ища вкусные кусочки. Если я застигала ее на месте преступления, она немедленно отворачивалась от ведра, опускала уши, энергично виляла поджатым хвостом и ускользала. Попалась.

Когда исследователи спрашивают у владельцев собак, что, по их мнению, животным известно о нашем мире, хозяева, как правило, отвечают, что собаки различают хорошее и дурное — то есть, что у них есть представление о вещах, которые ни за что и никогда нельзя делать. Например, нельзя рыться в мусоре, жевать обувь, таскать с кухонного стола пищу. В наш просвещенный век наказание, конечно, им грозит не слишком суровое: мы одергиваем пса, хмуримся, топаем ногой. Так было не всегда. В Средние века и ранее собак и других животных жестоко наказывали за проступки, начиная с членовредительства (отрубания ушей, лапы, хвоста — в зависимости от того, сколько человек покусал пес) и заканчивая смертной казнью за убийство, после официального расследования и суда. [51] А в Древнем Риме в каждую годовщину нашествия галлов горожане устраивали ритуальное распятие собаки — за то, что ее предки не сумели предупредить римлян о приближении врага (удивительно, но гуси — смогли).

Виноватый взгляд пса, застигнутого на месте преступления, хорошо знаком всякому, кто хоть раз заставал своего питомца за обследованием помойного ведра или обнаруживал распотрошенную кушетку. Уши оттопырены назад и прижаты к голове, хвост опущен и быстро виляет, собака пытается выскользнуть из комнаты и как будто вполне осознает, что ее поймали с поличным.

Вопрос не в том, действительно ли собака принимает виноватый вид в сходных условиях; да, это так. Следует задаться вопросом, в каких именно ситуациях она это делает. Это и в самом деле может быть чувство вины, но также возбуждение, вызванное содержимым мусорного ведра, реакция на то, что животное «застукали», или предвкушение неприятного шума, который обычно издает хозяин, когда обнаруживает перевернутое ведро.

Отличают ли собаки хорошее от дурного? Понимают ли, что какой-либо определенный поступок — очень, очень плох? Несколько лет назад доберман, приставленный охранять дорогую коллекцию плюшевых мишек (в том числе любимого медвежонка Элвиса Пресли), был застигнут поутру в окружении сотен растерзанных, обезглавленных игрушек. Его взгляд, запечатленный на фотографиях, отнюдь не был взглядом собаки, которая думает, что сделала нечто дурное.