Другая другая Россия

— А тебя травят не потому, что ты Канделаки, а не Иванова?

— А ты позволишь мне думать о тех, кто травит, лучше, чем они есть? Я никогда не станут обвинять их в национализме.

— Зачем ты освобождала Божену Рынски.

— Из твиттера звучат н-р призывы — «Помогите Удальцову!», «Где же Общественная Палата?!». Я — член общественной палаты, и я должна попробовать ему помочь.

— Ты ему поможешь?

— Публично обсуждать этого сейчас и здесь не хочу, только скажу, что, конечно, я звонила по его поводу. Другое дело, что у меня не всегда получается повлиять на ситуацию. Но пробовать надо. По поводу Божены я позвонила Венедиктову и сказала, если моя помощь понадобится, то я на связи. У меня в тот день были съемки допоздна. Он перезвонил — «Было б неплохо, если б ты подъехала». Я и подъехала, вот и все. Я в этом смысле, никому не отказываю в помощи. Для меня это не из ряда вон выходящий поступок. Я не дружу с Боженой, и она не звонила мне. Просто я, как член общественной палаты должна включаться в любую конфликтую ситуацию, где мое участие может помочь людям.

— Очень странное явление произошло. Ты не находишь. Вот мы — народ, и мы все вышли, кипя праведным гневом. Но тут… полезла гламурная тусовка… Ну, почему эта волна народного возмущения вынесла на поверхность всё… ну, весь гламур? И разборки внутри его.

— Очень точно попала, Марин. Идеологии в стране нет. Кто мы? Куда идем? Чего хотим? Но был гламур, и он как-то незаметно стал псевдоидеологией. Потребление, как сверхзадача. А в такой гонке герои сервильные и несамостоятельные.

— А тебе не кажутся они устаревшими, эти герои?

— Безусловно. Поэтому они и импотенты. Поэтому они ничего и не создают. Гражданское сознание родилось не из гламура. У гламура нет лидеров, и гламур не находится с властью в каком-то идеологическом конфликте. Большинство этих людей с властью дружит, кушает, обедает, встречается и так же, наверное, дискутирует в своих чаепитиях, как и в своих постах, поэтому принимает все это гротескные формы.

— Но ты идешь на митинг, неся в себе какую-то чистую надежду, и это просто оскорбительно! Когда рядом с тобой, в одном ряду, идет гламур с шилом… Какую роль ты себе на митинге отводила?

— Я была и на Болотной и на проспекте Сахарова. Эти два митинга были очень разными на мой взгляд. Первый был полон кипучей энергии и желания изменить результаты голосования. Но перевыборов не произошло и на втором митинге люди больше наблюдали за выступающими, друг за другом, общались, обсуждали происходящее; Я тоже много общалась. Много интересных точек зрения услышала. Спорила с людьми, высказывала свою позицию, объясняла. Какие то тезисы пересмотрела после этих разговоров. Но и помимо этого, конечно наблюдала за школьниками. Меня возмущает то, что школьники оказались задействованы в митингах. Нашисты привлекали школьников, Департамент образования Москвы поставил контрольные… Все вместе сыграло негативную роль. Я, как член Общественной Палаты, входящий в комитет по образованию, считаю должным такие вещи предупреждать. Я против контрольных, которые ставятся в день митингов, против привлечения школьников к митингами. Вот это — моя прямая обязанность, которую я на себя взяла, оставшись по рекомендации президента на второй срок. Многие с улыбкой говорят об Общественной Палате, но я, если куда-то вхожу, к этому формально не отношусь. Не хотела быть голословной и руководствоваться сплетнями, которые мне передали с митинга. На основе, разговоров, которые у меня случились на митинге, писала свои посты и высказывала свою журналистскую позицию.

— Как ты думаешь, какая задача у власти сейчас самая важная?

— Национализм — сам по себе, опасная сила. Любое ослабление власти автоматически усилит национализм. Очень много провокаторов, которые на этом играют, — она умолкает, когда снова загорается экран мобильного. — Тина, не бери трубку, — читает она. — Номер твоего телефона висит в интернете, сейчас тебе будет много людей звонить, — она смотрит на меня, как будто хочет, чтобы я объяснила, что происходит. Пожимаю плечами. — Кто-то опубликовал мой телефон, — жизнерадостно говорит она, но все равно видно, что вокруг — негатив. — В любом конфликте всегда много противостояний. Ну, провокация вывесить мой телефон — это еще ничего страшного. А вот провокация со стороны националистов или людей, которые играют на этом конфликте, может оказаться очень страшной, трагической для нашей страны. Надеюсь, что все сказанное в послании начнет в ближайшие сроки реализоваться.

— Ты веришь в то, что это реализуется?

— Я хочу посмотреть… А если не реализуется, людей уже не остановить. Люди сегодня так напряжены и наэлектризованы, что надеяться на то, что скоро выйдет вся энергия и батарейки разрядятся глупо. Это ж не правда. Не разрядятся батарейки. Люди не остановятся, они хотят участвовать в политических процессах и будут в них участвовать.

Я спешу уйти, пока ей не начали звонить на телефон посторонние, увидевшие ее номер в сети. Она сидит за столом с двумя пятнами на щеках и смотрит на постоянно загорающийся экран. Мне тоже становится жарко, но я спешу одеться.

— Твоя ж любимая власть детей на Триумфальную посылала, — говорю, застегивая пуговицы пальто.

— Это и моя любимая власть, и моя любимая оппозиция, — говорит она. — Нашисты — да, власть. Контрольные — да, чиновники. А блоги, в которых вся правда о власти для неокрепших умов, — это уже оппозиция. Не абсолютизируй власть, есть разные чиновники, которые отвечают за разные поступки власти. На поступках и ошибках устаревших и проворовашихся чиновников строят линию атаки в оппозиции. Только негодяи есть и там, и там. Оппозиция слишком быстро назвала людей своими и чужими. Это не шахматы. Здесь нельзя за людей играть белыми или черными.

На прощание она говорит, что не стесняется ни одного своего слова, сказанного Медведеву.

— Когда ты видишь, как на глазах у всей страны, человека предают… — она снова берется за вену, и мне непонятно, о ком она сейчас — о себе или Медведеве. — Меня во дворе так не учили. Меня учили, что в трудный момент надо поддержать. Моя позиция — принципиальная. И все, что я говорила, я говорила искренне.

— А ты, — я поворачиваюсь к ней уже стоя у двери, и расстегиваю ворот пальто, — что ты будешь делать с тем негативом, который вылился сегодня на тебя?

— А у меня все хорошо, — говорит она. — Потому что есть разница между людьми и лидерами общественного мнения. Разница между обществом и теми, кто стремится его возглавить. И с той, и с другой стороны. Коммерсанты в этой истории манипулируют людьми. Для того чтобы себе лично заработать фишки из людей, которые они потом разменяют на свой кусочек власти… Пусть ни у кого не будет сомнений — все участники сегодняшнего процесса, выходят ли они на сцену митинга на Болотной или на проспекте Сахарова — у них у всех идет личный торг с властью. У кого-то группами, у кого-то — по отдельности. И так было всегда. Ты хочешь знать, не тяжело ли мне? Конечно, тяжело… Я настолько много знаю, что самой себе опасна. Я действительно настолько много знаю про людей, что начни бросать им сейчас обвинения в лицо… я б нанесла ущерб не только им, но и их близким. Лес рубят, щепки летят… Кто-то в твиттере очень точно написал — «Мы не сделали скандала — нам вождя недоставало. Настоящих буйных мало вот и нету вожаков».

— Буйных мало? А женщины с шилом?

— Настоящих!.. буйных мало…

Как добиться мира

Юнус-Бек Евкуров: вопрос не в том, зачем стал президентом, а в том, зачем жить.

17–19 марта 1770 года от имени всей Ингушетии ее старейшины подписали договор о добровольном вхождении в состав России. 17 марта 2010 года в республике праздновали 240-летие этого исторического события. Приехали гости — со всей страны. И на торжественном собрании президент Ингушетии Юнус-Бек Евкуров, только что вернувшийся из Москвы, сказал, что переоценить принесенную ингушскими старейшинами присягу на верность России трудно и то был «осознанный добровольный выбор ингушей». Потом был концерт. Мы встретились с Евкуровым вечером, когда он проводил гостей.