Без Путина. Политические диалоги с Евгением Киселевым

Когда начались переговоры?

В марте. Практически в тот самый момент, когда по-настоящему стартовала кампания за переизбрание Ельцина на второй срок. Борис Николаевич наконец осознал всю катастрофичность ситуации его рейтинг — 2 процента, а проблем — до небес. И президент, образно говоря, «проснулся» и засучив рукава взялся за дело.

Какую роль играл в переговорах Павел Бородин?

Он непосредственно не участвовал в специализированных переговорах. Бородин вел политические встречи от имени Ельцина. Встретился с Колем и Шираком, разъяснил ситуацию в России, представил им меня как переговорщика по всем финансово-техническим вопросам, а они, в свою очередь, представили своих переговорщиков. Мы сели и стали работать.

Интересно, что это были те же самые люди, с которыми я только накануне вел переговоры по реструктуризации наших долгов, приводил им аргументы, что молодая Россия не может оплачивать советские долги, что нам нужна отсрочка…

Буквально вчера вы их уговаривали перенести, растянуть сроки платежей, а сегодня вдруг приходите и просите еще денег?

В том-то и дело. Для них такой поворот был неожиданностью, но отказать они не могли, потому что на то была политическая воля лидеров их стран. Это было сложно сделать еще и потому, что речь шла не о переносе платежей по старым советским кредитам, а о выделении из текущего бюджета «свежих», новых денег.

Так в чем же тогда была сложность, если вы знали изначально, что они все равно деньги дадут?

Проблема была в том, чтобы договориться о приемлемых финансовых параметрах. Политики же этим не занимаются. А финансисты могут обставить выделение займов и кредитов такими условиями, что заемщику придется туго.

Поясните, пожалуйста.

Ну, скажем, процентная ставка. Политики ведь ее не обговаривали. Даже точная сумма не была названа. Договорились только, что это будет примерно 3–5 миллиардов долларов.

Да, высоко оценили опасность победы коммунистов!

Я уже не назову точные цифры, по-моему, миллиарда три с половиной дала Германия и миллиарда полтора — Франция. Точно не помню, все-таки прошло тринадцать лет.

Иными словами, Ширак сказал: «Деньги дам», Коль сказал: «Деньги дам» но потом их доверенные финансисты уточнили: «Ладно, мы деньги даем, конечно, но меньше, чем вы просите, притом под очень высокие проценты и с очень жесткими условиями погашения»

Примерно так. Проблемы были и по сумме, и по процентной ставке, и по периоду погашения, и по другим условиям.

К примеру, когда начинаем гасить сам долг? С завтрашнего дня? Или получаем отсрочку на два года, а до этого платим только проценты?

Трудные были переговоры?

Очень. Срок был жестко ограничен — полтора месяца, а объем работы — огромный. Работать же мне пришлось в полном одиночестве. Все переговоры на английском языке, и все документы тоже. Иногда нужно было за ночь перевести страниц сто английского текста. Правда, там был профессиональный текст, стандартные выражения, их просто надо знать, так что работа в значительной степени механическая, но все же… Во время этих полутора месяцев, что шли переговоры, мне даже не разрешали возвращаться в Москву.

Тогда понятно, что никаких переводчиков быть не могло.

Все-таки под самый конец я добился того, что мне дали в помощь одного сотрудника из Минфина и одного юриста из Внешэкономбанка, чтобы свежим глазом просмотреть весь текст соглашений. Мы втроем проработали последнюю ночь в Париже и последнюю ночь в Германии — во Франкфурте, все еще раз перепроверили.

Ну и чем все кончилось?

Соглашения были подписаны, деньги поступили на наши счета к 1 мая, как Борис Ельцин и обещал народу. И сразу началось погашение долгов гражданам.

Михаил Михайлович, выходит, мы оба ковали победу Ельцина в 1996 году. Я боролся на информационном фронте, вы добывали деньги. Пожертвовали демократическими процедурами ради демократии. И кончилось это все тем, что от свободы прессы и независимых средств массовой информации, в первую очередь телеканалов, остались рожки да ножки. Вся эта тайная финансовая дипломатия, оформление чрезвычайных кредитов, позволивших Борису Ельцину и его правительству выполнить иначе не выполнимые обязательства перед гражданами страны, тоже привели к тому, что власть в дальнейшем стала применять какие угодно трюки, манипулировать общественным сознанием, не останавливаясь ни перед чем. Что вы на это скажете?

Очень деликатную и чувствительную тему вы затронули. Я сам время от времени задумываюсь над этим. Мы все, конечно, тогда работали на победу Ельцина, это правда. Но я нахожу этому если не оправдание, то по крайней мере объяснение. Вспомним, где находилась страна, в какой точке своего развития? Ситуация была, прямо скажем, зыбкой. В декабре 1995 года прошли выборы в Госдуму, коммунисты получили самую большую фракцию. Рейтинг Зюганова был высок. На предстоящие президентские выборы 1996 года коммунисты шли с широкой улыбкой, мощным клином. У всех было ощущение: коммунистический реванш, возвращение советских порядков — вполне реальные вещи.

Мне тоже тогда казалось, что возврат коммунистической партии к власти — это все, конец. Это плохо для страны, для журналистики, для судьбы моего канала, для меня лично. Крах всех надежд. Только-только мы зажили нормальной жизнью, как вдруг «они» возвращаются. Но не были ли наши ощущения ложными? Может, все было бы и не так страшно?

Если оглянуться на новейшую историю других стран бывшего социалистического лагеря, то очевидно, что возврат левых к власти — это действительно не так уж страшно. Все страны Восточной Европы, причем некоторые по нескольку раз, прошли через это: Венгрия, Словакия, Чехия, Польша. И у них вроде бы все в порядке. Потому что они сделали главное — закрепили институт свободных выборов. И теперь у граждан всегда есть инструмент смены власти, если они ею недовольны. Это именно то, чего мы хотим добиться сегодня в нашей стране.

Но коммунисты в Восточной Европе возвращались во власть уже как социал-демократы и не только на базе лозунгов социальной справедливости, но и отторжения КГБ как машины подавления инакомыслия и ограничения личной свободы. А наши коммунисты — это непосредственные создатели ВЧК-КГБ, и они жаждали реванша, расплаты.

Конечно, тогда, в 1996 году, мы совместными усилиями хотели будущий результат выборов чуть-чуть скорректировать. В результате сегодня Россией управляет группа людей, которые узурпировали власть, без всяких стеснений и «чуть-чуть» Не скажу, что это произошло моментально, но с 2003 года, и особенно после трагедии в Беслане, в стране стали стремительно происходить перемены, именно те, которые в свое время хотел насадить ГКЧП. И президент Путин стал фактически лидером нового ГКЧП.

Но в 1996 году я абсолютно искренне верил в то, что поступаю правильно. Я работал вполне осознанно. Мне, как и вам, казалось, что возврат коммунистов — это ужасно.

После ГКЧП тогда прошло всего пять лет. Это ровно столько же, сколько сегодня прошло после Беслана. Воспоминания о том, как мы жили при коммунистах, были совершенно свежи. Казалось, все это было только что, и очень не хотелось обратно — в советское прошлое. Я думаю, нас оправдывает то, что мы были искренни и что нами двигало чувство гражданского долга. Когда меня начинают упрекать задним числом: «А вот вы в 1996 году…» Отвечаю: «Послушайте, классические нормы журналистики не применимы к стране, в которой, по сути дела, еще продолжается гражданская война».