Рождение цивилизации

Те, вероятно, считанные века, течение которых было наполнено становлением цивилизации, и в самом деле образуют собой лишь краткое мгновение истории. Единственную, так больше никогда и не повторенную счастливую мимолетность вечности, когда, не сдерживаемая ничем, мысль человека, освободившаяся, наконец, от диктата голой физиологической нужды, достигает высших сфер духа. Примат материального производства над сознанием, кроме всего прочего, означает собой также и подчинение темпа развития культуры темпу развития экономики, поэтому рычаг оказывается несовместимым с релятивистской физикой, а подсечно-огневое земледелие с генетикой. Впервые же пробуждающаяся мысль еще не знает ограничений, греховной ее связи с потребностями человеческой плоти еще только предстоит установиться, и до поры подчиненная только своим собственным законам, невинная, как поэзия, и захватывающая, как «игра в бисер», она может иметь свои, неведомые всей последующей истории темпы и внутреннюю логику развития. Поэтому вовсе не даром языческих богов или каких-то неведомых «пришельцев» объясняются масштабы доступных ей величин, точность календарей и строгость математических расчетов, но неповторимой особенностью именно этого счастливого времени перворождения.

(Правда, небрежение суетным может иметь и драматические следствия: причиной упадка не только городской цивилизации майя является не в последнюю очередь именно этот примат духа над материей, храмов над земледелием…) Опуская все промежуточные звенья, можно утверждать, что и собственно пирамиды, начиная с первых ступенчатых конструкций, и ставшая притчей во языцех вавилонская башня представляют собой излет той инерции, которая впервые сообщается формирующемуся метасообществу введением в действие «механизма запуска» цивилизации. Мощь же его начального импульса косвенным образом может быть измерена именно масштабами строительства…

3. Орудие

Принято считать, что «в люди» обезьяну выводит труд. Человек выделяется из животного царства благодаря своим орудиям, благодаря систематическому применению их в практической деятельности. Но, строго говоря, использование готовых орудий и даже искусственное их изготовление отнюдь не является привилегией одного человека; оно довольно широко распространено в живой природе, и, как ни странно, трудно найти те виды организмов, которые вообще не используют объекты материальной среды для достижения каких-то своих целей. Необходимо лишь осознать, что орудие – это не только палка или камень. Обыкновенная городская ворона, размачивающая в луже сухарь, использует лужу именно как орудие. Впрочем, ей доступны даже такие экзотические средства достижения желаемого, которые вообще не существуют в природе, ибо тот же сухарь, по свидетельству орнитологов, она может положить и на рельсы трамвая. Материальным средством предстает даже обыкновенное гнездо, строительство которого составляет обязательный элемент генетической памяти многих живых существ. Поэтому вовсе не вхождение посторонних предметов в практическую деятельность нашего биологического предшественника образует собой эволюционный Рубикон, прехождение которого делает необратимым процесс социализации.

Это может показаться неожиданным, но критическим рубежом предстает не что иное, как второе орудие, которое используется в составе одного целевого процесса. Это объясняется тем, что только с его вхождением вдруг возникает нечто такое, что абсолютно неведомо биологической организации движения, – технологическая связь между элементами впервые возникающего производственного процесса. Формирование именно этих связей становится необходимым условием начала антропогенеза, овладение ими – его центральным звеном. Словом, вхождение второго орудия обязано порождать собою нерасторжимую цепь следствий, которые в конце концов качественно преобразуют не только строение живого тела, но и самые принципы организации жизни на нашей планете.

Обратимся к общеизвестному. Даже занимающие высшие позиции в единой систематике животного царства приматы не способны объединить в составе одного целевого акта два разных орудия даже в составе специально организованного эксперимента, который требует значительных затрат творческой энергии исследователя. Заметим к тому же, что все способности, обнаруживаемые в эксперименте, как правило, исчезают, как только подопытное животное оказывается предоставленным самому себе; и уж во всяком случае не наследуются его потомством. Самая простая технологическая цепь, в которой используются одни (первичные) орудия для производства других (конечных) средств достижения цели, недоступна, как кажется, никакому представителю животного царства вообще. Все, что может не обладающая даром сознания особь, – это использовать для изготовления необходимого средства достижения цели исполнительные органы своего собственного тела. Правда, в составе других видов деятельности возможно изготовление и применение каких-то других орудий, и в целом общая номенклатура периодически применяемых одним и тем же животным предметов может быть довольно широкой, – но речь идет о систематическом целевом акте, который образует собой непрерывный поток действий.

В отличие от этого человек, даже на самых ранних этапах своей истории, в составе единого целевого процесса способен привести в действие целую цепь различных по своему назначению и вместе с тем технологически связанных между собой орудий. По мере же восхождения к цивилизационным вершинам эта цепь все более и более усложняется, пока вообще не становится необозримой. Под технологически связанными орудиями труда имеются в виду такие, когда использование одного является непременным условием применения другого. Так, для того, чтобы изготовить даже самое примитивное каменное рубило, необходимо обработать подходящую заготовку каким-то другим камнем.

Таким образом, если и верно, что орудийный характер практики образует собой наиболее фундаментальное свойство человека, то характер этой орудийности должен быть переосмыслен. Орудийность человеческой деятельности должна быть интерпретирована не как простая способность к использованию не имеющих прямого отношения к предмету потребности элементов окружающей среды, но как дар свободного сочленения по меньшей мере нескольких функционально различных орудий в составе единого деятельного акта.

Рассмотрение всех аспектов антропогенетического процесса требует большого объема, поэтому многие звенья, образующие собой его контур, могут быть очерчены здесь только в самом конспективном виде. Но как бы то ни было ключевые перемены, которые вызываются вхождением орудий, должны быть обозначены здесь. Уже хотя бы потому, что в контексте антропогенеза они, как правило, вообще не замечаются нами.

К числу необходимых условий окончательного расставания человека со своим животным прошлым должно быть отнесено и формирование новой системы потребностей, и разрушение внутренней структуры инстинктивной деятельности, и становление в исходном сообществе начал отчуждения и последующего распределения продукта совместного производства. Без всего этого ни о каком становлении человека, ни о каком зарождении социальности не может быть и речи. Между тем традиционный взгляд на вещи, говоря о решающей роли орудийного фактора в эволюции, по преимуществу сводит его влияние к чисто морфологическим изменениям, к модификации анатомического строения тела биологического предшественника человека. Поэтому профессиональная ориентация автора и здесь играет эвристическую роль, ибо для любого специалиста, непосредственно занимающегося анализом орудийных процессов и поиском оптимальной их организации, очевидно, что не менее (если не более) фундаментальным следствием использования орудий является другое.

Так закрепление в практической деятельности формирующегося социума уже первого орудия, которое не находится готовым в окружающей среде, но самостоятельно изготавливается из какого-то подручного материала, влечет за собой необходимость становления задельного производства. То есть производства вещей впрок, «про запас», который может быть использован на практике отнюдь не сразу по их изготовлении, но, лишь по истечении значительного промежутка времени. Вот только необходимо повторить: речь идет именно о закреплении орудийного характера деятельного акта, иначе говоря, о систематическом, регулярном, а вовсе не случайном применении в нем искусственно изготовленного предмета.