Юдаизм. Сахарна

— Гони их в шею!! Всех гони: с длинными бородами, с седыми бородами, с длинными посохами. Пожалуйста, гони, и, пожалуйста, не рассуждай с ними, потому что это плуты, обманщики и кровопийцы.

Так что, гг. теоретики революции, моя революция поглубже вашей. У вас это — феерия, блеск и бенгальские огни. А у меня:

Дело, добро и правда.

Вот вам моя «революция из халата».

* * *

20 ноября 1913

Зашел в кухню к Наде. Поднял голову: смотрю — три веревки протянуты, и на всех черные чулочки детей. Прямо — «амбар чулок». Когда вместе — то кажется множество. Должно быть, — и мои носки. Иначе — откуда столько. М. б., и мамины, и Домны Васильевны, и Наташи (курсистка-жилица).

«Штопаные чулки» моих детей — мое оправдание в мире, и за них я пройду в Царство Небесное.

Это было лет 6 назад, пожалуй, — 10.

Перед мамой лежала груда чулочков, и, подняв одну пару, мама сказала:

— Ты видишь, больше нельзя носить.

Я всегда сердился на покупку всего носильного. «Одевать» нас должен Бог и «погода». «Платье — глупости» (в сущности, необходимы квартира и еда).

Лениво я взял чулок. И что́ же увидел:

Большими, мягкими, как подушечка, штопками («штопали чулки»), как пятаками или как сосисками (продолговаты), были усеяны не «пятка», не «носок», что естественно и ожидается, но самое туловище их, длина, около икр и выше... «Первоосновы», как говорят философы о мире, — только остаток, «по чему штопать».

Вся душа моя как засветилась и запрыгала. Я думаю — были слезы. В душе они были. Я прижал чулочек к груди:

 Вот, Варя, когда я буду умирать, положи эти или такие точь-в-точь чулки в фоб мой. Это оправдание моей личности и жизни.

— Не «оправдание», а лучше: это то́, что́ я люблю и уважаю. И для этого жил, и для таких жил.

(позвали завтракать)

* * *

21 ноября 1913

...никто так не удалил христиан от понимания «завета» иудеев с Иеговою, как христианское духовенство, как отцы церкви и вообще церковь. Взяв «ветхий завет» в параллель своему «новому завету», где Бог связуется с человеком за свою добродетель, христиане начали и ветхий завет понимать и истолковывать верующим в «катехизическом смысле» и в смысле «награды за добродетель». Но это — совершенно ложно. Авраам вступил в «завет» только обрезавшись: и Богу только это и нужно было... Т. е. вы понимаете ли что́? А если поймете, то умрете от страха. Бог его ничему не научил, ни в чем не наставлял, не сказал ни утренней, ни вечерней молитвы (по-нашему бы), не дал колокола, чтобы звонить к обедне, ни дьячка, чтобы петь «Господи помилуй».

Ничего.

Пустыня.

Ни день, ни ночь...

А только заверни кожу или отрежь ее вовсе вон, на веки вон, до скончания мира у всех «Моих»...

Посему (по отвернутой: или оторванной коже; в обрезании часть кожи отрывается от органа острыми ногтями мотеля) Я буду узнавать «Моих» и отличать их от «не Моих», от чужих и мне если не враждебных, то не нужных, коих Я не вижу...

Вот это-то все ускользнуло от Святых христианской церкви... И на веки вечные закрыло от человечества смысл Ветхого Завета, а с ним и Библии вообще...

Которая есть вся «Сокровение Обрезания»...

И доселе:

 Что́ нужно, Господи, чтобы стать Твоим?

 Обрежься.

 А женщине?

 Погрузись в микву.

 А по какому катехизису выучить урок?

Молчание.

 Как исповедовать исповедание?

Пустыня.

 Какую читать молитву?

Безмолвие.

 Господи, чего же Ты хочешь?

 Обрежься.

 Что́ такое «обрежься»? Господи, я ничего не понимаю. Наставь. Научи.

Ночь.

 Господи, в ночи к Тебе взываю: чего Ты хочешь?

Вдруг звезды замигали:

«Обрежься! обрежься! обрежься!..»

Все небо:

«Обрежься! обрежься!»

Выглянули серебряные рога луны, и, облизавшись языком, она мигнула что-то в сердце мне:

 Ну же!., ну!., обрезывайся...

(за чаем в четверг)

* * *

22 ноября

А в самом деле, «Кому на Руси жить хорошо?».

Поглаживая ярославскую бороду, он мог бы сказать: «И знаю, да никому не скажу».

И в самом деле, демократ, член английского клуба, первое журнальное лицо. И «горка кредиток» на подзеркальнике, о которой сказал сотруднику, пришедшему попросить «вперед»: «Из этих, батенька, нельзя, — это для игры».

И даже в старости — любовь «Зины». Полный фараон, сочетавший кифару Первосвященника с фригийским колпаком революционера.

Величие царя и свобода «уличного побродяжки». И, главное, — любовь, любовь, лучший дар на земле. Кроме прекрасной девушки, его любили и «крестьянские дети».

Так «Кому же на Руси было жить хорошо...».

Ах, да: «Сгорела книга»...

Сгорела книга, а была...

Но он на место одной — написал две. «Мое счастье и в огне не горит».

Изумленно все смотрим, а он, погладив бородку, сказал:

 А оттого, что я даровитый.

Тупицы потупили взор.

(в толпе на Невском, прислонясь к окну магазина)

* * *

24 ноября

ЦЫЦ.

(Что хотел бы сказать «нашим людям») (в кинематографе: «Антоний и Клеопатра»)

* ¹⁰² *

Легионы опрокинули и Иерусалимский храм: неужели же их остановит дверь редакторского кабинета с надписью: «Без доклада не входить» (надпись у Н. Э. Гейнце — в «Свете»). Войдут, голубчики... И источат из вас кровь, как вы (Пешехонов и Кондурушкин) точили кровь Ющинского...

Источат, источат, источат...

Хочу, чтобы источили.

В кинематографе я все вспоминал, как «вопияла граждански» печать во время Японской войны. И Мережковский потирал руки (в Р.-ф. собр.): «Россия уже труп». И вся «гражданская Россия» лизала чернильными проклятыми языками путающихся в колючей проволоке солдат. «Так им и надо! Так им и надо!»

И тонули — и не вспомнили (в Петербурге).

И «Шиповничек» колол. Жидки плясали свои плясы.

Как они лезли (легионеры) на стены Александрии. Какой изящный рост, и раньше — этот необыкновенный по быстроте и красоте шаг, когда они шли по взморью.

И центурион, показывающий Антонию, как умереть (сам «для примера» закололся).

В чем суть легионера?

«Имя мое неведомо («серая шинель»), и я умираю за величие Отечества. Мне не надо ни памяти, ни памятника. Я — местоимение: «он», «ты». Меня даже били, когда обучали воинскому искусству. Но я великий человек: забыв зуботычины, даже в тот самый миг не помня их, я их терпел, чтобы достигнуть великого искусства — умереть за Отечество.

И сломлю. И убью. И умру».

Вот...

Сила.

Robur*.

Бог.

«Ломитесь, стены Александрии, Ватиканов, даже Священного Храма: потому что Я ПРИШЕЛ».

«Бегите, первосвященники, мудрецы, попы: ибо Я ПРИШЕЛ».

«Забирайте, господа, свои газеты и стишки: Я ПРИШЕЛ».

— Что́ такое ТЫ? Кто ТЫ? Ужасный ТЫ?

«Святое в откровениях земли. Я и такие же умирали без имени, в Манджурии, на Доне, в Бессарабии. Топтали земельку и били нас

в морду, при неповиновении: и мы все вытерпели за честь умереть когда-нибудь за Отечество. И умерли. Не пели нам отдельных похорон, а валили в кучу — не «нас», а тела наши — ... И много таких кучек везде, по всей Руси. Где шаг «завоевания» — кучка нас. О, безымянная кучка, без славы кучка, без стихов об нас, как вы все друг друга воспевали в стихах и в прозе.

Мы «не петые».

Дрожите же вы все, бахвалишки, перед нами «не петыми». И когда вот пришли

МЫ, 

будет

ПО-НАШЕМУ. 

* * *

25 ноября 1913

Мне 57 л. и издал уже 15 книг, — и вообще чувствую, что «все это» (лит.) развертывается и устраивается как-то богато и благоутробно; по- светски — великолепно. Сол. (Вл.) издал при жизни только: «Критика от- влеч. начал», «Христианские основы жизни» и «Оправдание добра». Т. е., если 15 разделить на 3, — я издал при моей жизни в пять раз больше, чем он. И у Соловьева при жизни его ни одно сочинение 2-м изданием, у меня же довольно много 2-м изданием, и самые издания я делаю крупные (в большом количестве экземпляров).