Журнал Наш Современник 2008 #9

На войну Семёна Гусакова забрали в августе. Стояла сухая солнечная погода. На гумне скирды с хлебом, у дворов копны с золотистой соломой. В амбарах - зерно нового урожая. Хорошо. Только бы жить - а тут война… Пришли повестки. Мужиков забрали, а Семёна попридержали как механизатора до конца уборки нового урожая, который в тот страшный год выдался на славу.

Провожали Семёна всем колхозом, накрыли столы. Люди плакали, давали напутствия: "Будь здоров, Семён! Береги тебя Бог! Бей фашистов, не жалей их, проклятых, гони с нашей земли!" А Семён сидел за столом угрюмый, низко опустив голову, изредка только кивая в знак согласия.

Оторвавшись от дум, Семён встал, выпил полстакана водки, простился со всеми и, обняв Степаниду на прощание, вышел из избы.

Стеша не пошла за подводой, увозившей её мужа на Великую войну. Его проводили бабы и ребятишки.

Но не успели ещё Семёновы следы простыть и бабьи слёзы высохнуть, как поползли по деревне слухи: сбежал Семён, не доехал до сборного пункта. Кто-то видел его поздним вечером в самом глухом месте у речки, под огородами, где лозины свесили ветки к самой воде. Слухи дошли и до района. В конце ноября, когда выпал уже первый снег, приезжали в деревню люди из органов, но тогда они никого не нашли. Семён как в воду канул. Они не нашли, а народ был уверен, что Семён скрывается где-то в деревне. Сильно изменилась Стешина жизнь. Дом её, когда-то открытый для всех, превратился в глухую крепость, на всех дверях появились замки. Окна занавесились плотной тканью. Сама Степанида изменилась до неузнаваемости - вся почернела, сгорбилась, замкнулась в себе. При виде деревенского почтальона она уже не бежала ему навстречу, а сворачивала в сторону. Видно было, что не ждёт она весточки с фронта, не от кого. Люди, однако, не лезли к ней в душу, понимали, что тяжёлый камень лежит на её сердце.

Пришла весна 1942 года. В конце марта яркое весеннее солнце растопило снег на высоких местах, зазвенели ручьи. Но с приходом весны и война разгорелась с новой силой, немцы рвались к Сталинграду. Война как молотилка пожирала людей, и в деревню всё чаще стали приходить чёрные вести о погибших на фронте отцах, мужьях и сыновьях.

В это время и нагрянули в деревню особисты, искать тех, кто струсил, сбежал, не желая выполнять свой долг перед Родиной. Без шума шли они по деревне, но не подходили к тем избам, в окнах которых светили красные точки неугасимых лампад, зажжённых перед иконами в вечную память о тех, кто отдал свои жизни в боях за Родину.

Но вот - подошли они к избе Талдыкиных, лишь недавно, незадолго до войны, переехавших в деревню с дальнего хутора. Был у них сын Василий - парень добрый, покладистый, перед войной ему исполнилось 18 лет, и его, как и всех годных к службе, забрали в армию. Он вместе с парнями из деревни попал в пехоту, принял присягу, но до фронта не доехал, сбежал и теперь жил открыто у своих родителей, сильно не прячась. Солдаты и офицер из особого отряда быстро вошли в избу и видят: за столом, на конике, в переднем углу, под образами восседает Васька, в одной руке у него ломоть хлеба, а в другой кружка с молоком… А Васька и не испугался - молча встал, вышел из-за стола, у двери снял с крючка старенькую телогрейку, набросил её на плечи и направился к выходу в сопровождении солдат. Мать с криком кинулась за ним, да Василий не остановился, понял он, видно, что не отлежишься на печи за мамкиной юбкой, когда люди жизни свои кладут.

А вот с Семёном Гусаковым вышло не так. На пороге дома ждала солдат Степанида, покрытая чёрным платком, без единой кровинки в лице.

- Ну что, хозяйка, показывай, что у тебя в доме! - поздоровавшись прежде, с ней, мягко сказал старший.

Солдаты не спеша обошли холодную с промёрзшими углами избу. Заглянули на печку, под печку, в чуланы, слазили на потолок, побывали в стойле для скотины, зашли в амбар. Никого. Хотели было уходить, но их внимание привлёк огород, широкой полосой протянувшийся до самой реки, на котором чернели невысокие холмики земли, освободившиеся от снега. Что это? Навоз? Хороший хозяин в зиму навоз на огород не выносит… Подошли поближе - здесь кто-то ходил по огороду и принёс на сапогах землю и песок.

Возвращаясь с огорода, в двух шагах от амбара наткнулись на ворох старой картофельной ботвы, почерневшей от морозов. У крестьян не принято оставлять ботву на огороде, её обычно сжигают. Разбросали ботву и нашли убежище дезертира, оборудованное, как крысиная нора под амбаром.

Стеша молча наблюдала за солдатами. Казалось, всё происходящее не касается её судьбы, только слёзы выдавали страдания, да из груди вырвался сдавленный стон, когда солдаты выводили её мужа. Она не вышла из дома и тогда, когда конвой вёл пойманных дезертиров через всю деревню. Семён, обросший и ссутулившийся, шёл тяжело, ступал по земле, не глядя по сторонам. И Васька шёл, низко опустив свою всклокоченную голову. Ох, как не хотелось им встречаться взглядами с родителями тех, кто погиб на войне, с матерями, потерявшими своих сыновей. Люди осуждали Семёна, здорового и крепкого мужика, струсившего в годину испытаний, но жалели Ваську, молодого парня, крестили его и просили Бога спасти его в тяжёлом бою, в котором он должен будет кровью смывать позор своего дезертирства.

Семён Гусаков и Василий Талдыкин попали в один штрафной батальон, сформированный из таких, как они, дезертиров, и в первом же бою, при штурме высоты, сильно укреплённой немцами, почти весь батальон погиб, но Семён Гусаков остался жив. После войны он не вернулся в родную деревню, где в каждом доме у святых икон теплились поминальные лампады о душах тех, кто не пришёл с полей сражений страшной войны.

В. П. Постникова

ТЫ ОСТАЛАСЬ В НАРОДЕ ЖИВАЯ

13 сентября этого года исполнилось 85 лет со дня рождения Героя Советского Союза Зои Анатольевны Космодемьянской. Правда и истина всего того, что связано с именем этой удивительной девушки, - всё это всегда волновало меня.

Свой рассказ начну с марта 1942 года, когда спустя несколько дней после того, как в Кремле Михаил Иванович Калинин вручил матери Зои Космодемьянской Золотую Звезду Героя Советского Союза, Любовь Тимофеевна открыла почтовый ящик, чтобы достать газету. И вдруг к ее ногам упало несколько писем. Она подняла их и раскрыла первое попавшееся - чуть потертый на сгибах фронтовой треугольник без марки. Любовь Тимофеевна прочла:

- Дорогая мать, - и заплакала.

Она не плакала в застывшей от стужи и горя подмосковной деревне Пет-рищево, стоя на коленях перед телом своей девочки. Не плакала, слушая рассказы о Зое ее боевых подруг. Не плакала, когда держала в руках высшую награду Родины. Она никак не могла заплакать, и теперь слезы приносили облегчение.

А письма теперь приходили каждый день, почтальоны за годы войны выучили наизусть Зоин адрес, адрес ее родных.

"…Дорогая мать. Я не знаю Вашего имени. Хватит того, что Вы - мать Зои. Значит, Вы - наша мать, родная, близкая. Не нужно быть нежным сыном, достаточно быть честным солдатом, человеком русской души, чтобы понять Ваше горе, слезы, муку.

Чем Вас порадовать? Что бы сказать Вам такое - нужное, хорошее? Трудно это сделать, но оно есть. Дорогая наша, на днях мы - мстители за Зою, за Вашу материнскую скорбь - вершили достойный суд над одним из убийц нашей родной девушки Зои. Народ аплодировал при этой праведной казни убийцы. Это был он - один из запечатленных на снимке в смертную минуту Зои. Так по одному, по два, по десяти, по сотне, по тысяче - изведем гадов с лица земли.

В этот день я написал стихотворение для бойцов. Прочтите его:

По сугробам босую водили, Выжигали, пытали огнем, Насмехались, куражились, били Своим кованым сапогом. И застыли уста молодые… Затянулось тугое витье… Трепещите, мучители злые, Перед мстительной тенью ее!…

И отомстим! Клянемся Вам именем Вашей дочери, а нашей сестры - родной бессмертной Зои, клянемся своей юностью - отомстим! Не убивайтесь в горе - мы принесем Вам Победу - самое высшее, в жертву чему принесла свою жизнь наша Зоя.