Роковой самообман: Сталин и нападение Германии на Советский Союз

Нагрузка на ключевые железнодорожные станции в бывшей Польше все увеличивалась в течение апреля месяца, отмечались строительство новых ангаров и взлетно-посадочных полос в приграничных районах, а также величайшие усилия по расширению и улучшению железнодорожной и автодорожной сети ^{1099}. Продолжавшееся пристальное наблюдение за движением транспорта позволило обнаружить в середине апреля возвращение войск, которые были задействованы в Югославии, через Будапешт в Вену. После короткого отдыха они были передислоцированы в Польшу и на советскую границу. Венгерская армия была приведена в боевую готовность, и солдаты свободно говорили о кампании по захвату украинских Карпат ^{1100}.

В последнюю неделю марта «Корсиканец» сообщил, что немцы продолжают обширную фотосъемку приграничных областей, особенно вблизи Киева. Он ожидал начала войны в конце апреля или в начале мая. Выбор даты обусловливался желанием атаковать, пока хлеба в полях еще зелены, чтобы не дать отступающей Красной Армии поджечь их. Тем не менее, читатель должен помнить о двусмысленном характере донесений из Берлина ^{1101}. В то время как Тимошенко и Жуков усматривали в них смертельную угрозу, Сталин и Берия предпочитали сосредоточить внимание на заключительном вердикте «Старшины», гласящем: «Вероятность войны составляет лишь 50 %, и ее все еще можно отнести на счет политики "блефа"» ^{1102}.

Другим важным открытием, сделанным «Старшиной» в начале апреля, стал факт завершения планирующим подразделением Германских военно-воздушных сил планов нападения на Советский Союз. Война должна была начаться массированной бомбардировкой железнодорожных узлов, автомобильных перекрестков, центров коммуникаций и скоплений войск, но не промышленных объектов, которые немцы надеялись захватить неповрежденными и использовать по завершении короткой кампании. Целью бомбардировки было разрушить линии коммуникаций и помешать переброске резервов на фронт. «Старшина» настаивал на полной достоверности этой информации, извлеченной им из документов, проходивших через его руки. Однако, учитывая сталинскую убежденность в существовании раскола внутри германского руководства, следует отметить: «Старшина» не утверждал безоговорочно, что война непременно разразится, указывая, что, «решен ли вопрос окончательно о проведении акции Гитлером, ему не известно». Хотя он описывал нападение, которое «последует в скором времени», но не исключал возможности отсрочки, которую вызовет предполагаемая кампания в Югославии. Что касается разработки планов, то он продолжал дезинформировать Москву, говоря о главном ударе, направленном на Украину, и вспомогательной акции, которая будет проводиться из Пруссии ^{1103}. Содержание донесения с большой точностью передали Красной Армии, однако дали понять, что оно все еще «не дает достаточных оснований полагать, будто высшее руководство приняло окончательное решение о наступлении» ^{1104}.

Военные атташе, особенно в Балканских странах, постоянно доставляли информацию исключительной важности. Большая часть ее так и не дошла до Сталина, но нашла дорогу в вооруженные силы. В конце марта, к примеру, друг детства племянника Антонеску поведал, что Гитлер открыл румынскому лидеру свое решение напасть на Советский Союз во время их встречи в январе и Геринг подтвердил это при их недавней встрече в Вене. Решающим месяцем был назван май ^{1105}.

В своем двухнедельном рапорте в начале апреля Голиков и не пытался скрыть серьезную угрозу, представляемую наращиванием немецкой военной мощи на всем протяжении границы. Более того, он признал явный сдвиг к центру Западного фронта, где уже были замечены 84 дивизии. Спешно создавались новые штаб-квартиры в Алленштайне в Пруссии и в Закопане, примерно в 85 км от Кракова ^{1106}. Вскоре после отъезда Шуленбурга на встречу с Гитлером НКГБ подготовил для Голикова внушительное особое досье на 15 страницах, содержащее данные о концентрации немецких войск. Не меньшее смятение вызывали донесения об учащении случаев открытого нарушения самолетами люфтваффе советского воздушного пространства. В конце месяца русские захватили у пилота, совершившего вынужденную посадку вблизи Ровно, засвеченные пленки и порванную карту советских приграничных районов, ясно указывавшие на цель его полета. С нетерпением ожидая приезда Шуленбурга с новыми предложениями, Сталин заставил Тимошенко сделать «исключение… и отдать пограничным войскам приказ не открывать огонь по немецким самолетам над советской территорией, пока такие полеты не станут слишком частыми» ^{1107}.

15 апреля, после фиаско в Югославии, Голиков представил второй мрачный рапорт. Не давая аналитической оценки, этот лаконичный документ достаточно подробно описывал изменения в порядках развертывания немецких войск. Вводная сентенция Голикова, по обыкновению, задавала тон всему рапорту:

«Имела место крупнейшая переброска войск по железным и автомобильным дорогам, моторизованными колоннами и пешими маршами между 1 и 15 апреля из центра Германии, из западных районов Восточной Пруссии и из Генерал-губернаторства (Польши) к советским границам. Войска сосредоточиваются главным образом в Восточной Пруссии, вблизи Варшавы и в районах южнее Люблина. За 15 дней немецкая армия на восточных границах увеличилась на три пехотных дивизии, две мотопехотных, 17 тысяч вооруженных украинских националистов и одно парашютно-десантное формирование. Общее число немецких дивизий всех родов войск только в В.Пруссии и Польше составляет 78 дивизий».

Затем Голиков идентифицировал различные формирования и их размещение, заканчивая мрачным выводом, что «продолжаются переброска войск, накопление боеприпасов и горючего на границах СССР» ^{1108}. Пару дней спустя военный атташе в Будапеште узнал из надежного источника, что у немцев теперь 265 дивизий: 180 пехотных, 10 мотопехотных, 18 танковых, 5 парашютно-десантных, 6 горнострелковых, 2–3 кавалерийских и около 40 не определенного назначения. Как он полагал, 75 из них остались на западном фронте, а 45 сосредоточены на Балканах. Большая часть армии стоит против центрального и северного участков советского фронта ^{1109}.

Жуков вряд ли мог позволить себе пренебречь этими зловещими сообщениями. Однако в Кремле Сталин по-прежнему был поглощен усилиями примириться с немцами и глубочайшими подозрениями насчет стремления англичан втянуть СССР в войну. Поэтому Жукову предстояло совершить невозможное: протолкнуть оборонительный план предыдущего месяца, не раздражая Кремль. Примирительная преамбула его новой директивы генералу Павлову, командующему Западным фронтом, предназначалась Сталину и высказывала мнение, что пакт о ненападении с Германией «охраняет мир на наших западных границах. Советский Союз не собирается нападать на Германию и Италию. По-видимому, и эти страны не собираются нападать на Советский Союз в ближайшем будущем». Жуков шел на все, чтобы как-то совместить сталинский навязчивый страх перед провокацией с подлинной угрозой, исходящей от Германии. С этой задней мыслью он указывал на опасность, которую представляют для СССР «не только такие противники, как Финляндия, Румыния и Англия, но и возможные противники, такие как Германия, Италия и Япония». И подробно останавливался на недавних событиях на Балканах, немецком вторжении в Болгарию, Румынию и Финляндию, продолжающемся сосредоточении немецких войск на советской границе и растущей мощи Оси, которая при известных обстоятельствах может быть обращена против Советского Союза. В итоге директива выявляла главную заботу военных: чтобы обороне западных границ Советского Союза было придано «исключительное значение».