Мифы Чернобыля

Реплика (студентка, 18 лет):

— Чернобыль все-таки очень русский. Ну… советско-русский. Если бы Чернобыль был в Японии, это было бы оформлено, как что-то божественное, возвышенное. А сама по себе такая авария могла произойти — и может произойти где угодно.

Сидоренко В.А.:

Первично, может быть, легкомысленно, недостаточно взвешенно полагалось, что те дополнительные опасности, которые связаны с появлением ядерного топлива, связаны прежде всего с радиацией. То есть технологические опасности, они ведь всегда присутствуют, как в любом механизме. Высокое давление, высокая температура, что характерно для энергетики, возможность повреждений и т. д., это остается, но появляется новый фактор — радиация. И вот это радиационно опасное топливо, оно этот новый элемент опасности проявило, но для того, чтобы быть уверенным, что оно неприятного не принесет, полагалось, что достаточно более высоких требований к качеству. И это был первый слой отношения. Более высокое отношение к качеству — меньше будет ломаться, меньше будет аварий, и это перекроет сам фактор новой опасности. Дальше уже стали разбираться, когда дело пошло в реальность, и поняли, что дает это более высокое качество, и чем оно достигается, и достигается ли, и характер той новой опасности, которую несет радиация. И все встало на свои места.

Стало ясно, что основной элемент, который на виду это — простая радиация, с ним справиться легко. А вот предотвратить высоким качеством все аварии не удается до конца. Почему? Потому что последствия аварий оказываются более тяжелыми, чем при привычных авариях в привычной энергетике. Для того чтобы эти последствия нейтрализовать, одного повышения качества было недостаточно, требовались новые системные подходы к этой проблеме.

Необходимость системных подходов была понята где-то от 1968 года и дальше. А до 1968 года еще можно было обходится первым этапом подходов. И даже те нормативные документы, нормативные акты, которые создавали регулирование этой части, они в основном были направлены на качество изготовления оборудования, на контроль оборудования, на специальные нормы расчета на прочность, специальные нормы защиты от излучения.

Радиация — опасна. Ясно, что она опасна, значит, нужно уметь от нее защититься, составить правила поведения персонала в этих условиях, составить правила допустимого воздействия на более далекие объекты. Вот этот слой. Понимание того, что главное — это авария и главное надежно от этой аварии удержаться, создало вторую фазу. И с 1968 года и до самой Чернобыльской аварии это был нормальный сознательный период формирования новых подходов к безопасности, базирующихся на системном подходе предотвращения аварий. Потому что задача защиты при нормальной эксплуатации решалась усилиями, которые были в первом периоде, по большому счету, а вот задача надежно предотвратить аварийную опасность без системного подхода и системы нормативных документов уже совсем иного характера — не решалась вообще. И весь этот период характеризуется тем, что уже стали на одном языке разговаривать с западными специалистами. Уже поняли, что без их опыта нам не обойтись. Толчком для того чтобы этот практический опыт на нашу почву перенести, стало заключение контракта с Финляндией о том, чтобы строить у них атомную станцию по нашему проекту. А они, более открытые к западным подходам, к западным нормативам и критериям, и даже к организациям работ, заставили нас взглянуть, как же нам выполнить те подходы и те критерии и у них внедрить. И это дало толчок к революционному внедрению этих подходов европейского толка на нашу почву.

К моменту аварии на Чернобыльской станции этот подход, и даже вся система организации, критерии, нормы и правила, которые обеспечивали безопасность, стали неотличимыми от западных. А тот элемент, который мы потом выделили как квинтэссенцию в одной фразе: тот элемент, который мы называем "культурой безопасности", еще развиться не успел.

Важным этапом, завершившим этот этап, было создание отдельного органа, который смотрит, а правильно ли они делают? И появился тогда Госатомэнергонадзор. Создали его в 1983 году, до Чернобыля оставалось еще 3 года. Понимание, что правила должны быть системными, гармоничными с западными, к этому времени возникшими подходами, было, а внедрить это ни на уровне системного подхода, самой культуры, ни на уровне государственного взвешивания функций, не успели. Просто не успели!

Не случись она, может быть, успели бы, а так, реально, не успели.

А после этого мало что изменилось. Ну, наращивались некие слои этого подхода. После аварий, нашей ли, американской, стали в этом системном подходе формировать новые слои, слои управления авариями, научно-исследовательское содержание, понимание, что такое авария, переходящая в опасную тяжелую фазу. То есть появилось понятие тяжелой аварии, понятие управление аварией. Они просто дополнили уже родившуюся к тому времени комплексную систему. Это дополнение является сегодняшним состоянием развития этих критериев подходов к безопасности. Принципиально она была сформирована до Чернобыля, но после она наросла новыми элементами понимания, что тяжелая авария — вещь очень опасная в системном плане: она разрушает систему, вся отрасль может "лопнуть" из-за того, что случилась одна тяжелая авария.

Ведущий (психолог, 44 года):

— Цитат еще много, но вот времени у нас почти не осталось. Кто-то хочет выступить с выводом.

Реплика (редактор, 25 лет)

— А я, люди, с Украины. И так скажу. Повторюсь, конечно, мой батька поэта Симонова любил… Так вот он сказал: "Я все-таки горд был за самую милую, за горькую землю, где я родился". Родился я под Киевом. Землю в детстве ел, не горчит. Уродств не имею. Питерских люблю и московских — нет. До сих пор. Хоть режьте меня. Узнал у вас многое. Про безопасность понял одно: это процесс, а не печать. А если печать, то ищи выгоду… Я хочу оказаться в безопасности от тупости и неповоротливости нашей украинской политики, но и в стороне от расейского снобизма — тоже. А в Зону чернобыльскую я схожу. Сам найду — кто там от чего прячется.

Семинар 17

РОЛЬ КАТАСТРОФ В ТЕХНИЧЕСКОМ ПРОГРЕССЕ

Докладчик (физик, 45 лет):

— При всем уважении к "большой восьмерке" спешу вам сообщить, господа, что я никогда не верил в концепцию устойчивого развития. Всякое развитие — личностное, общественное, да хоть эволюционное, идет через кризисы и их преодоление. Иначе говоря, сопровождается катастрофами.

Даже если устойчивое развитие — мечта, я сомневаюсь, что она прекрасна. Развитие само по себе имеет количественный характер. Качественный скачок является кризисом структуры… Как говорят в геометрии — "по построению". В рамках устойчивого развития скачок не может произойти. Но по мере устойчивого развития в системе с неизбежностью накапливаются противоречия, неразрешимые в рамках данной структуры.

Мой любимый пример: попробуйте объяснить первобытному охотнику, что когда-нибудь в долине Нила будут жить миллионы людей (будем условно считать, что он способен оценить, сколько это — "миллион"). Знаете, что он вам ответит? "Не-а, столько мамонтов не бывает…"

Переход к традиционной фазе, то есть создание земледелия и скотоводства, был единственным выходом из кошмарной экологической катастрофы мезолита… Представьте себе: проходили тысячелетия устойчивого развития, и теперь человечество исчерпало свою экологическую нишу и голодает.

Смотрим дальше: исчерпала себя традиционная фаза и ее организующие институты, люди не смогли решить проблему перехода… Мы видим гибель великих империй, шесть столетий тьмы, и венчает все это эпоха Возрождения с ее массовыми сожжениями еретиков, тотальной гражданской войной Реформации и Великими Революциями.