Казнь СССР – преступление против человечества

Что значит оставить родину и переселиться в новое место? Это прежде всего страшно, поверьте мне. На старой родине у тебя родственники, друзья, знакомые, и ими ты защищен, а на новом месте ты беззащитен – ты одиночка. И на переезд надо решиться. И вот, вспоминая Ермак, я уверен: особый микроклимат того общества обязан был тому, что подавляющая масса моих ермаковских земляков была по духу пионерами, первопроходцами – людьми, подавившими в себе страх неизвестного и нашедшими в себе мужество переселиться.

А что такое страх? Это основа любого рабства, и чем по меньшим поводам страх, тем больше ты раб. Сегодня по опыту своей последней профессии главного редактора газеты, перебирая тысячи различных жизненных случаев, я просто поражаюсь, на какие подлости способны были люди в угоду начальству, единственно ради страха потерять работу. И главное где?! В СССР! В стране, в которой работы было навалом! Чего бояться? В Ермаке я впервые услышал поговорку: «Шея есть – хомут найдется!» – и это был девиз очень многих. В те годы у нас в Ермаке не так уж много людей стали бы терпеть самодурство начальника из-за страха потерять работу. «Не знаю, найдешь ли ты себе такого работника, как я, а я и любую работу освою, и на любом месте приживусь, и начальника себе найду получше тебя!» – так мысленно могли ответить на хамство начальства почти все, и (потом я об этом расскажу) многие отвечали так и вслух.

Причем даже и начальство могло быть ни при чем. Был у меня сосед по площадке Саша Корнилов. Плавильщик, бригадир, очень большая зарплата. Вдруг заочно оканчивает какой-то техникум и становится ихтиологом. Плюет на зарплату, уходит на ГРЭС, там создает прудовое хозяйство, разводит карпов и форель. Ему это по душе, ему это нравится, ну чего ради он из-за каких-то паршивых денег будет портить себе жизнь металлургией – занятием, которое не вызывает у него особого интереса? Он же свободный человек, а не раб.

Но свободные люди – это не значит одинокие, и в Ермаке люди тянулись друг к другу, но это была тяга свободных людей, а она требовала особых понятий и обычаев, резко отличных от понятий и обычаев людей запада СССР.

Главным у тогдашних ермаковцев было то, что каждый человек в глазах других людей был значимым сам по себе, а не своими какими-то возможностями. Попробую пояснить это такими примерами.

У нас было множество друзей, приятелей или просто хороших знакомых, или просто знакомых во всех слоях и сферах жизни города. А ведь по тем или иным позициям бывал дефицит, и можно было бы попросить достать то или иное барахло у своих приятелей из торговли. Просили, но только в крайних случаях, просто просить не то, что стеснялись, а боялись, – а вдруг эти наши друзья подумают, что мы дружим с ними не потому, что они хорошие люди, что они нам по душе, а из-за их возможностей? Для нас, ермаковцев, не видеть в нас человека, было очень большим оскорблением. Если говорить в общем, то никакого намека на корыстность в наших отношениях не могло быть. Помогали друг другу не потому, что взамен можно что-то получить, а только и исключительно потому, что среди друзей и даже земляков принято друг другу помогать. Вот, к примеру, очень удививший меня, человека еще с «западным» менталитетом, случай.

Люся была первый раз беременна, я за нее волновался, и мне захотелось иметь дома телефон. Телефонная станция города всех желающих обеспечить не могла, и вводимые мощности распределяла по спискам, которые представляли предприятия города, а те, само собой, обеспечивали в первую очередь оперативных работников предприятий – тех, кому по профессии и должности надо и в свободное время звонить на предприятие. Я в то время к таким работникам не имел ни малейшего отношения, и телефон мне не полагался. Знал, конечно, что ничего не выйдет, но все же пошел к директору завода Топильскому с просьбой включить меня в телефонный список завода, вышел от него, зашел в диспетчерскую и, естественно, матерюсь, поскольку получил от Топильского не просто отказ, а, по его обыкновению, отказ в цинично-хамской форме. А в диспетчерской в это время был заводской связист, может, Виктор Крохмаль – уже не вспомню. Он мне и советует сходить непосредственно к начальнику телефонного узла города. Но кто я тому, чтобы он ради меня становился под риск получить нагоняй за установку телефона не по списку?

Однако как-то в будний день иду мимо городского узла связи и дай, думаю, зайду – чем я рискую? Начальник, молодой казах, довольно приветливо меня принял, я пояснил, что жду первого ребенка, волнуюсь, хотел бы иметь телефон. Он, естественно, спросил, могу ли я принести ходатайство от директора завода, я, естественно, высказался, какая это собака, а начальник, как городской житель, многое, конечно, о нашем заводе знал. Развел руками – при сдаче новых номеров лично секретарь горкома следит за тем, кому их выдают, посему включить меня в список нельзя. Я это и так понимал, мы немного поболтали, я извинился и собрался уходить, но он вдруг предложил «на всякий случай» написать на его имя заявление. Я написал, ни на что не рассчитывая, и ушел. Недели через три в почтовом ящике извещение – прийти на телефонный узел оформить установку телефона. Я уже был «ученый», т. е. знал, что ни в коем случае нельзя «благодарить» начальника телефонного узла – оскорблю. К своему стыду, я не только не могу вспомнить, как его правильно звали, но и не помню, смог ли я так же дружески помочь ему когда-нибудь после. Жаль, если так и не пришлось.

Попробую объяснить, что значит оскорбить благодарностью, на примере своей дачи. Вообще-то я категорически не хотел ее иметь, поскольку был уверен, что всегда заработаю на любые и в любом количестве овощи с базара, а посему тратить время на ковыряние в земле считал глупостью. Но в нашей семье я был не единственный хохол, у меня и жена была хохлушка да плюс девушка с села. Короче, осенью она выставляет на подоконник дозревать на семена купленные на базаре лучшие по виду и вкусу помидоры. Я ей авторитетно заявляю, чтобы она этими глупостями не занималась, поскольку брать дачный участок все равно не буду. Однако вижу, что в доме там и сям начинают появляться пакетики с купленными семенами, а ранней весной на подоконнике появляются коробочки и баночки с землей – Люся начала выращивать рассаду. Мои разъяснения глупой женщине, что она беременна, что я не собираюсь брать пример с Брежнева и поднимать здесь целину, что с рождением ребенка у нас будет уйма дел и без дачи, в конце концов приводят к тому, что как-то в мае я прихожу с работы домой и вижу на столе «Книжку садовода» на мое имя с квитанцией оплаты садового участка (по-моему, рублей 16) – жена таки купила дачу! Все мои доводы пошли прахом, надо было срочно ехать выбирать участок, поскольку добрые люди уже вскопали свои наделы, а я еще и не знаю, какой мой.

Долго ходили с женой и председателем по садоводческому товариществу от одного пустующего участка к другому. Мне нравились те, у которых уже есть три забора, построенных соседями, и мне останется достроить один лицевой 20-метровый. Но Люся подозрительно ковыряла землю, и мы шли дальше. Наконец, председатель садоводческого товарищества привел нас к участку, самому поганому, с моей точки зрения, – мало того, что он весь зарос пыреем (а с корнями этой травки мне уже приходилось иметь дело), мало того, что он был крайний у переулка, т. е. вообще не имел одного соседа, мало того, что и второго соседа тоже не было, и мне надо было строить три забора в 70 м длиной, так еще и автомобили, спрямляя путь, накатали по диагонали участка дорогу. Но Люся именно тут топнула по участку ножкой и сказала: «Этот!» Потом этот участок доставил нам уйму удовольствия, но это было потом, а сейчас я оказался лицом к лицу с огромным объемом работ, которые надо было выполнить в очень сжатые сроки – в таких ситуациях на вопрос: «Когда это надо сделать?» – отвечают: «Вчера».

Люся свое дело сделала – участок выбрала, – и я отправил ее домой, оставшись один на один со своей работой, а ведь у меня на тот момент даже лопаты еще не было. Но вдалеке слышался гул тракторного движка, я пошел в ту сторону и вскоре нашел «белорус» с навесным плугом, пахавший очередной участок. Я выстоял очередь к нему, переходя с нею от одного участка к очередному, и, наконец, пригнал трактор на свой. Уже темнело. Тракторист сделал пробную борозду, вылез из кабины, посмотрел землю и начал регулировать плуг. Я встревожился: «Что, тонкий слой чернозема?» «Нет, – успокоил тракторист, – наоборот, я увеличиваю глубину вспашки. Земля очень хорошая». Ну, думаю, молодец жена, хоть тут все в порядке.